Кроме работников штаба группы советских войск в Германии командования армий, корпусов и некоторых командиров дивизий, были приглашены представители Генерального штаба и военных академий. Всего более 300 генералов и старших офицеров.
Для изучения выбрана Варшавско—Лодзинско—Познанская операция, как наиболее яркая в смысле военного искусства, перед последним завершающим ударом на Берлин.
С докладами выступили крупнейшие знатоки своего дела, каждый о применении своего рода войск: генерал—полковник (будущий маршал артиллерии) В. И. Казаков; маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров; генерал—полковник (позднее маршал авиации) С. И. Руденко; начальники инженерных войск, связи, тыла, политического управления.
В прениях высказали свое мнение 24 человека. Тут была и критика и, как выяснилось позднее, зародыш одной из горячих многолетних дискуссий о том, что Берлин можно было взять сходу и завершить войну раньше на несколько месяцев. Причем, с течением времени кое—что подзабылось и маршал Чуйков объявлял себя зачинателем спора. В действительности, как видно из стенограммы, этот вопрос поднял на конференции 1945 года не Чуйков, а представитель Генерального штаба генерал С. М. Енюков. Но об этом у нас будет подробный разговор при описании жизни Жукова в шестидесятых годах.
Заключительный доклад Жукова, на мой взгляд, представляет нечто похожее на суворовскую «науку побеждать».
По энергичной, чисто жуковской, манере изложения видно, что текст этого доклада готовил сам Георгий Константинович. К сожалению, нет возможности даже цитировать этот доклад, в нем все важно. Но для подтверждения моего мнения, что его писал сам Жуков, приведу лишь одну фразу из раздела, где маршал говорит о том, что влияет на успех боя, сражения и операции:
«Я останавливаюсь на этих вопросах потому, что на протяжении всей войны я лично руководствовался ими при подготовке всех операций».
Этот доклад все годы опалы маршала пролежал в архивах и был впервые опубликован только после смерти Жукова в специальном выпуске журнала «Военная мысль» в 1985 году к 40–летию Победы.
Парад Победы
Впервые мысль о необходимости провести Парад Победы высказал Сталин. Вечером Жуков прибыл в кабинет Сталина («Приходите в восемь часов»). Здесь шло к концу совещание, начальник Генерального штаба Антонов докладывал расчеты о сосредоточении войск на Дальнем Востоке для боевых действий против Японии. В кабинете присутствовали адмирал флота Кузнецов, начальник тыла Красной Армии Хрулев и еще несколько генералов, которым предстояло заниматься практически подготовкой большой войны.
Вопрос был решен, помолчали и вот тут Сталин безотносительно к предыдущему разговору сказал:
— Не следует ли нам в ознаменование победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы и пригласить наиболее отличившихся героев — солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов?
Присутствующие поддержали бы любое предложение Сталина, но это всем пришлось по душе, мысль эта как бы витала в воздухе, всем казалось и хотелось как—то празднично и громко отметить победу. Ну, был День Победы 9 мая — погуляли, выпили, салют дали в Москве и городах—героях. Но в те дни вообще много гуляли и выпивали — радость была великая, ее в один день не обмоешь. Однако ощущение, что чего—то не хватает, не оставляло людей. И вот, оказывается (как не раз уже отмечено — все гениальное просто), нужен Парад Победы. С того дня все закрутилось—завертелось, в Генштабе и Главпуре были сделаны расчеты: кого приглашать, где им жить, как их одеть, кормить, развлекать — да и это предусматривалось.
Одну очень важную деталь отмечает Жуков в своих мемуарах: «Вопрос о том, кто будет принимать Парад Победы и кто будет командовать парадом, тогда не обсуждался. Однако каждый из нас считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий».
В общем, вопрос этот не ставился и не разрешался, пошла полным ходом подготовка к грандиозному празднику. Я участник Парада Победы, здесь мне не нужно копаться в архивах и расспрашивать очевидцев, с первых дней, когда стали съезжаться участники парада и до торжественного марша на Красной площади, я все видел своими глазами.
По составленному в Генеральном штабе расчёту каждый фронт формировал один сводный полк и по одному сводному полку представляли Военно—Морские силы и Военно—Воздушный флот. Что значит сводный полк? Это временное формирование, которое отбиралось из разных частей от фронта. Самые достойные фронтовики, добывавшие победу, — офицеры, сержанты, рядовые, независимо от рода войск — пехотинцы, артиллеристы, танкисты и так далее. Как воевали вместе, так и пойдут плечом к плечу. В первую очередь отбирали Героев Советского Союза и кавалеров орденов Славы трех степеней, а затем других отличившихся в боях по количеству наград.
Полки эти начинали заниматься строевой подготовкой еще в расположении фронта, а потом перевозились в Москву и продолжали тренироваться здесь. В дни этих занятий всем участникам парада была выдана или сшита новая парадная форма и новая обувь.
Вечером участников парада возили в театры, в концертные залы и в цирк. В эти же дни они встречались с рабочими на заводах, с учеными и писателями, со студентами и школьниками, в различных коллективах и обществах, где рассказывали, как они шли к победе.
В Генштабе, еще при составлении расчета, встал вопрос — в каком порядке пойдут полки торжественным маршем мимо правительства на трибуне Мавзолея. Было предложение вроде бы логичное — открыть парад должен 1 Белорусский фронт, бравший Берлин. Но сразу же возник другой не менее резонный вопрос — 1 Украинский фронт тоже брал Берлин. Ну и если говорить о победе, то ее добывали все фронты и все участники Великой Отечественной войны, начиная с пограничников, которые первыми встретили врага 22 июня 1941 года.
Тогда, чтобы никого не обижать, решили проходить в том порядке, в каком дрались на полях сражений, то есть на самом правом фланге Карельский, затем Ленинградский, Прибалтийский и так далее. Это было справедливо и снимало претензии и кривотолки. Всего в каждом полку набиралось до 1000 человек, шли по двадцать фронтовиков в ряду. Впереди строя знаменщики—герои, они несли 363 боевых знамени наиболее отличившихся соединений и частей. Впереди знамен должно идти командование во главе с командующим фронта. Но на тренировках маршалы со своими полками не ходили, руководили и тренировались генералы чинами пониже.
После фронтовых полков шли войска Московского гарнизона: — академии, училища и вызывавшие общие улыбки одобрения суворовцы и нахимовцы.
Вот в таком порядке мы тренировались на центральном аэродроме, теперь здесь аэровокзал. Летное поле было размечено белыми линиями в точном соответствии с размерами Красной площади и порядком построения участников. Вместо Мавзолея стояла временно сколоченная трибуна, обтянутая красной тканью. Тренировались мы ночами, подъем в три часа, умылись, оделись и на аэродром. Кому близко — пешим порядком, кому далеко — везли на машинах. Когда москвичи шли на работу, мы уже заканчивали занятия и возвращались на свои квартиры. Теперь, да будет мне позволено, вспомню переживания очень личные, надеюсь, читатели за это не осудят.
В те дни я был слушателем Высшей разведывательной школы Генерального штаба. Это было очень солидное учебное заведение с четырехлетним сроком обучения (для сравнения — в Академии Фрунзе, которую я тоже позднее, в 1947 году, окончил — учились три года). В нашей спецшколе учились только офицеры разведчики, они прошли огни и воды в годы войны. Народ был отчаянный! Вспоминаю их сейчас с любовью и восхищением, уж каких только заданий они не выполняли, причем, не только в военное время, но и после — в разведке, как известно, мирного времени не бывает.
Мне выпала великая честь быть знаменосцем в нашей колонне разведчиков. Ассистентом знаменосца справа был знаменитый командир партизанской бригады, Герой Советского Союза Гришин, ассистент слева, тоже Герой Советского Союза старший лейтенант Ворончук. Я был в звании капитана.
Вспоминаю о том, что я был знаменосцем в такой колонне необыкновенных людей с нескрываемой гордостью и еще потому, что из—за положения знаменосца случился со мной тогда казус. Чтобы не прослыть хвальбушкой, расскажу об этом случае, нелестном для меня, тем более, что связан он еще и с короткой встречей с Жуковым.
На предпоследней репетиции на аэродроме Жуков появился на белом коне. Он решил сам потренироваться и коня приучать к громким ответам полков. Жуков не раз проехал, останавливаясь и здороваясь с участниками парада. Мы своим чередом проходили мимо трибуны, отрабатывая равнение и четкость шага. После прохождения возвращались на прежние места, слушали замечания командиров и повторяли торжественный марш, стараясь устранить недостатки. Вот в один из очередных заходов, после команды «К торжественному маршу», наш начальник школы, генерал—лейтенант Кочетков и его заместители, а вслед за ними и мы знаменосцы, выходили перед строем на определенное уставом количество шагов. Вышли, стоим, ждем следующей команды. А тут подъезжает Жуков. Обычно он здоровается и приветствует, объезжая войска, когда командиры и знаменосец стоят на одной линии с общим строем. А тут маршал, тренируя горячего коня, подъехал, когда мы уже вышли по соответствующей команде. Поздоровался «Здравствуйте, товарищи!» Наши разведчики так рявкнули (желая отличиться!) в ответ, что конь затанцевал на месте. Жуков крепко держал повод, но конь стал еще более нервно перебирать ногами и почти коснулся меня горячим боком. Я, чтобы он мне не отдавил ноги, цокающими по бетону железными подковами, сделал шаг в сторону. Причем сделал это четко, отшагнул и даже каблуками щелкнул. Жуков посмотрел на меня сверху вниз. Действия мои не соответствовали уставу. А Жуков был строевик до мозга костей и самодеятельность знаменосца, да еще на таком величественном параде, рассердила его. Строго глянув на мою Золотую Звезду, он с укором сказал:
— Герой, а боишься!
Мне бы промолчать, но я непроизвольно выпалил:
— Так ноги же отдавит, на фронте уцелел, а тут…
Жуков не дослушал, ничего не сказал, махнул рукой и. поскакал дальше.
Потом однокашники (я считал им не были слышны наши слова) меня спрашивали:
— Что тебе Жуков сказал?
А я понимая, что реплика маршала, меня не красит, не моргнув глазом, соврал:
— Конь меня теснил, а Жуков похвалил, молодец, говорит, хорошо знамя держишь!
— А ты ему что?
— Я, как положено, Служу Советскому Союзу!
В День Парада погода была неважная, дождь моросил, небо в серых тучах. Но все равно настроение было праздничное. Погодная серость не ощущалась.
Красная площадь пылала множеством алых знамен. А участники парада словно в золотых кольчугах сияли орденами и медалями. Жуков выехал на белом коне из—под Спасской башни под звон кремлевских курантов, они отбили десять. Точен, как всегда. На середине строя маршала встретил командующий парадом Рокоссовский, он доложил:
— Товарищ маршал Советского Союза, войска для Парада Победы построены! — и тут же ловким движением выхватил строевую записку и вручил ее принимающему парад.
Ах, как же были красивы эти два профессиональных кавалериста — спины прямые, в седле как влитые, головы поставлены гордо, груди в орденах развернуты…
Жуков после объезда войск легко взбежал на трибуну (даже дыхание не сбилось), поздоровался со Сталиным за руку и начал читать доклад громким четким голосом. Речь его не запомнилась. И даже, когда я прочитал ее в газете, все равно в душу не запала. А я ждал, что в такой торжественный исторический момент, будут сказаны какие—то особенные слова. Видно, писали эту речь маршалу с оглядкой на международный резонанс, да и на самого Сталина. Может быть, даже на Политбюро этот текст шлифовали и правили. В общем все было в той речи, что полагалось сказать о войне, о победе, но не было того зажигающего огня, какой был, ну, хотя бы вот в тосте—экспромте Сталина о русском народе.
Но нет в том вины Георгия Константиновича — не сам писал, по тексту видно — не его слова, не его манера. Засушили, заказенили «пугливые» чиновники речь маршала. Кстати, только на параде я да и другие участники узнали, что это за несколько длинных шеренг ходили с нами на тренировках с палками. Мы недоумевали — чего они делают? — несут длинные палки перед собой, а потом бросают их на землю и уходят. И вот на параде после прохождения фронтовых полков, между ними и строями Московского гарнизона эти солдаты оказались с гитлеровскими знаменами вместо палок. Они их несли как трофеи фронтов, опущенными к земле и с презрением швыряли на землю около Мавзолея. Все это проделывалось под дробь сотен барабанов, как когда—то в стародавние времена перед казнью через расстрел или повешенье. Вот и знамена разбитых гитлеровских дивизий, включая и личный штандарт Адольфа Гитлера, солдаты швыряли, как старые тряпки и отвернувшись от них уходили на свое место в строю. А барабаны все били и били смертную дробь!
А потом опять грянул тысячетрубный оркестр, и мы пошли торжественным маршем вслед за фронтовыми колоннами. Говорят, когда Жуков произносил речь, то у Сталина, поглядывающего на маршала, желваки катались по скулам. Не знаю, не видел, далеко от нас трибуна, а когда проходили мимо Мавзолея, не до того было. Я видел боковым зрением Сталина, Жукова и других членов правительства, но лиц их не различал, они стояли, как силуэты. Надо было следить за равнением, соблюдать дистанцию, держать знамя в определенном положении, ну и рубить строевым шагом, чтобы искры летели от брусчатки.
После праздника я не раз видел пленку кинохроники о Параде Победы, разумеется, в первую очередь себя искал, но и на экране, когда лицо Сталина появлялось крупным планом, желваков я не видел. Но как стало известно потом, желваки все же были — внутренние и очень крутые.
Придут новые времена, напишут о Сталине много справедливых разоблачений и упреков, но и грязи польют изрядно. В день победного парада все участники его относились к Верховному с величайшим уважением. Восхищались его великой скромностью — всем было понятно — Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий. Тогда слова «великий полководец всех времен и народов» воспринимались как соответствующие его заслугам в войне невиданных в истории размахов.
И вот он отказывается от принадлежавшей ему по праву чести принимать парад и уступает эту почетную миссию своему соратнику и заместителю маршалу, трижды Герою Советского Союза Жукову. Все в этом поступке прекрасно и благородно. И замена достойная — Жуков пользовался огромной любовью в армии. Не знали мы тогда закулисных тайн, теперь они раскрыты. Вспомним вместе как было на самом деле.
Жуков пишет, что 12 июня в Кремле Калинин вручил ему третью Золотую Звезду. Тогда, эта высшая награда воспринималась как заслуженная без всяких сомнений. Да и сегодня едва ли у кого—то, повернется язык, чтобы выразить сомнение. Но с позиций нашей нынешней осведомленности формулировка в указе о награждении Жукова наводит на размышления; уже тогда недоброе отношение к нему Сталина проскальзывало. Текст указа несомненно продиктовал Сталин, кто же еще может давать оценку заместителю Верховного? И гласил этот текст, что высшая награда дается маршалу Жукову «…за образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования по руководству операциями в районе Берлина». Вдумайтесь в эти слова и вы без труда уловите, что они не только не отражают заслуги маршала, но и прямо оскорбительны. Ему дают награду не за победу в Берлинской операции, а за исполнительность, не за высокое полководческое искусство, а за «образцовое выполнение боевых заданий», которые давал Сталин.
«После вручения награды, точно не помню, кажется, 18 или 19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный.»
Надо полагать, он поздравил Жукова со званием трижды Героя, и обмыли они эту награду. А в глубине души хозяин может быть тешил свое болезненное самолюбие, вспоминая «формулировочку» указа о награждении, которую он сочинил для истории. При том застолье на даче, когда до парада оставалось несколько дней, Сталин спросил: «не разучился ли я ездить на коне?