Был в училище один неприятный момент. Атмосфера в училище была достаточно антисемитской. Нас во взводе было семь евреев. Так почти каждый день возникали драки и стычки с "уголовниками" на национальной почве. Да и отдельные командиры у нас отнюдь не были интернационалистами. Стоим в строю, а в нескольких метрах от нас командир соседней курсантской батареи, заливаясь от смеха, рассказывает офицерам, как он "на Кавказе жидов грабил". Нормально? Представляете мои мысли в ту минуту? Никаких увольнительных, выходных или каких-либо "развлечений". Тупая повседневная муштра. 12-14 часов напряженных занятий в день. Курсанты, угнетенные холодом и голодом, с большим нетерпением ждали окончания училища как избавления. Неуспевающих в учебе отчисляли из училища и отправляли на фронт в сержантском звании. И на таком фоне прошли девять месяцев моей учебы в училище.
Если оценивать подготовку в училище, то полученный объем знаний был, конечно, мал для фронта. На передовой пришлось многому учиться заново. Готовили нас на "полковушках" образца 1927 года. Стреляли мы мало. Зачетные стрельбы от каждой батареи провели всего по несколько человек. Я был "стреляющим", корректирующим огонь, только один раз. Стрельба по макетам танков, которые тянули на тросах, была только два раза. Немецкие танки мы видели только на картинках. А ведь для того, чтобы воевать в противотанковой артиллерии, нужен опыт. Ведь борьба с немецкими танками, даже для служивших в ИПТАПах или в ОИПТД, не была постоянным уделом. Фронтовая жизнь показала, что кроме уничтожения немецких танков, не менее важной задачей для противотанкистов является поддержка пехоты "огнем и колесами". Понимание реальной обстановки, динамики боя, а также "чувство местности" приходят только в деле, в бою и, к сожалению, не сразу. А все эти училищные занятия по тактике...
Учили нас стрельбе с закрытых позиций. Я за полтора года на передовой ни разу не вел огонь с закрытой огневой, все время только на прямой наводке.
Все эти трудности курсантской жизни помогали преодолеть настоящие друзья, которых я нашел в училище. Мы держались вместе: Николай Казаринов Костя Левин, Валентин Степанов и я. После окончания училища сложилось так, что на фронте мы с Николаем попали в один противотанковый дивизион, а Костя с Валентином - в другой. Николай Казаринов призвался в армию из Йошкар-Олы. Очень душевный и справедливый человек. Погиб в бою местного значения 25/06/1944 у села Пистынь. Батарея, в которой служил Казаринов, отбила атаку мадьярской пехоты. После боя произошел внезапный артналет, и Николай был сражен осколком снаряда. Я лично хоронил друга в яблоневом саду на окраине села. Солдаты дали три залпа из карабинов, а я машинально выпустил из пистолета всю обойму...
28 апреля 1944 года под Яссами подорвался на минном поле другой мой друг и однокашник, москвич Валентин Степанов.
Костя Левин, севастополец, бывший студент-медик. Талантливый поэт, человек сложной судьбы. В конца апреля сорок четвертого года под Яссами немецкий танк раздавил его пушку. Осколком снаряда Косте перебило ногу у самого колена. Нога висела на сухожилиях. Левин пытался отрезать ее перочинным ножом, но сил у истекающего кровью Кости на это не хватило... Он, теряя сознание, успел доползти до своих. После войны безногий инвалид Костя Левин поступил в Литературный институт им. Горького. Его незаурядный поэтический дар был отмечен многими именитыми литераторами. Но, когда началась "кампания борьбы с космополитами", после долгой бесчестной, гнусной и бездушной травли Костю, одного из лучших студентов, боевого офицера и инвалида войны, исключили из института. После этого жизнь у Кости сложилась очень тяжело... Яркая личность, человек чести. Мой самый близкий, мой последний друг юности ушел из жизни 19 ноября 1984 года. Добрую память о нем, о Николае и о Валентине я храню всю свою жизнь...
Вернемся в училище. Летом 1943 года нас перевели в военный городок на окраине Челябинска, в так называемые "Красные казармы". Там, по окончании ускоренного курса, нас и произвели в офицеры - присвоили звание младшего лейтенанта.
Последнюю неделю перед выпуском нас стали меньше гонять и третировать, у нас появилось ощущение некоторого раскрепощения, освобождения от грубого ежедневного гнета. В день выпуска перед нами выступил начальник училища. Помню дословно его прощальное напутствие: "Поздравляю вас с первым офицерским производством! Родина скоро поручит вам своих сынов. Помните, солдаты должны видеть в каждом из вас не только своего начальника, которому обязаны беспрекословно подчиняться, но и пример для подражания. Любой ваш поступок будет на виду, все заметит внимательный солдатский глаз - и доблесть, и трусость, и заботу, и пренебрежение. Если вы хоть раз струсите или проявите непорядочность, то лишитесь уважения солдат, ваших товарищей по оружию, обесчестите свое имя и покроете позором офицерский мундир. Лучше смерть, чем такой позор!"
Перед отправкой на фронт нам выдали офицерские гимнастерки, кирзовые сапоги, солдатские ремни и новые шинели. Сначала выпустили из училища и отправили на фронт взводы, состоявшие из бывших фронтовиков.
В октябре 1943 года нас, примерно 300 человек свежеиспеченных младших лейтенантов, посадили в "телячьи вагоны" и отправили в действующую армию. Доехали до разбитого Харькова. Здесь попали в 38-й отдельный дивизион офицерского резерва (ОДОР) под командованием майора Титова. ОДОР восполнял потери в офицерском составе в артиллерии 38-й армии. В этом резерве я провел полтора месяца. Эти месяцы мы жили по принципу - "Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут!"
Только в декабре 1943 года я попал на фронт, в 14-й отдельный гвардейский воздушно-десантный истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион - ОИПТД, во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Так началась моя фронтовая служба.
В состав дивизиона входили три батареи, в каждой по два огневых взвода. Взвод управления был только при штабе дивизиона. В каждой батарее было по четыре 45-мм орудия образца 42-го года и примерно 25-30 человек личного состава, включая водителей. Орудия были на механической тяге, мы передвигались на "виллисах". Осенью сорок четвертого "сорокапятки" нам заменили на 76-мм орудия ЗИС-3, а вместо "виллисов" дивизион получил машины "додж 3/4".
На дороге. На фото видно, что "додж" тянет орудие ЗИС-3, тогда как "виллис" - "сорокапятку".
На батареях не было своих связистов или разведчиков, все они находились в дивизионном взводе управления. В штате дивизиона числилась рота ПТР из 12 противотанковых ружей, но у нас эта рота была источником пополнения для замены выбывших из строя бойцов артиллерийских расчетов и по прямому назначению использовалась редко. При штабе дивизиона был еще взвод боепитания, примерно десять человек. Дивизионом командовал гвардии майор Федор Кузнецов. Поскольку дивизион наш был отдельным, то права командира ОИПТД приравнивались к правам командира полка. В штабе дивизиона помимо командира было еще несколько офицеров-управленцев - замполит Кудрявцев, адъютант старший Макухин, заместитель командира Вишневский, начальник боепитания, начфин, он же начальник ОВС-ПФС, помпотех, "начмед"-военфельдшер. Ну и штабной "коллектив" - писаря, почтальон, химинструктор, две девушки-медработницы, парторг, снабженцы и прочие "придурки". В дивизионе было две рации, но они никогда не работали, и я даже не вспомню, были ли у нас вообще радисты. Всего у нас было около 180 человек личного состава.
Как я уже сказал, на вооружении дивизиона состояли длинноствольные пушки 45-мм, образца 1942 года, конструкции генерала Крупчатникова. Мы называли эту пушку - 45 мм/68 калибров. Легкая, весом всего в 570 килограмм. Два-три человека с легкостью перекатывали "сорокапятку" по полю. Пушечка низенькая, как у нас говорили - "можно землю подковать". Откидные щитки, один центральный и два боковых. Скорострельность пушки до двадцати выстрелов в минуту. Теоретическая дальность стрельбы по танкам - 1200 метров. "Сорокапятки" отличались высокой точностью стрельбы. Прицел был обычный, не "панорамный". Расчет состоял из пяти-шести человек - командир, наводчик, заряжающий, двое правильных, они же - подносчики снарядов. Для борьбы с танками пушка 45-мм была малоэффективна. Вероятность подбить из "сорокапятки" немецкий средний или тяжелый танк была близка к нулевой. После первого же выстрела эта пушка себя демаскировала, и если в это мгновение расчет попадал под прицел немецкого танка - шансов выжить у него не оставалось. Ни единого...
Наши пушки-"сорокапятки", по идее, предназначены и приспособлены только для стрельбы прямой наводкой. Поэтому мы всегда располагались близко к немцам, на самом передке, в боевых порядках пехоты, на открытых позициях. Наши пушки почти всем хороши - маленькие, легкие, точно бьют, легко маскируются и незаметны, пока, конечно, не стреляют. Недостаток у них один слабоват огонь. Мы довольно эффективно подавляем близкие огневые точки, легкую бронетехнику и одним своим присутствием ободряем пехоту, укрепляем ее боевой дух, то есть "поддерживаем огнем и колесами". У каждого расчета был запас противотанковых гранат и пулемет ДП для борьбы с немецкой пехотой и свое стрелковое оружие. Вот, в принципе, и вся короткая характеристика отдельного дивизиона ПТА.
- Были ли какие-то ограничения в использовании боекомплекта у "сорокапятчиков"? Создавался ли неприкосновенный запас снарядов на батареях?
- Никто не создавал НЗ, и на открытие огня мне не требовалось разрешения командира дивизиона. Я не помню, чтобы у нас была катастрофическая нехватка снарядов. Было достаточно осколочно-фугасных снарядов, бронебойных, подкалиберных. Старались побольше запастись картечью, поскольку с немецкой пехотой лоб в лоб приходилось сталкиваться очень часто. Картечь и подкалиберные - снаряды ближнего боя.
На осколочно-фугасном снаряде свинчивался колпачок и получался осколочный снаряд. Были картечные снаряды в картонном корпусе, начиненные стальными обрезками, гайками и гвоздями. На "виллис" обычно грузили восемь снарядных ящиков - половину боекомплекта, среди них обязательно картечь!
По расходу снарядов можно полностью представить картину прошедшего боя. Вот у меня сохранилась запись из записной книжки Кости Левина о расходе снарядов на орудие в бою 25/04/1944. Всего орудие выпустило 66 снарядов, из них - 28 осколочных, 7 картечей (значит, немецкая пехота была совсем близко, не далее 200 метров), 21 бронебойный, 10 подкалиберных (значит, отбивали танковую атаку с близкого расстояния). В конце войны нас заставляли собирать и сдавать стреляные снарядные гильзы, цветной металл был в стране уже в дефиците.
- Как подготавливали орудия к бою?
- А они у нас всегда были готовы, дивизион могли в любую минуту перебросить на очередное "танкоопасное направление", и мы "с колес" сразу вступали в бой. В обороне орудия мы проверяли и готовили очень тщательно. Но в наступлении времени на дотошную выверку прицела зачастую не было. Поэтому наши пушки были всегда в полной готовности. Всегда обязательно чистый ствол.
- Нашивки ПТА в дивизионе носили?
- Да. У всех на рукавах была нашита наша эмблема - черный ромб со скрещенными стволами в центре. Эмблему носили все - и бойцы расчетов, и штабные. Было еще одно отличие от обычных артчастей. Бойцы и офицеры дивизиона получали надбавку к жалованью за службу в ПТА, и вроде нам еще иначе зачитывался срок службы - за год в ПТА в послужном списке писали полтора года.
- Как распределяли офицеров, прибывших на пополнение в дивизион?
- Пришел из армейского резерва в штаб дивизиона вместе с Казариновым. Представились командиру по случаю прибытия в штаб. Сунули нам в руки по полстакана с чистым спиртом, выпили... Казаринов попал в батарею старшего лейтенанта Романова, а я в батарею старшего лейтенанта Салтыкова. Начал потихоньку вживаться во фронтовую жизнь, набираться боевого опыта. А потом начались упорные февральские бои вокруг Корсунь-Шевченковского котла. В марте 1944 были тяжелейшие бои под Проскуровом, за которые дивизия получила наименование Проскуровской.
Мы первыми ворвались на станцию Гречаны, забитую немецкими эшелонами. Помню, как захватили "сладкие трофеи" - мешок с мармеладом. Весь март и апрель на пределе человеческих сил, пробиваясь через непролазную весеннюю украинскую грязь, мы вели бои с немцами. И только в мае 1944-го фронт встал в предгорьях Карпат.
- Первую свою встречу с немецкими танками помните?
- Первая серьезная встреча во время удачного для немцев прорыва из Корсунь-Шевченковского котла. Мы стояли на внешнем обводе окружения в районе села Кобеляки. Шел снег. Немецкие танки стреляли из оврагов, скрываясь за домами. За короткое время были уничтожены две пушки из нашей батареи. Я стоял с орудием у занесенной снегом дороги. К нам подошел взвод СУ-76. Взводный спросил: "Где тут дорога?" А вокруг все засыпано снегом. Из-за домов появилась немецкая самоходка "фердинанд". Мы сделали по ней три выстрела, но снаряды чиркнули по броне, отлетали рикошетом, как мячики. СУ-76 прошла вперед метров десять, и тут снаряд из немецкой самоходки прошил "сушку" насквозь, а потом немец добавил в нее еще два снаряда. Так погибли наши самоходчики. Я побежал к установке, хотел снять прицел-панораму с орудия. Заглянул внутрь, а там... Чья-то оторванная рука, все в гари и дыму, месиво. Панораму заклинило, снять ее не могу. И тут я понял, что мне надо срочно сматываться, один бак у самоходки еще полный, и если сейчас немец выстрелит по ней, то от меня и воспоминания не останется. Я вылетел из самоходки, залег, прополз несколько метров, как снова болванка прошила СУ-76 насквозь. А потом еще с десяток снарядов прилетело. Страшный был момент... Немцы свободно доставали нас пулеметным огнем, начался сильный минометный обстрел. Ящики со снарядами на нашей огневой загорелись от пулеметной очереди. Мне приказали отойти на несколько сот метров за овраги. Покатили пушку. На отходе попали под артобстрел бризантными снарядами, фронтовики знают, что это за "удовольствие"... Вдруг наводчик орудия, молоденький татарин, вспомнил, что забыл прицел на огневой. Вернуться за прицелом он отказался, говорил: "Не пойду! Там немцы!" Пришлось заставить. Вот такой был мой первый опыт "борьбы с танками противника".
- Когда Вы приняли батарею под командование?
- Первый раз пришлось принять командование батареей в марте 1944 года под Проскуровом. Во время боя случилось ЧП, внезапно исчез комбат-2, старший лейтенант Салтыков. Через несколько часов его нашли в стоге полусгнившей соломы. Он был невменяем, бормотал что-то невнятное. Его повезли в госпиталь для выяснения - действительно ли он тронулся умом или придуривается, чтобы скрыть дезертирство. А свихнуться в ПТА было легко. Салтыков из госпиталя к нам не вернулся. Меня назначили командиром батареи, но в июне того же года я вернулся к обязанностям командира огневого взвода и снова стал комбатом только через несколько месяцев.
- Были случаи, что бойцы сходили с ума?
- Бывало. Помню, в Карпатах к нам пришел на пополнение солдат Бураков, молодой парнишка. Внешне выглядел спокойным, только был чрезмерно молчаливым... Все хорошо, но по ночам он будил и пугал нас дикими криками, какими-то предсмертными воплями. Выяснилось, что однажды ночью Буракова и его трех товарищей, уснувших в боевом охранении, захватили врасплох немецкие разведчики. Бураков успел затаиться в кустах, накрывшись плащ-палаткой. Одного его товарища немцы сразу уволокли к себе, забив рот кляпом. А двоих других немцы долго душили и резали. То ли ножи были тупые, то ли солдаты сильно сопротивлялись. Бураков лежал в кустах и, умирая от страха, видел это жуткое зрелище, как хрипели и дергались тела его погибающих друзей...
И каждую ночь он видел эту картину во сне. Стал панически бояться темноты.
Со временем эти ночные припадки участились, и психика Буракова окончательно сломалась. Его отвезли в санбат, и к нам он уже не вернулся.
- Почему в июне вы ушли снова командовать взводом?
- Из резерва прислали нового комбата. Служил он ранее командиром гаубичной батареи в полку РГК, под Курском был тяжело ранен и после годового скитания по госпиталям и офицерским резервам он возвращался на передовую. Батарея занимала позиции у подножия высоты, прозванной нами "Кобыла".
Вдруг, вижу, к нам едет на "виллисе" начальник штаба дивизиона капитан Макухин. Я еще удивился. Штабные к нам никогда носа не казали, того же Макухина я последний раз видел на батарее в феврале, и то во время затишья... Рядом с Макухиным был высокий статный, усатый и уже немолодой капитан. Новенькая с иголочки форма, начищенные до блеска хромовые сапоги, редкая на фронте кавалерийская портупея. На груди - боевые ордена и две медали. Вид строгий, внушительный. Я, как положено, доложил начштаба обстановка спокойная, имеем полный БК, потерь на батарее нет, держим огневые позиции по гребню высоты, и так далее.