На самом деле ни одна из сторон в этих дебатах не ухватила главное, что П.В. Андерсон уже сформулировал в своем девизе, начало которому было положено в лекции 1967 года: «Способность сводить все к простым фундаментальным законам не предполагает способности начать с этих законов и реконструировать Вселенную».
Андерсон, который тогда работал в Bell Telephone Laboratories, признался в редукционизме с самого начала своей лекции: все состоит из одинаковых фундаментальных элементов, каждый из которых может изучаться в отдельности. Но он добавил, что критика другой точки зрения часто признается частью редукционизма — конструкционизм. Это понятие о том, что знание фундаментальны частиц и фундаментальных законов означает: мы можем понять, каким образом устроен мир.
Но на самом деле это невозможно, потому что мы встретимся с двумя решающими проблемами: масштаб и запутанность. Все действительно может состоять из атомов, но это не значит, что знание об их строении и поведении позволяет нам прийти к заключению, каким образом слон пьет воду. Если мы сложим вместе множество атомов, возникают явления, которых не существует, когда имеется всего несколько атомов. И большинство явлений, которые интересуют нас в нашей повседневной жизни, содержат значительно больше атомов, чем любой атомный физик когда-либо изучал в своей лаборатории.
Мысль Андерсона, следовательно, заключается в том, что редукционизм не всегда вступает в конфликт с точкой зрения, что запутанность существует и что новые природные явления появляются каждый раз, когда мы движемся вверх по шкале и изучаем новые уровни Вселенной.
Только тот факт, что мы знаем фундаментальные законы и частицы природы, не означает, что мы уже знаем очень много о мире. Ведь много атомов могут вести себя совсем не так, как мало атомов.
Уровни науки. На каждом уровне появляется новая запутанность. Даже при том, что более высокие уровни состоят из элементов более низких уровней, мы не можем построить высокие уровни только потому, что нижние нам уже известны.
Использование компьютеров позволило наглядно продемонстрировать точку зрения Андерсона. В течение столетий физики верили, что им очень много известно о мире, так как они знали ньютоновские законы гравитации и движения. Детей в школах и студентов в университетах учили, что они ухватили суть Вселенной, так как им известны уравнения Ньютона.
И действительно так и было, ведь они, в конце концов, могли решать примеры в учебниках и видеть, что да, действительно, они в состоянии понять, каким образом функционирует система, если им известны правильные уравнения.
Однако выяснилось, что физики так и не решили свои примеры. Большая часть того, что мы изучали в школе, просто неверна. Примеры в учебниках — это не более чем примеры, хитрые особые случаи, созданные для того, чтобы мы смогли игнорировать трение и другие сложности, которые возникают в реальном мире. Настоящие явления окружающего мира настолько сложны, что их вообще нельзя понять. Поэтому они игнорировались, позволяя нам сконцентрироваться на нескольких примерах из учебников, настолько простых, чтобы их можно было решить и приводить в экзаменационных листках.
И только когда у нас появились компьютеры, чтобы совершить за нас все сложные вычисления, мы осознали, что в конце концов совершенно не знаем законов Ньютона. У нас нет никакого представления о путанице, неопрятности, беспорядке и невычисляемости, которые они содержат.
В течение 80-х такие термины, как «запутанность», «хаос» и «фракталы» стали ключевыми словами в нашем зародившемся понимании факта: то, что нам известны законы мира, не означает, что мы познали мир. Мы можем прекрасно знать формулы, возможно, мы даже выучили их наизусть. Но это не имеет никакого значения, так как для того, чтобы познать настоящий мир, нужны очень пространные вычисления. Ученые не озаботились тем, чтобы их выполнить, поэтому они просто проигнорировали мир и с удовольствием погрузились в свои несложные формулы.
Простое правило может легко создать систему с очень запутанным поведением. Все, что нужно — это правильно решить примеры, то есть выполнить огромную массу вычислений, отсеять массу информации. Когда мы это сделаем и применим простые правила к отсеянному массиву информации, мы можем получить богатое, запутанное и непредсказуемое поведение даже самых простых систем.
Это урок, который необходимо извлечь из теории хаоса, которая, в свою очередь, извлекла урок из компьютеров, так как компьютеры были созданы теми самыми людьми, думавшими, что они смогут легко просчитать мир.
Это очень важный урок, и не только потому, что он позволяет взглянуть на школьную скуку с иной перспективы (и доказывает, что ученики демонстрируют отсутствие ума, когда им скучно учиться формулам от учителя, который отказывается рассказать им, как эти формулы соотносятся с реальностью). Он столь важен потому, что дает сознанию надлежащие перспективы, так как дает сознанию причины сохранять самообладание.
Как бы хороши и как бы уместны ни были простые правила, изложенные в карте территории, нам никогда не стоит верить, будто мы можем догадаться, какова территория, на основании этой карты. Мы можем найти с ее помощью дорогу — но не можем получить представление о территории.
Современный философский спор холизма и редукционизма отражает противоположную точку зрения между двумя фундаментальными взглядами, которые могут быть выражены в духе П.В. Андерсона. Первый — это вера в то, что существуют целостности, которые можно осознать, и это позволит нас понять все в простых, но холистических терминах. На самом деле это вера в то, что сознание может осознать мир, так как мир состоит из целого и руководящих принципов, которые могут быть осознаны.
Второй — это вера в то, что мир состоит из множества отдельных компонентов, которые могут быть описаны поодиночке, но все вместе демонстрируют поведение, отличное от того, какое они демонстрируют в отдельности. Это на самом деле вера в то, что сознание никогда не сможет осознать мир, так как мир состоит из массы крошечных элементов, которые ведут себя довольно капризно и совершенно по-другому, когда собираются в большом количестве.
Холизм — это попытка сказать, что есть целое, которое мы в состоянии осознать. Нонконструкционистский редукционизм — это попытка ощутить, что мы никогда не сможем исчерпывающе описать мир — ни по частям, ни целиком. На каждом новом уровне описания будут появляться новые формы поведения, к которым добавляются всего несколько частиц с более низкого уровня — но этого оказывается достаточно, чтобы сформировать группу.
Доминирующая тема нашего времени, если изъясняться в терминах этой книги — это сознание, которое восстанавливает себя через признание бессознательного; компьютерный формализм, восстанавливающий себя через признание непредсказуемости; описания, восстанавливающиеся себя через признание того, что описывается; низкая пропускная способность, восстанавливающая себя в признании высокой пропускной способностью. Смысл в том, что мы никогда не сможем исчерпывающе понять мир без исчерпывающего понимания мира в целом — то есть каждого без исключения элемента мира. Все взаимосвязано, и мы не можем исчерпывающе осознать что-то одно, если исчерпывающе не поймем все. Но это приводит к возникновению проблемы: подобное полностью исчерпывающее объяснение обязательно содержит столько же информации, сколько то, что оно описывает; полное описание мира займет столько же места, сколько и сам этот мир. Поэтому подобное знание недоступно субъекту — сознанию, которое описывает окружающий мир. Единственная карта, которая отражает все детали территории — это сама территория. Но тогда это уже не будет картой.
Холизм настаивает, что мы можем понять мир как единое целое. Таким образом, как точка зрения на мир холизм является глубоко реакционным.
Более сдержанная точка зрения заключается в том, что мы вообще не можем понять мир. Но мы можем его описать, и каждое описание должно будет признать, что оно является описанием — то есть что-то обязательно будет отсутствовать, информация отсеиваться — это не территория, это карта.
Реакционный аспект холизма заключается в его вере в то, что мы можем дать осмысленное описание мира, поняв несколько общих принципов. Значительный прорыв, который произошел в результате появления компьютеров и теории хаоса — это то, что даже простые фундаментальные законы природы, которые мы узнали за последние несколько столетий, становятся бесконечно непостижимыми, когда им позволяют проявлять себя на практике. Они вычислительно несократимы, если использовать выражение Стивена Вольфрама, упомянутого в Главе 4.
«Мы входим в сумеречную зону», — осторожно ответил физик Крис Лэнгтон на вопрос, как далеко мы уже зашли за грань. «Все равно это произойдет, — добавил он. Мы можем это изучать, чтобы повлиять на его развитие».
Эта сцена отличалась ошеломляющей символической силой. Молодой длинноволосый американец стоял на парковочной площадке возле скромных зданий, в которых размещался Центр нелинейных исследований в Национальной лаборатории Лос-Аламос в Нью Мехико. Лэнгтон шел в своей офис в теоретическом подразделении, Отдел 13, в другом здании на той же площадке.
Между двумя зданиями находится музей, где можно осмотреть реликвии, фотографии и витрины, рассказывающие, как Лос-Аламос стал местом, где создавались атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки в 1945 году, положив конец войне на Тихом океане.
Предметом замечания Лэнгтона была искусственная жизнь — новая область исследования, которая родилась в одной из секций Лос-Аламоса под руководством Криса Лэнгтона в сентябре 1987 года. Он имел в виду, что развитие уже началось, нравится нам это или нет — развитие искусственных форм жизни на Земле, форм жизни, которые живут в виде технологий, созданных человеком, но более им не контролируемых. Когда мы обсуждали этот вопрос в офисе Лэнгтона тем же утром, он ответил так, как это часто делают ученые: «Все равно это случится». Но на этот раз это была не просто отговорка относительно технологии, которая предполагает большие риски — это было еще и сопутствующее ей очарование. Это было простым фактическим наблюдением относительно того, что компьютерные сети на Земле стали сегодня настолько протяженными соединенными между собой системами передачи информации, что у нас больше нет свободного выбора. Мы создали семя искусственной жизни — и несколько тинейджеров вдохнули в него искру жизни. Эволюция имеет свою собственную беспощадную логику: когда имеются условия, возникают живые существа, чтобы ими воспользоваться. И неважно, созданы ли эти условия ни о чем не ведающими биологическими процессами или ни о чем не подозревающими технологическими процессами — жизнь ими воспользуется.
У Криса Лэнгтона обостренное чувство ответственности. И именно по этой причине он создал секцию по исследованию искусственной жизни: начинается эволюция, и имеются определенные этические и моральные принципы, которые нуждаются в обсуждении. «Эти вопросы необходимо обсудить еще до того, как мы будем дальше продвигаться по дороге к созданию жизни искусственным путем», — написал он в своем предисловии к работам первой конференции по искусственной жизни. 6 «Это, возможно, не случайно, что первый семинар по Искусственной жизни был проведен в Лос-Аламосе — месте создания атомной бомбы.
Она зародилась как вредитель: тихо, последовательно, вызывая раздражение — но просто как вредитель. Компьютерные вирусы, фрагменты программ, способные перемещаться в память компьютера, где они немедленно приказывают компьютеру воспроизводить себя. Первоначально они были созданы шкодливыми программистами, которые хотели подразнить сначала друг друга, потом своих работодателей, а под конец — и огромные сети общающихся друг с другом компьютеров. Затем тинейджеры, так называемые хакеры, начали играть в прятки с технологическими и оборонными колоссами, заражая их компьютеры своими игрушками. Идея заключается в том, что короткая цепочка программного кода, которая вводится в компьютер и определяется как «вирус», заражает компьютер-хозяин и другие компьютеры, которые находятся с ним в контакте.
Все это поначалу было невинной и безвредной игрой, с помощью которой просто хотели показать, что компьютерная безопасность не так уж и эффективна, что компьютеры, которые общаются друг с другом по всему миру, могут распространять сообщения, которые никогда не планировалось распространять.
Проблема состоит только в том, что пока нам не удалось преуспеть в уничтожении подобных вирусов. Компьютеры можно дезинфицировать по одному. Но это не значит, что вирус исчез. Согласно многим критериям, которые можно перечислить, компьютерный вирус является живым — и убить его невозможно. Или по меньшей мере он живой в той же степени, в которой живы вирусы биологических организмов.
«Искусственная жизнь — это самый грандиозный вызов, который ожидает человечество», — написал американский физик Дойн Фармер, когда он был главой группы изучения комплексных систем в Теоретическом подразделении Лос-Аламоса. В своем научном труде Фармер и Алетта д’ А.Белин предложили несколько критериев для определения понятия «живой». Жизнь — это скорее модель в пространстве и времени, нежели материальный объект (в конце концов, атомы постоянно замещаются); жизнь может воспроизводиться; жизнь содержит информацию о себе в генах; у жизни есть метаболизм; жизнь взаимодействует со своим окружением; жизнь может мутировать и т. д.
Взгляните на эти характеристики у компьютерных вирусов — и сложно сказать, почему бы им не быть живыми. Да, они являются просто короткими фрагментами компьютерного кода и так же зависят от существования компьютеров, как многие паразиты зависят от существования своих хозяев или человек зависит от Гайи. Такие вирусы могут распространяться только потому, что компьютеры включены в сеть — но аналогично ни одно живое существо могло бы существовать на Земле, если бы выключилось Солнце. Компьютерные вирусы могут воспроизводиться и перескакивать с хозяина на хозяина. Они могут менять метаболизм своего хозяина — его электрические сигналы; они содержат информацию о самих себе; они взаимодействуют со своим окружением и мутируют.
Компьютерные вирусы такие же живые, как и вирусы биологические, которые аналогично существуют на грани между живым и мертвым.
«Эта аналогия весьма сильная, — пишет ученый-робототехник Ханс Моравец, — так как современные миллионбитные компьютерные программы содержат почти такое же информационное содержание, как и генетические коды бактерий, и несколько тысяч бит типичного компьютерного вируса вполне соответствуют небольшому генетическому коду биологического вируса».
Моравец не сомневается, что компьютерные вирусы будут набирать силу: «Сегодняшние компьютерные системы — как тела с кожей, но без иммунной защиты».
Дойн Фармер пишет: «Кажется, что когда бы ни появился посредник, способный поддерживать большие объемы специфической информации, появляются организованные структуры, которые размножаются, захватывая ресурсы этого посредника».
Человек создал огромные потоки информации в глобальных компьютерных сетях. В них скоро разовьется жизнь. Она появилась как шутки и шалости — а сегодня от нее невозможно избавиться. Автономные организации размножаются — и у них есть собственная логика, лежащая вне наших намерений. Если имеется достаточно ресурсов, обязательно найдется кто-то или что-то, что будет их использовать.
Наши тела развили иммунную защиту и способность распознавать себя, чтобы держать под контролем бактерии и вирусы. Но у компьютеров пока нет образа себя как чего-то отличного от других явлений, что позволило бы им оставаться чистыми относительно инфекций извне. Мы сконструировали машины, но не оснастили их способностью отличать себя от окружающего мира. Поэтому живые формы распространяются внутри них без помех.
«Нам не стоит пытаться судить, являются ли объединенные структуры, которые развились в компьютерах, живыми или нет», — пишут четверо датских ученых в статье о «Coreworld» — компьютерной игре с боевыми кораблями, которую они развили до той степени запутанности, что означает: они больше не имеют возможности удостовериться, является ли изучаемая система живой. Их утверждение слегка кокетливо, так как совершенно ясно, что система не живая — но тем не менее странно, что подобные простые системы демонстрируют такие характеристики, как сотрудничество и эволюция, в степени, напоминающей о живых существах.