Очень широкая лестница вела к распахнутым воротам из светлого дерева, на самой первой ступени перед входом стояло нечто массивнопрямоугольное, широкое, в две трети человеческого роста, занавешенное пока светлым платом с крохотными кисточкамиколокольчиками, позванивающими от легчайшего дуновения ветерка. По правую и левую сторону от ступеней пространство было огорожено для собравшегося люда. Простой народ толкался на своих двоих, а для тех, кто побогаче и познатнее, были возведены деревянные помосты, ближе к храму обитые той же светлой тканью и разделенные на отдельные ложи с пологами, призванными прикрывать элиту от нескромных взглядов любопытных. В той ложе, куда мы пробрались, провожаемые завистливыми взглядами оставшихся без випмест и преувеличенносердечными приветствиями знакомых Фелика, стояли отнюдь не простецкие лавки, а скамьи со спинкой и мягкими подушечками. На них даже вышили веночки, букетики и символы богини – в соответствии с моментом.
Устроившись на зарезервированном месте, я подушки под спину и афедрон подоткнула, раз уж имелись в наличии, и принялась наблюдать за волнующимся в предвкушении развлекухи народом. Лакс снова сел рядом со мной, а Кейр не без сожаления остался стоять – ради лучшего обзора. Тяжек телохранительский долг!
Кроме нас, прочей публики, среди которой затесались даже балаганщики, а также охраны, на площади наличествовали и обряженные в бледноголубое (один в один оттенок храмовых камней) девушки и юноши с букетами живых цветов в руках и веночками на головах. Фелик объяснил, что это послушники храма.
Мало того что молодежь согнали на мероприятие, так они еще должны были петь хвалебный гимн богине акапелла и заниматься техническим обслуживанием церемонии. Хотя, судя по разрумянившимся или, напротив, бледным от волнения ланитам, послушников эта перспектива ничуть не угнетала. Что ж, уважаю, уважаю, сама бы я уже через пять минут бдения на солнцепеке начала поминать «тихим добрым словом» всех ответственных за взваленную на меня общественную нагрузку, раздумывать, как скоро эта маета завершится, и попутно искать возможность сделать ноги. Но у этих ребят не было октябрятского детства, пионерского отрочества, субботников, демонстраций и иных нагрузок, видно, поэтому они так искренне радовались предстоящему мероприятию. Я же порадовалась за них и за себя, на этот раз наблюдавшую за «парадом» из личной ложи, и сосредоточилась на происходящем. Напротив наших помостов через всю ширину площади были воздвигнуты другие такие же. Как я поняла, на нашей стороне сидели «друзья жениха», потому как в ложе чуть ли не у самого храма восседал багроволицый толстенный дядька с донельзя самодовольным, несколько нервным лицом, огромной золотой цепью на шее, наряженный в пышные одежды павлина. Словно он одновременно бурно ликовал, старался скрыть свое ликование под маской важного довольства и дергался от сомнений: а вдруг чего пойдет не так? Женщина рядом с ним, тоньше в обхвате как минимум впятеро, была одета в строгое синее с голубыми вставками платье и являлась воплощением гордой радости наседки, разродившейся страусиным яйцом. Ее высокая прическа, нашпигованная брошами, лентами и бусами, вздымалась ввысь Вавилонской башней и столь же опасно кренилась, вызывая у меня нехорошие предчувствия: если прическе вздумается рухнуть, не оторвется ли от тела и голова?
Фелик объяснил, что эта очаровательная парочка – счастливые родители невесты: бургомистр с женой. Вокруг них соответственно расселись и продолжали сновать многочисленные друзья, прихлебатели и городская элита от аристократов до купцов. Созерцать это мельтешение в голубых тонах (каждый счел своим долгом нацепить хоть голубую ленточку во славу Гуинилы) мне надоело довольно быстро, я начала нетерпеливо ерзать и мысленно требовать «продолжения банкета». На моей памяти вообще ни одно из торжественных мероприятий не начиналось вовремя, и время, на которое обыкновенно откладывалось событие, было прямо пропорционально его важности. Я уже даже задумалась, а может, вся эта петрушка изза того, что у нас нет монархии, а соответственно вежливость королей осталась в прошлом и пунктуальность перестала быть жизненноважной ценностью. Самато я даже на свидания сроду не опаздывала, а парней, которые не приходили в назначенный срок, бросала без раздумий. Зачем мне трепло? Но, к счастью, Мидан был городом в монархической стране, и помолвка, пусть скоропалительная и странная, началась именно тогда, когда говорил Фелик, то есть ровно в полдень.
Вот голубые послушники (это я имею в виду исключительно цвет нарядов) выстроились в шахматном порядке на ступенях и, помахивая букетиками, завели чтото торжественноэлегическое. Как в опере, кроме отдельных слов (слава, весна, любовь), я ничего разобрать не могла, но одно уяснила наверняка – чтото началось. От поющих отделились пара юношей и еще две девушки, пожалуй, одни из самых симпатичных, и, плавно семеня, двинулись в сторону предмета, накрытого «простынкой» с колокольчиками. По пути они разбросали цветочки из своих букетиков, освободив руки. Поворот, поклон, приседание, подхват кончиками пальчиков голубого полотнища с колокольчиками, отход. Под нежный перезвон мне открылся камень алтаря, и я восхищенно выдохнула, окончательно простив Фелика:
– Какая красота!
– Ты полагаешь? – недоверчиво хмыкнул Кейр.
– Он так сияет! – завороженно протянул Фаль, прижмурив зеленые очи и коротко помахивая радужными крылышками от возбуждения.
– Магеве даровано зреть больше, чем нам, – догадался Фелик.
– Эй, Оса, правда, чего ты видишь, расскажи? – панибратски спросил Лакс, постучав меня по плечу.
– Натуральный алтарь Гуинилы, полагаю, – задумчиво ответила я, зачарованная манящим излучением. – Этот камень сияет тепло, как голубое солнце, мне хочется подойти поближе и потрогать его. В нем действительно заключена частица божественной силы.
– Аа… – получив объяснение, успокоенно кивнул Кейр и дал справку. – Для наших глаз это просто большой кусок голубого камня с выдолбленной в нем дыркой.
Пока я глазела на алтарь, послушники прибавили громкости в голосах и начали массово бросаться цветами в толпу. Народ восторженно загудел, завизжал и разразился приветственными криками. Бургомистр подался вперед так, что едва не свалился со своего кресла. На площади показались виновники сборища, чинно шествующие по оставленному для них проходу. На каждом шагу парочку обдавал настоящий цветочный дождь. Оказалось, ритуальные букетики были припасены не только у храмовых служителей, но и у изрядной доли остального народа.
Я повнимательнее присмотрелась к виновникам торжества. Дурацкое словечко, обожаемое нашими загсами! Меня всегда разбирал хохот, стоило его услышать. Амрик оказался высоким стройным молодым мужчиной с густой, тщательно уложенной гривой черных волос, соболиными бровями вразлет, мужественным подбородком и всеми прочими атрибутами истинного красавца. Хоть мне такие никогда не нравились, я не могла не признать, что владетель – настоящий образчик мужественной красоты. Его лицо светилось жизненной силой. Своевольный характер успел оставить несколько вертикальных морщин на лбу, проявляющихся тогда, когда брови сходились на переносице, но сейчас владетель улыбался, не сводя глаз с избранницы. Вроде бы улыбался искренне, но меня поразил контраст между следами морщин и выражением слепого счастья, поселившимся на лице. Словно пелена тумана скрыла его волю.
А невеста… Девушка больше всего походила на звезду нашей эстрады Кристю, лишившуюся враз своих гримеравизажиста, парикмахера, имиджмейкера, костюмера и значительной доли личного обаяния, зато приобретшей еще полтора сантиметра к носу. Ни тонкая вуаль на венке, ни тугой корсет, ни длинная юбка не могли скрыть простого факта: Вальтина была кривобокой тощей дурнушкой, может быть, доброй и милой, но глупенькой дурнушкой. Именно разум зачастую дарует неповторимое очарование, казалось бы, самым неприятным чертам, озаряет лицо светом истинной красоты и обаянием. Но бедняжка Валя была лишена и этого. Она слепо, как коровка за пастушком, следовала за Амриком, запрокинув голову к его лицу, и блаженноглупая улыбка ее казалась просто жалкой.
С каждой секундой подозрения Фелика представлялись мне все более и более обоснованными. Нет, дурочка Вальтина не стала бы зачаровывать Амрика, но ктото другой… Я бросила взгляд на пыжащегося бургомистра и его свору. Все как один – обаяшки. Если не сам папаша, то искусный доброжелатель, которому намекнули на желательный исход дела, вполне, вполне мог навести чары. Однако подозрения на весы правосудия не положишь. Слепая радость Амрика грозила оказаться глупой шуткой амура или какогото другого типа с отвратительным чувством юмора, который в этом мире отвечал за стрелы любви. Мне нужны были более веские доказательства для того, чтобы применить магию и вмешаться в жизнь людей.
Я снова взглянула на алтарь Гуинилы, ища подсказки или, быть может, просто желая окунуться в чистое сияние светлой силы. Голубой свет, будто учуяв пару влюбленных, устремился к ним. Вальтину омыли его потоки, словно вода кристальной свежести, а вот те лучи, которые нацелились на Амрика, враз потеряли свою чистоту, затвердев острыми копьями грозносинего, грозового света. Чем ближе подходил ничего не замечающий владетель к алтарю, тем темнее становилось сияние, над вином, вылитым послушником в выдолбленную на алтаре чашу, начали свиваться похожие на мелкие ураганы столбики мерцающего света. Обряд по сути своей еще не успел начаться, а чтото уже шло не так. И теперь, через темное сияние божественной силы Гуинилы я разглядела нечто вроде пелены, закрывшей Амрика, и совершенно ясно поняла: ни в коем случае нельзя позволить начаться помолвке!
– Фелик, ты прав, владетель околдован, – честно признала я.
– Все очень неправильно, – нахмурившись, бормотнул чуткий Фаль мне на ухо.
– Что же нам делать? – пылко спросил юноша тоном матроса, готового кинуться на амбразуру.
– Я должна вмешаться и остановить помолвку, постараюсь развеять чары, – просто ответила я.
– Слишком рискованно, – даже не поворачивая головы, я почувствовала, как неодобрительно нахмурился Кейр и напрягся подле меня Лакс. – Подожди!
– Не могу, некогда, – резко качнула я головой. – Я вижу, магия обряда, призванного благословить истинную любовь, может обратиться против Амрика. Сила вокруг алтаря уже бурлит в негодовании. Я постараюсь сделать все как можно скорее, скрыться и скрыть вас до того, как нас решат расспросить поподробнее, что происходит. Ты же, Фелик, все отрицай, можешь чегонибудь соврать насчет того, что знать меня не знаешь, ведать не ведаешь, каким образом я вообще оказалась в твоей ложе.
Я вскочила с мягких подушек, отдернула прозрачную занавесь и вдохновенно завопила, призвав мысленно пару рун, начертанных прямо в воздухе, для того, чтобы меня слышали все, к кому буду обращаться, и не столько слышали, сколько слушали:
– Стойте! Неужто слепы ваши глаза?! Владетель Амрик околдован! Помолвка не должна состояться, ибо страшен будет гнев оскорбленной Гуинилы, немилость разгневанной богини падет на Мидан! Заклятием своим сниму пелену с души и разума владетеля! Ансуз! Ингус! Феху! – названия рун, снимающих оковы, вырвались из моего рта золотым пламенем, рванулись к мужчине, омыли его в потоке сияния лишь немного менее слабого, чем то, которым пылал алтарь богини, и исчезли.
Амрик, приостановивший на время магевских воплей шествие к алтарю и взиравший на меня недовольно, как на досадную пустую помеху, моргнул, будто проснулся посреди кошмарного сна. Мужчина перестал изображать из себя спящего красавца, резко вырвал свою руку из руки Вальтины и с такой паникой уставился на нее, что даже дураку стало ясно – игра окончена!
– Он свободен! – снова вдохновенно завопила я и тут же исчезла, окружив себя и свою компанию привычным кольцом скрытной руны дагаз.
– Спасибо, спасибо, магева Оса! – зарыдал от радости Фелик.
А что началось в толпе! Даже торопливо пробираясь к выходу с площади, я слышала, как кричит и беснуется народ, как мечутся стражники, пытаясь контролировать брожения в массах. Краем глаза увидела, что бургомистр стал багровокрасным и раздулся, словно экзотическая жаба из тропиков, его жена, напротив, сидела сцепив руки, бледная как мел и неподвижная как статуя. Вальтина пошла белокрасными пятнами (вот проклятая наследственность!) и голосила, как на похоронах, владетель же Амрик, перекрывая весь гам, глубоким баритоном скликал личную гвардию и пытался выяснить, кто несет ответственность за то, что он сегодня едва не оказался женатым на уродке ослом. Растерянные служители Гуинилы старательно пытались допеть гимн, а алтарь в центре всего этого дурдома снова светился насмешливомирной голубизной. Богине брачных уз не было дела до народных волнений.
– Да уж, Оса, лучше б ты устроила пожар, – прикрывая наш отход по всем правилам партизан, признал Кейр, поигрывая обнаженными клинками.
– Какнибудь в другой раз, только попроси, – на бегу отозвалась я.
– Теперь нам и из Мидана убираться надо, – радостно ухмыльнулся Лакс, сворачивая с широкой улицы в проулок поуже. Вора переполох донельзя позабавил. Похоже, ему пришлась по сердцу такая развеселая жизнь, а Фалю вообще было все равно, куда мы отправимся, только бы за компанию и только бы в том, другом месте нашлось чегонибудь вкусное.
Глава 24
Хочу смотреть в глаза судьбе!
– Оса! Магева Оса! Где вы? Подождите меня! – ударил нам в спины взволнованный вопль Герга, несущегося на весьма хорошей крейсерской скорости. Да уж, бегун из поэта вышел куда более блестящий, чем наездник. Полагаю, он вконец загонял бедного Кайсира Дерга перед тем, как примкнул к нашему отряду. А на лошади сочинитель не умел ездить только потому, что с такими ногами на фиг лошадь – любую обгонит!
Мы приостановились в проулке, Герг Птица, завернувший туда же с громким топотом и хлопками по бедрам болтающегося на поясе кинжала, растерянно остановился и принялся озираться по сторонам. Я расширила круг дагаз, захватывая поэта. Птица моментально увидел нас и просиял в довольной улыбке:
– Догнал! Площадь как котел кипит! Ну и представление вы нынче устроили, почтенная магева Оса, весь Мидан вовек не забудет!
– А уж его бургомистр со стражей и подавно, – прибавил Кейр с безнадежным смешком.
– Ты чего за нами бежалто, чудик? – спросил Лакс.
– Так потому и бежал, да уж думал, что неправильно сообразил, куда вы рванули, – пылко заговорил Герг, пытаясь отдышаться. – Вам же из Мидана споро уходить надо, владетель Амрик, может, и благодарен за избавление, а вот бургомистр такого зятя потерял, вне себя от горя. Я город неплохо знаю, и до «Резвых рыб» окольную дорогу, и за ворота, к балаганщикам. Онито вас всегда скроют от чужих глаз.
– Тогда веди! Чего стоим? Кого ждем? – поторопила добровольцапроводника. – Пусть нас не видно, но чем меньше народа будет попадаться на пути, тем лучше. Вдруг встретится ктонибудь, имеющий «иммунитет» к магии и чересчур глазастый?
– Ага, пошли! – Герг тряхнул белобрысыми волосами и возглавил отступление, при всей своей стремительности не лишенное некоторого достоинства.
Не знаю уж, у каких покровителей поэт некогда жил в Мидане, но узкие улочки, переулки и сквозные, казавшиеся тупиковыми дворики он знал превосходно, вел нас уверенно, нимало не сбиваясь, точно Лакс в Патере. Даже вор признал, что задворки поэт знает получше его. Когда в очередной раз он свернул в узкий, как кишка, полутемный изза нависших балконов проход, все безропотно последовали за ним, а я чуть замешкалась, стараясь не испачкать новенький камзол и рубашку о серые стены. А когда выбралась в относительно широкий глухой дворик, компания дожидалась меня в странных позах. Кейр и Лакс замерли абсолютно неподвижно, словно оба разом на горгону Медузу глянули, а Герг стоял у самого прохода и задумчиво улыбался мне какойто странной улыбкой сдержанного триумфа пополам с самым искренним сожалением. Поэт прищелкнул пальцами, словно сбросил с них чтото мне под ноги, и я замерла, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой. Фаль, потеряв способность двигаться, шлепнулся с плеча сломанной куколкой мне под ноги.