Раб, который благополучно пережил плавание из Африки, мог, наконец, здесь, в Гаване (равно как в Матансасе, Сантьяго де Куба или в других кубинских портах), принести своему владельцу доход. Рабы, импортированные из Африки, свободно продавались в каждом кубинском портовом городе.
Публичные аукционы рабов происходили в Гаване всякий раз, когда корабль привозил из Африки «черный товар». Раб (или чаще рабыня) мог быть продан в качестве слуги. Для работы в городе, для службы в семье белых годились только те рабы, которые уже знали язык своих новых господ и уже приспособились к их обычаям. Итак, в город продавались только те рабы, которые родились уже на Кубе, — их некогда называли рельольо. Тех же, которые еще не знали испанского (их называли босаль), продавали на сахарную плантацию. Они жили в поместьях своих господ и работали вплоть до самой смерти.
Хотя в караване и на корабле раб был только «одной штукой», здесь он нуждался в собственном имени. Каждого же негра как-нибудь да звали, но эти «языческие имена» господам были не по душе; поэтому они прибавляли к первоначальному имени своих рабов еще одно имя, «христианское». И вот кубинского негра начинали называть, скажем Тору Хосе, или Бандоре Исидоро. Поскольку негру, не знавшему испанского, эти имени звучали совершенно чуждо и зачастую он их даже не запоминал, их владельцы прикрепляли ему «для порядка» на шею деревянную табличку с этим именем, а вдобавок оно писалось несмываемой краской на рубахе.
Через несколько лет владельцы у своих рабов их собственные африканские имена совершенно отбирали, а к католическому имени, которым их наделили, присоединяли в качестве фамилии название африканского племени, к которому раб принадлежал на своей родине. И впредь Бандорс Исидоро именовался Исидоро Лукуми, таким же образом другой негр назывался Альфредо Мандинга, следующий — Леандро Ганга и так далее. А потом, когда и на Кубе было, наконец, ликвидировано рабство, негры опять получили другие фамилии. На сей раз — по своему бывшему владельцу!
Итак, негр на плантации получал в первую очередь имя, а потом ему господин выделял единственную рубаху, дабы здесь, в христианском мире, прикрыл он постыдную наготу своего черного тела. И наконец, получал он и место в барраконе. Это было квадратное строение, в котором в общих маленьких комнатах жили черные рабы вплоть до своей смерти. И именно здесь, в одном таком бывшем барраконе, ныне переделанном в загородный ресторан «Рио Кристаль», теперь сижу я и пишу эти строки. Как только допишу главу, расплачусь и из бывшего барракона уйду. Раб, однако, из барракона и хозяйского поля не уходил никогда. До самого конца жизни он только работал, надрывался до упаду день за днем, от рассвета до захода солнца. Господина на поле за все это время он едва ли видел хоть раз. Между плантатором и рабом стоял исполнитель господских приказов, надсмотрщик и приказчик в одном лице, его здесь называли майораль. Майораль имел единственный рабочий инструмент, при помощи которого он распоряжался работой на хозяйском поле — тяжелую кожаную плетку, которая день-деньской свистела в воздухе: быстрее, гните спину круче, мир хочет сладкого…
Плетка приказчика рабов только подгоняла. Для настоящего наказания негров на колониальной Кубе знали другой, более действенный кожаный бич, которым непослушные рабы публично избивались. Бичуемый перед наказанием привязывался к деревянной колоде, чтобы не мог шевельнуться; иногда бичевание повторялось девять дней подряд.
Кроме того, господа наказывали негров прикреплением к колоде или пыткой огнем — им сжигали ногти и кожу. А тех, кого бич и колода не могли покорить, ждала гаррота, приспособление, в котором рабы удавливались. Итак, значит, ничего нет нового под солнцем: Гитлер, Гейдрих, Эйхман и им подобные только усовершенствовали то, что другие уже задолго до них изобрели.
Когда же потом негр на поле под плеткой или от пыток испускал дух, его хоронили на кладбище, и даже в этом случае господин извлекал из мертвого раба прибыль, правда последнюю. На Кубе существовало — и это мне казалось особенно циничным — два страховых общества, в которых господин мог застраховать себя от преждевременной гибели раба, чтобы в случае смерти негра получить денежную компенсацию. Одно такое человеколюбивое общество основал на Кубе сеньор Морелос (оно именовалось «Ла Протектора»), а второе — «Ла Провиденсиа» сеньора Эмбильо даже гордилось тем, что уже несколько лет спустя после своего основания застраховало негров на 14 миллионов песо. На 14 миллионов песо «черного товара».
Следовательно, истинным богатством колониальной Кубы были черные руки и черные тела, орошенные потом. И на них, только на горькой участи черных рабов, выросло благополучие плантаторов «сладкого острова».
Тот, который на Кубе выращивал сахарный тростник, никогда не подслащивал свою кружку кофе. Для него существовал только каторжный труд с постоянным голодом и однажды — смерть-спасительница.
В горах ждет свобода
Нет, не все негры ждали со склоненной головой плетки и медленной смерти. Случались бунты, и было их без счета. Но плантаторы подавляли все выступления рабов, потому что они носили изолированный характер. В начале XIX века на соседнем Гаити дружно восстали под руководством Туссена Лювертюра почти все тамошние черные рабы, которые составляли более 90 процентов населения этой тогда уже не испанской, а французской колонии. Они изгнали французских плантаторов и создали чисто негритянскую республику (между прочим, это вообще было первое независимое государство в Латинской Америке). Искра с соседней республики Гаити перескочила, конечно, и на Кубу.
Пример восстания Туссена Лювертюра хотел повторить на Кубе рабочий-столяр, негр Хосе Антонио Апонте из Гаваны. В национальном архиве Кубинской республики научный сотрудник Хосе Люсиано Франко показал мне хранящуюся там запись допроса этого замечательнейшего в истории колониальной Кубы негритянского революционера. Запись рассказывает, каким путем Апонте постепенно собрал вокруг себя несколько десятков единомышленников-негров, с которыми подготовил план бунта.
Он разослал своих уполномоченных по всей Кубе, повсюду, где в городах, на сахарных заводах, на плантациях работали негры, чтобы к началу 1812 года начать совместное боевое выступление всех негров Кубы. И это не должно было остаться только вспышкой гнева, только восстанием без продуманных целей, только огнем, который разгорится и опять угаснет. Апонте хотел уничтожить рабство, рассчитаться с владельцами плантаций и с колониальными чиновниками и создать на Кубе независимую республику, как на Гаити. Но все произошло иначе. Восстание ограничилось только некоторыми областями Кубы, плантаторы его подавили, а «черного» орла Кубы Антонио Хосе Апонте и других руководителей восстания осудили к казни, которая была «привилегией» только самых отважных борцов с рабством. На глазах остальных пленников они были четвертованы.
Однако восстания черных рабов на Кубе не кончились. Например, только в 1843 году бунтовали рабы на плантациях Алькансиа, Луиса, Аурора, Лас Ниевес и других.
Освобождение черным рабам могло принести только совместное, большое восстание или бегство. Бегство в горы, в места труднодоступные.
Итак, негры повторили то, что делали индейские жимарроны. Тайными тропами, под прикрытием тьмы безлунных ночей уходили в горы те, которым удалось бежать с плантации или из барракона. Они встречали других жимарронов (это индейское название давалось и черным беглецам) и объединялись с ними. Они строили в дремучих лесах, где их не могли найти рабовладельцы, маленькие деревеньки, защищенные примитивными укреплениями, устраивали здесь и небольшие поля, на которых выращивали самое необходимое. Такие деревни, в которых жили черные жимарроны, называли паленке, на Кубе их были десятки. Мы знаем, например, паленке Моа в восточных горах, знаменитый путешественник Александр Гумбольдт рассказывает о паленке в горах у Арука, на юге Кубы основывали жимарроны свои паленке в труднодоступных болотистых районах обширного полуострова Сьенега де Санама и на островах, которые лежат у его берегов, и так далее.
Если плантатор терял раба, то он лишался денег, имущества. Единственного, что его интересовало. Но каждый жимаррон, которому удавалось уйти с господской каторги, был примером для десятка, сотни других рабов. Если бы все рабы убежали… кто бы работал на хозяйском поле?
Рабовладельцы боролись с жимарронами весьма настойчиво. Но чтобы жимаррон мог быть «по заслугам наказан», он должен быть, конечно, сначала найден, схвачен. Так что уже всего десять лет спустя после того, как на Кубу пришли первые негры, там возникла даже особая профессия — ранчеадоров, неимущие белые, которые не имели поместий, могли хорошо заработать в качестве охотников за беглыми чернокожими рабами. Ведь уже в 1530 году кубинские рабовладельцы основали особое общество, называвшееся «Братство». Каждый член этого бесчеловечного «Братства» должен был вносить в общую кассу по одному золотому в год за каждого ему принадлежавшего черного раба. А из общих денег «Братства» оплачивались потом ранчеадоры.
Ранчеадоры с течением времени вырастили новую породу собак-«сыщиков». Кубинские собаки, натренированные для поимки чернокожих рабов, вывозились потом с Кубы по всей колониальной Америке. В английских колониях их называли «кровавыми псами».
Этих «кровавых псов» жимарроны боялись больше, чем огнестрельного оружия ранчеадоров. Но когда негры убивали собак или по крайней мере отгоняли, ранчеадоры предпочитали сами отступить, а свободные негры опять имели на некоторое время затишье. Им приходилось, естественно, свои паленке переносить на другое место, и здесь они потом жили как прежде, как там, далеко за морем, на своей старой родине — Африке.
Однако, несмотря на принятые колонизаторами меры, многие кубинские паленке существовали десятки, даже сотни лет. Негритянские мамаши здесь рожали детей, которые уже не знали рабства. А некоторые паленке дожили до того дня, когда рабство на всей Кубе было, наконец, ликвидировано.
Пиратская интермедия
Спокойную на первый взгляд идиллию владык колониальной Кубы, равно как и других земель испанской Америки, в действительности нарушали многочисленные бунты кубинских индейцев и привезенных на остров негров. Но ни частые восстания черных невольников, ни партизанская борьба жимарронов не смогли остановить того золотого потока, который без перерыва приумножал богатство владык этой земли, ее сладких полей.
Время от времени на испанскую Кубу нападали пираты. Не удовлетворяясь только грабежом кораблей на море, они нападали и на города, на гавани в испанской Америке, потому что и здесь ожидало удачливых пиратов большое богатство. После открытия Америки пиратство стало чуть ли не составной частью государственной политики многих европейских держав, не успевших вовремя подсесть к накрытому столу Южной и Центральной Америки, которым почти полностью завладела Испания. Итак, английские, французские, голландские пираты подкарауливали с благословения своих королевских величеств (которые с прибылей от пиратских нападений имели весьма порядочную долю) испанские галеоны, которые возили из Мексики и андских земель серебро. Серебро, а также золото, украшения из драгоценных камней и масса иных сокровищ, которые испанские конкистадоры награбили у индейцев, бывали, следовательно, вновь украдены очередными ворами. Преступление рождает преступление. И эта «серебряная флотилия», ежегодно отплывавшая из гаваней Испанской Америки, часто не достигала пиренейских берегов.
Но многое еще оставалось на берегу — в богатых портовых городах Панамы, Новой Гренады, Венесуэлы, Кубы.
На Кубе первые города были заложены в самой восточной части острова, с которой началась его колонизация. Там в 1512 году была заложена Баракоа на месте одноименной индейской деревни, а потом возникла и надолго стала столицей острова резиденция губернатора — Сантьяго-де-Куба. С течением времени, однако, центр притяжения перемещался к городу, который получил имя индейского вождя Абанагуапесе — Сан-Кристобаль де ла Абана [2].
Гавана имела довольно странную судьбу! Город с этим именем первоначально лежал у берегов Карибского моря, где ныне находится спокойная пристань Батабано. Оттуда, с этой первой Гаваны, отплыл Фернандо Кортес в свою захватническую экспедицию в страну ацтеков. Вскоре, однако, весь город, его несколько десятков испанских семей вместе с черными рабами и двумя сотнями индейцев переместился на другой берег острова, где впадает в море река Альмендарес. А потом Гавана переехала еще раз. В нескольких километрах к западу от устья реки Альмендарес испанцы нашли достаточно глубокую бухту, место, как бы созданное для прикрытий их кораблей. И вот вся Гавана переехала к берегам этой бухты.
Эта трижды переселявшаяся Гавана некоторое время еще переживала лихорадку тех конкистадорских лет. Через город проезжал Кортес после завоевания Мексики. Позже на якоре в Гаване стояла флотилия судов, которые везли сокровища этой сокрушенной Кортесом ацтекской империи в Испанию. (Между прочим, два галеона из этой флотилии, нагруженные ацтекскими сокровищами, были захвачены французскими пиратами недалеко от Азорских островов, и драгоценности Монтесумы попали вместо испанского владетеля французскому королю). В Гавану же вернулся из похода, в котором искал «источник вечной молодости» и вместо которого открыл Флориду, стареющий Хуан Понсе. И наконец, позже Гавана стала главной базой известного конкистадора, жестокого, бесчеловечного Эрнандо де Сото, идальго, участвовавшего с Писарро в захвате Перу, и который, однако, хотел завоевать какую-нибудь другую индейскую империю исключительно для себя. Итак, он сформировал из авантюристов, ветеранов всех, пожалуй, конкистадорских компаний большую по тогдашним понятиям армию (она насчитывала свыше 1000 человек) и с нею в 1538 году высадился в Сантьяго. Сантьяго знаменитого завоевателя приняло истинно по-королевски. Но Сото через несколько недель со своей армией все же перебрался в Гавану, которая была для него наиболее удобным исходным пунктом для завоевания незнакомых земель, которые, по его мнению, лежали за Флоридой.
В Гаване тогда было не больше жителей, чем солдат в армии Эрнандо де Сото. Поэтому город с приходом Сото сильно вырос. Строились новые дома, а в гаванской бухте — новые корабли. А потом Эрнандо де Сото отправился завоевывать новые земли. Во время своего похода он обнаружил наибольшую реку Северной Америки — Миссисипи и был также первым, кто встретился с представителями десятков различных североамериканских индейских племен. Сотня, даже тысячи индейцев заплатили, однако, тогда жизнью за встречу с жестоким конкистадором. Поскольку, однако, индийцы все же защищались, однажды в таком бою погиб и Эрнандо де Сото.