К изложению рассказа Жукова я должен сделать одну существенную оговорку. Или Жуков по старости запамятовал, или полковник Светлишин что—то спутал при пересказе. Показаний генерала Телегина на заседании Высшего военного совета в июне 1946 года не могло быть. Было только письмо Новикова. Генерала Телегина арестовали через полтора года после заседания Высшего военного совета. Его показания мы проанализируем позднее. В подтверждение привожу документ:
«УТВЕРЖДАЮ
Министр госбезопасности СССР
генерал—полковник
Что касается показаний бывшего командующего ВВС Советской Армии Главного маршала авиации А. А. Новикова, то на заседании Совета этот документ назывался «письмом», а не результатом допроса. Это уточнение я считаю очень важным, так как одно дело письмо, якобы написанное Главным маршалом добровольно по своему личному побуждению (видимость этого и хотел создать Сталин), и совсем иное было бы отношение членов совета к заявлению человека на следствии.
Обратите внимание еще на такую очень важную деталь, о которой говорит Жуков — Сталин сам принес папку и положил ее на стол перед Штеменко, сказав: «Товарищ Штименко, прочитайте, пожалуйста, нам эти документы».
В той папке находилось письмо, написанное Новиковым. Оно было напечатано на машинке, и на каждой странице стояла подпись Новикова. Ксерокопия этого документа лежит на моем столе. Кроме машинописного текста есть письмо, написанное Новиковым чернилами, я видел это письмо в личном архиве. Сталина, на его квартире.
А теперь я познакомлю читателей с обстоятельствами, в которых появилось это роковое письмо. Уже в качестве подследственного сам Абакумов заявлял: «Авиаторы те были арестованы по прямому указанию Сталина без предварительных предложений со стороны «Смерш» или НКГБ СССР».
Вспомните арест 74 офицеров в штабе Жукова — их готовили на роль заговорщиков. Но все их «признания» мелковаты, нужна была крупная фигура, которой бы поверили в армии. И выбор Сталина пал на Новикова. Главный маршал авиации Новиков пользовался большим уважением в армии, он участвовал с Жуковым в нескольких фронтовых операциях. Руководил боевыми действиями советской авиации с 11 апреля 1942 года до полного разгрома германской и японской армий. Ему поверили бы не только члены Высшего военного совета, но и вся армия. На нем вождь и самолюбие свое тешил, и строптивость героя—летчика наказывал (вспомните фискальство Василия Сталина и все, что связано с его службой под командованием Новикова).
Письмо Новикова рождалось в такой последовательности: сначала маршала «обрабатывали», выбивая согласие на это письмо, на это ушла неделя — арестован 22 апреля 1946 г., письмо подписано 30 апреля 1946… Текст его писал следователь в присутствии Новикова, подбирая и перевирая факты из показаний главного маршала. Потом Александра Александровича заставили переписать отпечатанный текст от руки. О том, что это письмо — творчество следователя, свидетельствуют формулировки, построение фраз, язык текста. Не мог так писать Новиков, он был достаточно образованным человеком.
В правильности моих суждений читатели могут убедиться сами, полный текст письма приведен в приложении. Но я полагаю, что достовернее и правдивее всех расскажет об этом письме сам Новиков.
14 декабря 1954 года в Ленинграде, в Доме офицеров Ленинградского военного округа, состоялся суд над бывшим министром Государственной безопасности Абакумовым и несколькими следователями, фабриковавшими под его руководством дела, по которым уничтожались невинные люди. К ним относятся широко известное «ленинградское дело» Кузнецова, Вознесенского, Попкова, «авиационное» дело Новикова—Шахурина, а так же другие подобные этим «организованные» дела.
Почему надо было везти обвиняемых и вызывать свидетелей в Ленинград? Наверное, так проявилось желание показать наглядно восстановление справедливости именно здесь, в Доме офицеров, где проходил суд над Кузнецовым, Вознесенским, Попковым и другими.
Вот на этот процесс Новиков, уже реабилитированный, с восстановленным воинским званием и наградами, был приглашен в качестве свидетеля. Тщательно он готовил свое выступление, составил несколько развернутых планов. Они передо мной. Написаны от руки. Предназначались только для себя.
Меня с ними ознакомила Тамара Потаповна, жена Новикова.
«План и тезисы.
Товарищи судьи! Вам известно, что я в ночь с 22 на 23 апреля 1946 года был арестован, осужден на 5 лет по статье 193 пункт 17а и просидевши 6 лет, был выпущен 14 февраля 1952 г. Затем, в мае 1953 года дело мое было пересмотрено, судимость снята и постановлением Президиума Верх. Совета я был полностью реабилитирован и восстановлен для работы в рядах Советской Армии».
Ниже привожу короткие цитаты из рукописных записей Александра Александровича. Подробности, касающиеся авиационной сути дела, для краткости, опускаю. Цитаты беру из разных вариантов плана, но выстраиваю их так, чтобы сохранилась последовательность событий. И главное — отбираю то, что относится к фальсификации обвинений против маршала Жукова.
«Арестован по делу ВВС, а допрашивают о другом».
«Был у Абакумова не менее 7 раз, как днем, так и ночью, что можно установить по журналу вызовов из тюрьмы».
Почему об этом упоминает Новиков? Потому что «протоколы не велись, записей не делалось, стенографистки не было».
«Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путем создания ложных показаний.
Это мне стало ясно гораздо позднее…
Вопросы состояния ВВС была только ширма».
«Комиссия установила плохое состояние ВВС?
Ответ — преступления не было, а были недостатки, как и во всяком деле, и в ходе исправлялись…»
Следователь Лихачев: «Был бы человек, а статейку подберем». «Какой ты маршал — подлец, мерзавец. Никогда отсюда больше не выйдешь… Расстреляем… к матери. …Всю семью переарестуем. Заставим все равно рассказать все, мы все знаем. Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакал, он такая же сволочь, как ты…»
«Допрашивали с 22 по 30 апр. ежедневно, (письмо Новиков подписал 30 апреля) потом с 4 мая по 8 мая» (уже готовили «письмо» непосредственно к заседанию Высшего военного совета, которое состоялось 1 июня 1946 года).
«Морально надломленный, доведенный до отчаяния несправедливостью обвинения, бессонные ночи… Не уснешь, постоянный свет в глаза… Не только по причине допросов и нервного напряжения, чрезмерная усталость, апатия, безразличие и равнодушие ко всему — лишь бы отвязались — потому и подписал — малодушие, надломленная воля. Довели до самоуничтожения.
Были минуты, когда я ничего не понимал… я как в бреду наговорил бы, что такой—то хотел убить такого—то».
Сколько же надо было «потрудиться» палачам, чтобы довести до такого состояния дважды Героя Советского Союза, бесстрашного летчика!
Что касается письма—заявления на маршала Жукова, о нем Новиков, давая пояснения суду, уже как свидетель по делу Абакумова, сказал следующее (он построил тезисы своих показаний в форме вопросов и ответов):
«Заявление на Жукова по моей инициативе?
Ответ. Это вопиющая неправда… со всей ответственностью заявляю, что я его не писал, дали печатный материал…
Дело было так: к Абакумову привел меня Лихачев. Не помню, у кого был документ… (Где уж помнить в том состоянии, которое Александр Александрович описал выше. Прим. В. К.). Абакумов сказал: вот познакомьтесь — и подпишите. Заявление было напечатано… Ни один протест не был принят…
Потом заставили… Это было у Лихачева в кабинете, продолжалось около 7–8 часов..
Было жарко мне, душно, слезы и спазмы душили…»
А над ухом из бредового шума выплывало иногда лицо следователя и слова его слышатся как из далека, как от кошмарного видения: «Так надо, подписывайте, по—вашему не так, а по—нашему так. Подумайте: по—вашему вы не виноваты, а вы арестованы и только хуже сделаете себе…».
«Много времени спустя я понял, для чего надо было им такое заявление».
Вот так выбивались показания для того, чтобы обвинять Жукова.
Из последнего слова Абакумова на суде:
«…Я ничего не делал сам. Сталиным давались указания, а я их выполнял».
Да, много знал Абакумов! Даже после смерти Сталина 19 декабря 1954 года его приговорили к высшей мере, и в тот же день в 12 часов 15 минут (сразу после оглашения приговора) немедленно расстреляли.
Таким образом, на основании фальшивых и ложных обвинений маршал Жуков был снят с должностей. Сталина несколько шокировала поддержка Жукова боевыми соратниками, особенно маршалом бронетанковых войск П. С. Рыбалко. Но маховик расправы был запущен. Только Жуков приехал в Одессу к новому месту назначения, а из Москвы вызов — его как члена ЦК приглашали на пленум ЦК. О том, что там произошло, сам Жуков рассказывал полковнику Светлишину так:
«Когда я увидел, что Сталин снова одет в довоенный китель, понял: быть «грозе». И опять не ошибся.
После рассмотрения политических вопросов и назревших проблем по восстановлению народного хозяйства Пленум приступил к обсуждению персональных дел отдельных членов ЦК.
Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию. Каких—то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Состоялось голосование, и меня вывели из состава ЦК.
Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала…»
Кажется, все сделано для того, чтобы маршал надломился, не пережил унижения, оскорблений, несправедливости.
Но не из того теста был создан Георгий Константинович! После таких публичных надругательств он выходит из зала ЦК не сгорбленный и растерянный, а «строевым шагом». Огромный смысл имеет этот твердый шаг — его услышала вся армия, вся страна. Люди поняли: Жуков не пал духом, не сломлен!
Однако и Сталин понял по этому строевому шагу, что Жукова надо добивать!
Командующий войсками Одесского военного округа
Слух о приезде Жукова в Одессу быстро разнесли сами одесситы. Не было публикаций в газетах, ничего не сообщило радио, а знакомые и незнакомые при встрече спрашивали друг друга с радостно сияющими глазами:
— Слыхали — к нам едет Жуков?!
И не просто узнали об этом, а точный день и приблизительно час приезда стал известен.
Одесситы народ веселый, любят погулять, попраздновать. Ну, а приезд прославленного маршала разве не праздник? Задолго до предполагаемого часа прибытия поезда жители города, взрослые и дети стекались к центральным улицам. Они были по—праздничному одеты и по праздничному возбуждены. У всех букеты цветов. Был июнь — благодатный, цветочный, летний месяц. Каждый мечтал, если не вручить, то хотя бы бросить цветы в машину Жукову.
Где он поедет? Ну, конечно же, по Пушкинской, которая начинается от привокзальной площади, а потом повернет на Дерибасовскую. Все великие люди проезжали этим маршрутом. Не проехать по Дерибасовской — это оскорбить Одессу. На тротуарах этих улиц встречающие не помещались, они выплеснулись на обочины, а проезжая часть уже вся была усыпана цветами — будто сплошной ковровой дорожкой покрыты улицы, по которым поедет любимый маршал.
Люди не знали истинной причины приезда Жукова в Одессу. Все, что знает читатель из предыдущей главы, вершилось в тайне.
А секреты хранить тогда приучили: чуть пикнешь про то, что «не положено» и загремел туда, «где Макар телят не пас».
В обкоме партии самые крупные чины, конечно же, знали. Первый секретарь обкома Алексей Илларионович Кириченко присутствовал на Пленуме ЦК, все слышал, включая и твердый строевой шаг Жукова. Узнав позднее о новом назначении маршала, предвидел для себя многие неприятности. И не ошибся. Вот, пожалуйста, с дня приезда начинается канитель. Там наверху могут неправильно понять, подумают, что это он, Кириченко, или обком организовал такую торжественную встречу.
Чтобы такое не случилось, позвонил в Москву, не Сталину, за все свое секретарство в обкоме ни разу не доводилось поговорить «с самим» ни по телефону, ни лично. Позвонил куратору, попросил проинформировать в случае, если возникнут вопросы. В Москве тут же отреагировали на сигнал Одесского обкома и сообщили (нет, опять же, не Сталину), а «куда надо». А у тех прямая связь с эшелоном, в котором следует Жуков, не могли же они его отпустить без своих глаз и ушей. Тем более, после случившегося. Не только в поезде, но и на новом месте жительства все было «подготовлено». Получив команду из Москвы (с Лубянки), начальник охраны, как ему и положено, доложил маршалу, что в Одессе готовятся какие—то мероприятия, не санкционированные сверху, и маршалу не рекомендуется появляться принародно.
— Как же быть? — спросил Жуков. — Мы не можем проехать мимо, дальше море.
— А мы не доедем. Да, вы не беспокойтесь, все сделаем в лучшем виде.
Вроде бы получив согласие маршала и не продолжая разговор, охранник откозырял и удалился.
Поезд остановили на разъезде, не доезжая до Одессы, выгрузили с платформ две личные машины маршала, он их привез из Германии. Один болотного цвета «мерседес—бенц», говорили будто бы раньше принадлежал Геббельсу и поэтому был бронированный.
Вот на этих машинах въехали в город совсем не с той стороны, где ожидали встречающие. Промчались, не останавливаясь даже при красных светофорах, сразу в штаб округа.
Не теряя ни минуты — за дело! Попросил зайти начальника штаба округа генерал—лейтенанта Ивашечкина. Когда тот пришел, подал руку:
— Здравствуйте. Будем вместе работать. Соберите членов Военного совета, начальников родов войск и служб, начальников управлений и отделов штаба.
Дальше (нам опять повезло) я пов. еду рассказ со слов очевидца, полковника Соцевича, который присутствовал в те минуты в штабе.
— Весть о прибытии Жукова молниеносно разлетелась по штабу. Мы были наслышаны и о крутости и о непредсказуемости в действиях маршала. Но каждому хотелось увидеть и тем более услышать прославленного полководца. Я в числе других, кто похрабрее пошел к кабинету командующего, надеясь войти в него и где—нибудь в уголке примоститься. Я предполагал, охрана, порученцы и адъютанты не знают в лицо тех, кого приказал собрать маршал. Мое предположение оправдалось. И я не был одинок, узнал в числе сидевших в заднем ряду некоторых старших офицеров штаба.
Когда все собрались, маршал вышел из комнаты отдыха, оглядел присутствующих и попросил сесть с ним рядом членов Военного совета. Когда вошел маршал, адъютант закрыл дверь в приемную. И буквально тут же эту дверь кто—то попытался открыть, но адъютант ее придерживал и что—то спрашивал в щелочку.