Мне казалось, что эта проблема была очень близка к своему разрешению. В то время, как я смотрел, громадная волна, поднявшаяся выше всех других и шедшая после всех, подобно погонщику, следующему за стадом, пронеслась поверх судна. Его фок-мачта сразу переломилась, и люди, которые цеплялись за ванты, были сметены подобно рою мух. Со страшным треском корабль начал раскалываться на две части в том месте, где острый хребет рифа Мэнси врезался в его киль. Одинокий человек около фок-мачты быстро перебежал через палубу и схватил белую связку, которую я заметил ещё прежде, но не мог рассмотреть. Когда он поднял её, свет упал на неё, и я увидел, что этот предмет - женщина с перекладиной, привязанной поперёк её тела и под её руками таким образом, чтобы её голова всегда поднималась над водой. Он снёс её нежно к борту судна и, казалось, говорил с ней с минуту или около того, как бы объясняя ей невозможность оставаться на корабле. Её ответ был странен. Я видел, как она решительно подняла руку и ударила его по лицу. Это, казалось, заставило его замолчать на минуту или около того, но потом он опять обратился к ней, давая ей наставления, насколько я мог понять из его движений, как она должна вести себя, когда очутится в воде. Она отшатнулась от него, но он догнал её и схватил её в свои объятия. Он нагнулся к ней на мгновение в, казалось, прижал свои губы к её лбу. Потом большая волна хлынула к борту гибнущего судна, и, нагнувшись, он положил её на вершину волны так осторожно, как кладут ребёнка в люльку. Я видел, как её белое платье развевалось среди пены гребня тёмной воды, а затем огонь стал постепенно ослабевать, и расколотый корабль и его одинокий пассажир скрылись из моих глаз.
В то время, как я наблюдал за всем этим, мужское начало взяло верх над философией, и я почувствовал безумное желание действовать. Я отбросил свой цинизм в сторону, как одежду, которую я мог надеть опять на досуге, и яростно бросился к своей лодке и вёслам. Это была дрянная посудина, но что из этого? Мог ли я, который много раз бросал нерешительный, пристальный взгляд на склянку с опиумом, теперь взвешивать шансы и отступать перед опасностью? Я стащил лодку вниз к морю с силою помешанного и спрыгнул в неё. В течение минуты или двух было под сомнением, может ли она держаться среди кипящих волн, но дюжина бешеных взмахов вёслами пронесла меня через них, с лодкой наполовину наполненной водой, но всё ещё державшейся на поверхности. Теперь я понёсся по волнам, то подымаясь вверх по широкой, чёрной груди одной волны, то опускаясь, опускаясь вниз с другой стороны до того, что, взглянув вверх, я мог видеть, как блестящая пена вокруг меня вздымается к тёмным небесам. Далеко позади себя я слышал дикие вопли старой Мэдж, которая, видя, как я отправился, без сомнения, подумала, что моё безумие внезапно усилилось. В то время, как я грёб, я смотрел через плечо до тех пор, пока наконец на поверхности большой волны, которая неслась по направлению ко мне, не различил неясные белые очертания тела женщины. Перегнувшись через борт, я схватил её, так как она неслась мимо меня, и с усилием втащил её, всю вымокшую, в лодку. Не было надобности грести назад, так как следующая волна подхватила нас и выбросила на берег. Я оттащил лодку в безопасное место, затем, подняв женщину, понёс её к дому, сопровождаемый своей экономкой, громко рассыпавшейся в поздравлениях и похвалах.
Теперь во мне наступила реакция. Я чувствовал, что моя ноша жива, так как я слышал слабое биение её сердца, когда, неся её, прижал ухо к её боку. Зная это, я бросил её возле огня, который зажгла Мэдж, так равнодушно, как если бы она была связкой прутьев. Я ни разу не посмотрел на неё, чтобы узнать, красива она или нет. В течение многих лет я мало обращал внимания на наружность женщины. Однако, лёжа в своей койке наверху, я слышал, как старуха, отогревая её, бормотала:
- О, какая девушка! О, какая красавица!
Из чего я заключил, что эта жертва кораблекрушения была и молода, и красива.
Утро после бури было тихое и солнечное. Прогуливаясь по длинной полосе прибрежного песка, я мог слышать трепетание моря. Оно волновалось и билось около рифа, но у берега журчало тихо. На берегу ни малейшего признака шхуны или какого-либо обломка разбитого корабля, и это не удивило меня, так как я знал, что в этих водах есть водоросли. Пара ширококрылых чаек носилась в воздухе над местом, где произошло кораблекрушение, словно видя много странных вещей внизу под волнами. По временам я мог слышать их хриплые крики, как будто бы они говорили друг с другом по поводу того, что видели.
Когда я вернулся с прогулки, женщина ждала меня у двери. При виде её я начал желать, чтобы я никогда не спасал её, потому что это положило конец моему уединению. Она была очень молода - самое большее девятнадцати лет, с бледным, довольно изящным лицом, золотистыми волосами, весёлыми голубыми глазами и блестящими зубами. Её красота была неземного характера: она была так бела, легка и хрупка, что могла бы быть духом этой морской пены, из которой я вытащил её. Она завернулась в одно из платьев Мэдж так, что это было мило и прилично. В то время, как я тяжело поднимался по тропинке, она протянула руки красивым детским жестом и побежала вниз по направлению ко мне, желая, как я догадался, поблагодарить меня за то, что я спас её, но я отстранил её рукою и прошёл мимо.
Казалось, это несколько оскорбило её, и слезы показались у неё на глазах, но она последовала за мною в гостиную, стала пристально смотреть на меня
- Откуда вы? - внезапно спросил я.
Она улыбалась, но молча покачала головой.
- Francais? - спросил я. - Deutsch? Espagnol? - каждый раз она отрицательно качала головой, а потом пустилась в длинный рассказ на каком-то языке, из которого я не мог понять ни одного слова.
Однако же, после завтрака я нашёл ключ к разгадке её национальности. Проходя ещё раз вдоль берега я увидел, что в трещине рифа застрял кусок дерева. Я подъехал к нему в своей лодке и привёз его на берег. Это была часть старп-поста шлюпки, и на ней, или скорее, на куске дерева, приклеенном к ней, было слово "Архангельск", написанное странными оригинальными буквами. "Итак, думал я, медленно гребя назад - эта бледная девушка - русская, подданная Белого Царя и вполне подходящее обличие для жительницы берегов Белого моря!" Мне казалось странным, что такая, очевидно, утончённая девушка совершила столь длинную поездку на подобном дрянном судёнышке. Когда я вернулся домой, я повторял слово "Архангельск" много раз с различными интонациями, но не видно было, чтобы она признала его.
Я заперся в лаборатории на всё утро, продолжая исследование о природе аллотропических форм углерода и серы. Когда в полдень я вышел поесть, она сидела возле стола с иголкой и ниткой, чиня свою одежду, которая теперь высохла. Я почувствовал злобу на её постоянное присутствие, но не мог же я выгнать её на берег. В скором времени она проявила новую сторону своего характера. Указывая на себя, а потом на место, где произошло кораблекрушение, она приподняла один палец, из чего я понял, что она спрашивает меня, одна ли она спаслась. Я кивнул головой, чтобы показать, что спаслась одна она. При этом она вскочила со стула с криком, выражавшим большую радость, и держа платье, которое чинила, над головой и размахивая им из стороны в сторону и вместе с тем раскачивая туловищем, стала танцевать с необыкновенной живостью вокруг комнаты, а потом прошла, танцуя, через открытую дверь; вертясь кругом на солнце, она пела жалобным, пронзительным голосом какую-то неуклюжую варварскую песню, выражавшую ликование. Я закричал ей:
- Войдите в комнату, чертёнок этакий, войдите и замолчите!
Но она продолжала свой танец. Потом она внезапно подбежала ко мне и, схватив мою руку, прежде чем я успел её отдёрнуть, поцеловала её. За обедом она увидела один из моих карандашей и, овладев им, написала на клочке бумаги два слова "Софья Рамузина", а затем указала на себя в знак того, что это было её имя. После чего передала карандаш мне, очевидно, ожидая, что я буду в такой же степени сообщительным, но я положил его в карман в знак того, что не хочу поддерживать никаких отношений с ней.
Я постоянно сожалел теперь о неосмотрительной поспешности, с которой я спас эту женщину. Что было мне за дело до того, будет она жить или умрёт? Я не был молодым горячим юношей, чтобы делать такие вещи. Достаточно скверно было то, что я был вынужден держать в доме Мэдж, но она была стара и безобразна, и её можно было игнорировать. Эта женщина была молода и весела, и вообще такова, что была способна отвлекать внимание от более серьёзных вещей. Куда отправить её и что делать с ней? Если бы я послал уведомление в Уик, то чиновники и другие пришли бы ко мне и стали бы допытываться, подглядывать и болтать ненавистная мысль. Лучше уж переносить её присутствие, чем это.
Я скоро увидел, что эта история стала для меня источником новых беспокойств. Нет ни одного места, где бы можно было чувствовать себя в безопасности от кишащей, беспокойной расы, к которой я принадлежу. Вечером, когда солнце скрылось за холмами, окутав их мрачною тенью, но золотя пески и бросая над морем яркое сияние, я пошёл по обыкновению пройтись по берегу. Иногда в этих случаях я брал с собою какую-нибудь книгу. Я поступил так и в этот вечер и, растянувшись на песке дюны, приготовился читать. В то время, как я лежал там, я внезапно почувствовал тень, которая встала между солнцем и мною. Осмотревшись, я увидел, к своему большому удивлению, высокого, сильного человека, который стоял в нескольких ярдах от меня и вместо того, чтобы смотреть на меня, совершенно игнорировал моё присутствие и глядел через мою голову с суровым, неподвижным лицом на бухту и чёрную линию рифа Мэнси. У него был смуглый цвет лица, чёрные волосы и короткая вьющаяся борода, ястребиный нос и золотые серьги в ушах; всё вместе придавало ему дикий и вместе с тем до известной степени благородный вид. На нём были куртка из полинялого бумажного бархата, рубашка из красной фланели в высокие морские сапоги выше колен. Я сразу узнал в нём человека, который остался на разбитом судне в ту ночь.
- Эй! - сказал я недовольным голосом. - Вы, стало быть, благополучно добрались до берега?
- Да, - ответил он на правильном английском языке. - Это вышло помимо моей воли. Волны выбросили меня; я молил Бога, чтобы он позволил мне утонуть! - В его произношении был лёгкий иностранный акцент, который был скорее приятен для слуха. - Два добрых рыбака, которые живут вон там, вытащили меня и позаботились обо мне. Однако же, я не мог, по чести, благодарить их за это.
"О! о! - подумал я. - Это человек моего собственного закала".
- Почему вы желали бы утонуть? - спросил я.
- Потому, - вскрикнул он, взмахивая своими длинными руками страстным, отчаянным жестом, - что там, в этой голубой улыбающейся бухте лежит моя душа, моё сокровище, всё, что я любил и ради чего жил.
- Ну, ну, - сказал я. - Люди гибнут каждый день, но бесполезно поднимать шум из-за этого. Позвольте вам сообщить, что земля, на которой вы прогуливаетесь, принадлежит мне, и что чем скорее вы уберётесь отсюда, тем приятнее это будет для меня. Достаточно с меня и одной.
- Одной? - задыхаясь проговорил он.
- Ну да, если бы вы могли взять её с собою, я был бы вам весьма признателен.
Он смотрел на меня с минуту, как бы не веря своим ушам, а затем с диким криком кинулся от меня с удивительной быстротою и пустился бежать по пескам по направлению к моему дому. Никогда раньше и никогда с тех пор я не видел человека, который бы бегал так быстро. Я последовал за ним так скоро, как только мог, взбешённый этим угрожающим мне вторжением, но гораздо раньше, чем я достиг дома, он скрылся через открытую дверь. Я услышал сильный крик изнутри, а когда подошёл ближе, звук низкого мужского голоса, говорившего часто и громко. Когда я взглянул на девушку, то увидел, что Софья Рамузина забилась в угол, со страхом и отвращением, выражавшимися на её отвёрнутом в сторону лице и в каждой линии её дрожащего тела; он же, со своими сверкающими тёмными глазами и распростёртыми, дрожащими от волнения руками, изливался потоком страстных, молящих слов. Когда я вошёл, он сделал шаг вперёд по направлению к ней, но она забилась ещё дальше в угол и испустила громкий крик, похожий на крик кролика, когда хватают его за горло.
- Это ещё что! - взревел я, оттаскивая его от неё. - Славная история! Чего вы хотите? Вы, верно, думаете, что попали в кабак!
- О, сэр, - сказал он, - извините меня. Эта женщина моя жена, я боялся, что она утонула. Вы возвратили меня к жизни.
- Кто вы такой? - грубо спросил я.
- Я из Архангельска, - сказал он просто, - русский.
- Как ваше имя?
- Урганев.
- Урганев, а её имя - Софья Рамузина. Она вовсе не жена вам. У неё нет кольца.