В результате власти удавалось обходиться практически без услуг внешних политических консультантов, политических технологов и пиарщиков. Ведь нельзя же считать полноценным политическим пиаром тогдашнюю полторанинскую пропаганду, оперировавшую листовками, напоминавшими журнал «Крокодил» времен кампании против космополитизма. На одной из них Ельцин изображен в качестве огромного фараона на фоне маленьких, противных, как блошки, депутатов и гнусного Руслана Хасбулатова с подписями типа «Злой чечен ползет на берег». О качестве пропаганды тогдашних коммунистов и говорить нечего. Оно было убого низким. Усилия же вооружить Верховный Совет инструментами более или менее профессионального пиара, вроде тех что предпринимали авторы настоящей статьи вместе с Михаилом Малютиным и Олегом Григорьевым перед референдумом 1993 года, были бесполезны, поскольку в силу организационной беспомощности аппарата материалы просто не рассылались по стране.
На этом фоне попытки будущих профессионалов политического консультирования и пиара работать на власть воспринимались ею как поддержка, но не как собственно профессиональная деятельность, а эксперименты, связанные с проведением масштабных политконсалтинговых кампаний независимых кандидатов, воспринимались как экзотика.
Школа для трудных детей
Все изменилось после драматических событий октября 1993 года и принятия новой Конституции. Стало ясно, что складывается хоть для многих и отталкивающая, но тем не менее достаточно устойчивая политическая система. Именно в это время начали быстро развиваться и политическое консультирование, и другие связанные с ним отрасли, такие, как избирательные технологии и пиар. Пытаясь создать новую профессию, в эту область устремились представители противоборствующих сторон, как сторонники, так и противники реформ. Для многих это был либо шаг отчаяния, либо попытка взять реванш. В большинстве случаев эти люди не имели профессионального образования.
Характерной чертой этого периода была сильная децентрализация данной отрасли, наблюдавшаяся с выборов в первую Государственную думу и до начала президентской кампании 1996 года. То было время сравнительно честной игры, подобной школьному футболу, где достаточно часто в споре команд политических консультантов и технологов побеждал сильнейший.
Начиная же с 1996 года крупный бизнес начал создавать своего рода теневую избирательную финансовую биржу. Как следствие возникла олигополизация заказа, когда за откат предлагались заказы на выборы нескольким компаниям, сумевшим войти в доверие к власти и олигархам. Эти компании предварительно забирали себе не менее половины бюджета любой избирательной кампании, а на оставшуюся часть средств нанимали на работу одних и тех же профессионалов из Москвы, разбавляя их иногда наспех натасканными людьми из регионов. Что касается опытных сотрудников из регионов, то их тогда к содержательной работе привлекали редко, как из экономии средств, так и не желая растить себе конкурентов.
Независимые команды — реликты прежнего периода — оттеснялись все дальше в глушь, к все большему демпингу, получив от олигархов презрительное название «дикие команды».
Таким образом, сколько-нибудь масштабные избирательные проекты все больше загонялись в финансово-административный олигополизм. Впрочем, полного благолепия все-таки не получилось. Время от времени благодаря непрофессионализму прикормленных фирм у них случались проколы, приведшие к возникновению в регионах нескольких достаточно сильных консалтинговых компаний. При этом важно отметить, что на протяжении и второго, и третьего периодов существовал хотя и скромный, но постоянный сектор консалтинговой деятельности для тех, кто хотел работать с коммунистами.
Последний звонок
К 1996 году сложилась уникальная система электорального «многомыслия», своего рода электоральная супершизофрения, когда на каждый тип голосования гражданин шел с сущностно разными мотивациями:
1) на выборах президента избиратель выбирал меньшее зло, которому не так страшно отдать страну;
2) на выборах в Думу по спискам добросовестно выбирал партию, которая ему идеологически ближе;
3) на мажоритарных выборах в Думу выбирал самого симпатичного из тех, кого ему предложили, независимо от его партийно-идеологической принадлежности;
4) на выборах в губернаторы и президенты республик — самого харизматичного и хозяйственного альфасамца;
5) на выборах в местные органы власти и законодательные собрания регионов предпочитал выбирать хороших по профессии людей, то есть женщин, главврачей и директоров школ.
С 1999 года эта конструкция начала частично разрушаться. Как думские, так и президентские выборы оказались для олигополии, с одной стороны, слишком уж успешными, а с другой — недостаточно успешными. Желаемого удалось добиться значительно легче, чем ожидали участвовавшие в проекте политические консультанты и технологи, а также поддерживавшие их элиты.
У крупных политических инвесторов стали возникать сомнения: а не парят ли им мозги нанимаемые ими специалисты и так ли уж они им нужны? Однако эти выборы оказались недостаточно успешными, поскольку желавшие путем использования политических технологий возвести на российский престол марионетку неожиданно обнаружили в Кремле президента, которого поддерживает народ.
Кроме того, с 1999 года губернаторы (или же их очень богатые конкуренты) начали отдавать себе отчет в том, что административного или финансового ресурса вполне хватает для позитивного результата и без каких-либо изощренных технологий.
Взросление
Особо хотелось бы отметить внезапно обнаружившийся на некоторых губернаторских выборах феномен программно-идеологического голосования. В отличие от прежних списочных выборов в Думу оно стало происходить на гораздо более рефлексивном уровне. Особенно это проявилось в ходе выборов в Красноярском крае, когда Сергей Глазьев добился значительно более высокого результата, чем когда-либо получали в крае коммунисты или поддерживаемые ими кандидаты. При этом в кампании Глазьева не было задействовано ни экстраординарных денежных сумм, ни каких-либо особых оргусилий, ни выпячивания личности кандидата, а был сделан упор на связное, структурированное, четкое и доступное изложение политической и экономической программы кандидата. Еще одним признаком перемен были изменения в оргработе КПРФ. Коммунисты, наконец, стали целенаправленно и всерьез готовиться к победе. Свидетельством тому служит, например, новый сайт КПРФ — современный, удобный, со ссылками на множество политических интернетресурсов, в том числе и антикоммунистических.
Так что нельзя исключить, что политическое консультирование, политические технологии и политический пиар будут, наконец, востребованы не только крупными бизнесменами, инвестирующими деньги в политику, но и народом. А многие центры, предлагающие перечисленные выше услуги, войдут в политические партии или аффилируются с ними.
Что же касается собственно народа — того самого избирателя, на которого во многом направлены усилия профессионалов политического рынка, — то, чтобы он перестал считать политический консалтинг и сопряженные с ним профессиональные области не слишком чистоплотным занятием, ему надо перестать быть лохом, которого сравнительно легко развести всем желающим.
Лохи, ломщики и философы
(В. Милитарев)
Странная жизнь России
Последние десять лет жизнь в России являет собой какую-то странность, заметную почти любому. Но в чем эта странность состоит, каждый отвечает по-своему — и почти всегда довольно неадекватно.
Так в какой же стране мы живем?
Общество зримо разделилось на несколько неравных по численности слоев (не такое очевидное, но аналогичное разделение существовало и в советскую эпоху). Примерно десятая часть населения живет в соответствии со своими желаниями, то есть делает в прямом смысле то, чего хочет. Верхние пятьдесят — сто тысяч человек из этих десяти процентов определяют судьбы страны.
К выше- и нижестоящим в этой среде относятся как к какому-то природному явлению, с которым надо просто считаться. То есть нужно просто подчиняться вышестоящим и командовать нижестоящими, и нет никакой необходимости думать о том, как это тебя затрагивает, не требуется оценивать это положение дел и пытаться на него влиять, тем более что это, по их мнению, «бесполезно».
Равные же ведут между собой бешеную борьбу. Когда у них возникает конкуренция из-за денег, им не приходит в голову попробовать договориться и без всякого риска получить половину. Вместо этого с риском для жизни они борются за то, чтобы получить все. Деньги, за которые идет такой опасный спор, могут быть совсем малыми — значит статус для них намного важнее выгоды и безопасности. Вероятно, наблюдая подобную конкуренцию среди верхних слоев тогдашнего английского общества, Гоббс и выдвинул свой не совсем точный тезис о «войне всех против всех».
Все они постоянно проводят в своей среде «невидимые референдумы» о том, кто из вышестоящих является «сильнейшим». А когда верхние пятьдесят тысяч «выбирают» верховную власть, то для зоркого взгляда референдум становится почти видимым — так было летом девяносто первого года, осенью девяносто третьего и летом девяносто шестого.
У них нет никакой корпоративной солидарности и верности предыдущим «сильнейшим», более того, у них практически нет никаких убеждений и они постоянно пытаются примкнуть к победителю. При этом «сильнейший» избирается всякий раз очень быстро и когерентно, по всем этим выборщикам словно бы проходит волна выстраивания на манер магнитных доменов в ферромагнетике. И этот избираемый вовсе не есть какой-то там «истинно сильнейший», а просто придурки-выборщики почему-то решают, что он сильнее, и тем самым превращают его в победителя.
А большая часть из остальных девяти десятых населения подстраивается под чужие желания и приспосабливает к ним свою жизнь. Они даже не пытаются им сопротивляться и не проявляют никакой солидарности и взаимопомощи, присущей, кстати, бедным слоям традиционных обществ. Например, если им подолгу не платят зарплату, они не бастуют, так как это, по их словам, «бесполезно», и не увольняются, а пытаются где-то подработать, соглашаясь на большие затраты труда за малую плату. При малейшем намеке на возможный рост конфликтности эти массы как бы перетекают в другое место — и у них в поведении легко обнаружить стадную когерентность, ведь одинаковые решения они принимают вовсе не в результате обговоренного соглашения. Как раз в среде подобных людей, видимо, некогда и возникла поговорка о том, что «рыба ищет где глубже».
Они чрезвычайно податливы к политическим кампаниям, настолько, что в обычных природных явлениях этому нельзя найти аналогий — даже осенние листья ветер не может перемещать столь же эффективно, как этими людьми управляет незамысловатое пропагандистское давление начальства через телеэкран. Аналогии этому приходится искать в квантовых феноменах, таких как сверхтекучесть.
Чего только стоят их массовые прозрения! Если во времена перестройки эти прозрения еще можно было пытаться списывать на что-то объективное, то уж в 1993 году они проявили себя во всей красе. Не сговариваясь, после несколько раз повторенных телеведущими фраз они хором стали повторять, что своими же глазами видели морды этих депутатов, — зато морды Ельцина, Лужкова и Гайдара стали для них настоящими человеческими лицами.
И вообще в политике они «участвуют» даже еще более идиотским образом, чем вышеописанные верхние десять процентов: вместо «референдумов» у тех небольшая часть этих людей почему-то вовлекается в митинговые клаки «вождей», а остальные «болеют» за тех же вождей по телевизору. Если им указать на то, что существуют и другие способы стремиться к политически желаемому, то они вам ответят, что в них нет смысла, потому что они «бесполезны» (в смысле бесперспективны).
Подавляющее численное преобладание в населении этих двух групп определяет общую картину российской жизни, которую можно с различных углов обзора охарактеризовать слегка подправленной формулой Ильфа: «до перестройки он был генеральской задницей, перестройка его раскрепостила, и он начал самостоятельное существование». Также можно сказать, что при коммунистах люди находились в сосудах трудовых коллективов, а после того, как большинство из них разбили, они вытекли наружу и заполнили окрестные впадины.
Россия и мораль
Как же мы дошли до жизни такой?
Многие говорят, что все дело в упадке морали. И вообще, факт морального кризиса сейчас общепризнан. Я тоже считаю, что именно мораль определяет нынешнее состояние российского общества. Но в противоположность популярным толкованиям полагаю, что дело тут совсем не в отступлении от привычных моральных норм, а, наоборот, в последовательном следовании им.
Чтобы иметь возможность осмысленно рассуждать на эту тему, необходимо, прежде всего, понять, какие отношения между людьми относятся к сфере морали, а какие нет. То определение, которое я сейчас предложу, почти тривиально, но, тем не менее, ново. В последние десятилетия к нему приблизились многие исследователи, но в правильной форме его все же не дал никто.
Итак, мораль регулирует отношения власти и никакие другие, власти как способности одного человека или группы людей заставить, преодолевая любое возможное сопротивление, других людей сделать то, чего первые хотят, чтобы вторые сделали.
Отношения же власти, надо подчеркнуть, повсеместны и пронизывают практически все сферы жизни, такие как семья, работа, школа, магазин, медицина, бизнес, политика, профессиональное сообщество и пр. и пр.
Определенно можно сказать, что исследователей что-то удерживало от такого понимания морали, так как длилось это две с половиной тысячи лет после появления философии. Сами по себе барьеры на правильную постановку вопроса, на открытие простых адекватных понятий пронизывают всю историю любой науки, так что в этом отношении наш случай не нов. Но все-таки нет ни в одной области исследования такого положения, чтобы так долго не было открыто такое простое, такое фундаментальное и несложно абстрагируемое из феноменов понятие. Это все равно как если бы математика хитрым образом пыталась более двух тысяч лет обойтись без понятия числа, а физика — без понятий пространства и времени. Поэтому неудивительно, что именно история моральных учений являет столько глупости, самообмана и пропаганды.
В чем же особенность России в смысле морали и почему вопрос о морали именно для нее столь важен?
За неимением места коротко следует ответить так: западные страны густо пронизаны институтами урегулирования конфликтов и согласования интересов, восточные находятся пока под сильной властью традиций. Россия же избавилась от большей части традиций, но еще не построила нужных институтов, кроме того, огромное количество запретов и перегородок, имевшихся в Советском Союзе, было разрушено, поэтому в России человек оказался ближе всего к «естественному состоянию» и поэтому Россия (кроме всего прочего) — самый благодарный объект для создания теории морали. Удачную метафору в этом отношении придумал Сигэки Хакамада, который говорит, что западные люди похожи на кирпичики, японцы — на глину, а русские — на песок.