Юрий, как был с берданкой в руках, спрыгнул с Саиба. Платон инстинктивно взмахнул правой рукой с нагайкой — хлестнуть, заставить отскочить своего Звездочета. Но не успел ее опустить. Налетев, тигр привстал на задних, вцепился передними лапами в круп Звездочета, дотянулся зубами до рукавицы с нагайкой, и — сдернул Платона на снег. Через секунду в снегу среди кустов катался бесформенный рычащий клубок!
В первое мгновение Юрий не рискнул стрелять, пуля могла поразить обоих — зверя и человека. Но вот хищник развернулся, начал пятиться, поволок свою жертву к кромке оврага. Бить! И мальчик почти в упор выстрелил в полосатый бок.
Тигр бросил человека, обернулся, сверкнул глазами и скользнул в овраг. Юрий рванул затвор, гильза со звоном отлетела в снег. Выхватил из подсумка на поясе новый патрон, загнал. И тут же увидел карабкавшегося на противоположный склон раненого зверя. Александр стоял неподалеку, но он привык к бердане и от волнения не сразу нащупал курок винчестера, а потому и промедлил с первым выстрелом. Теперь они прицелились одновременно и выстрелы их слились. Хищник осел и скатился на дно оврага. В это время Платон поднялся на ноги и закричал страшным голосом:
— Стреляйте его, ребятушки, стреляйте!
Братья обернулись и только сейчас увидели своих лошадей. Три оседланных коня, задрав хвосты, мчались в одну сторону, Турунтаев на своем жеребце сломя голову удирал в другую.
С трудом, криками и выстрелами, удалось заставить его вернуться. Вид у конюха был смущенный.
— Как это ты, Турунтаев, бросаешь товарищей в беде? — глухо спросил еще не отдышавшийся Платон. — Спасибо ребятам, а ежели бы все так тикали, от меня уже мокрое место осталось бы, Эх ты.
— Понимаете, братцы, ичиги-то, видать, за день намокли да примерзли к стременам. Не могу спешиться, хоть ты что хочешь делай, а конь понес, черт бы его побрал!..
Платон бодрился, но вид его был ужасен. Новая суконная поддевка изодрана в клочья: вата лезла из всех дыр и, разлетаясь, трепетала вокруг на кустах орешника. С ног до головы — он был облеплен окровавленным снегом. Над левой бровью зияла глубокая рваная рана, вторая сильно кровоточила на затылке. Часть великолепной бороды на кусочке кожи висела под подбородком. Из правого рукава струилась кровь, Его рукавицы и винчестер валялись затоптанными в снегу, И тем не менее Федоров держался молодцом, шутил:
— Я ведь ешо когда под ей барахтался, кричал: «Ребятушки, выручайте!» Только вам, поди, не слыхать было…
Перевязав, как умели, раненого усадили на лошадь Турунтаева и отправили домой, а сами побрели следом пешком. Но перед этим все же осмотрели добычу. Убитой оказалась тигрица. А по наблюдениям потомственных охотников-тигрятников давно замечено, что тигрицы чаще, чем тигры, нападают на охотников.
Хозяйка хутора сидела у окна за своей зингеровской машинкой. Она по привычке проворно крутила ручку, но мысли ее были не здесь. Как-то там в лесу? Ведь все трое не опытны для серьезной охоты, а о Турунтаеве и говорить нечего. А Михаила все нет…
И вдруг увидела: во двор влетел жеребец Золотой, и с него почти свалился на землю какой-то мужчина в окровавленных лохмотьях! Она вскочила, но Платон уже стоял на пороге, ободранный и грязный, но сияющий, как именинник. И первыми его словами были:
— Ну, Ольга Лукинична, а тигра мы все ж таки убили!
Она всплеснула руками:
— Господи, твоя воля! Что с тобой наделали?! Лизавета! Ян! Куда все запропастились? Бегите, ищите Митюкова, пусть закладывает легкие санки. Скажите, мать велела срочно везти Платона в госпиталь в Барабаш! Бегом!
Платона кое-как переодели, умыли, перебинтовали, напоили чаем. А через полчаса краснощекий и красноносый, с развевающейся седенькой бородкой Митюков уже погонял коня. Рядом с ним, укутанный в тулуп, сгорбившись сидел богатырь Платон Федоров.
Возвратившись из города, Михаил Иванович, не задерживаясь, поскакал в Барабаш. Вернулся лишь на следующий день, — ночевал у доктора Кановера. Все с трепетом ждали, что он скажет, и, заметив его скупую улыбку, затаили дыхание. Мать первая задала волновавший всех вопрос:
— Ну что, как там Платон?
— Спасибо Абраму Иосифовичу, сумел предотвратить начавшееся было заражение. Раны зашил, с ними в порядке. Но правая кисть сильно покалечена. Боюсь, что объезжать лошадей Платону теперь будет трудно.
— Это не так страшно. А с ним-то с самим разговаривали?
— Как же. Молодчина он: весь в бинтах, кисть в лубке, а смеется, шутит. Благодарил за гостинцы.
Юрий бросил быстрый взгляд на Александра, вобрал побольше воздуха и наконец решился:
— Папа, а он вам все рассказал? — И уставился отцу в глаза.
— Да, все. И вот что я вам скажу. За мальчишество и преступное легкомыслие вас обоих следовало драть как Сидоровых коз. Однако за то, что не растерялись, не сдрейфили, как Турунтаев, и выручили товарища из беды — прощаю вам все грехи. В таких случаях никогда не думайте о своей шкуре!
Братья смущенно потупились, гора свалилась с плеч.
ПЛАТОН УХОДИТ
Весной, после долгой государевой службы в Уссурийском казачьем войске, вернулся на Сидеми Андрей Агранат: в просторных синих шароварах с широкими — в ладонь — желтыми лампасами, в фуражке с околышем того же цвета, горбоносый, загорелый, с черным вьющимся чубом, ни дать ни взять — лихой уссурийский казак.
Михаил Иванович и Ольга Лукинична по очереди обняли своего воспитанника. Ведь они приютили Андрея, когда у них еще не было своих детей, кроме Шуры, а осиротевшему мальчику шел всего седьмой год. Теперь Михаил Иванович, как обещал, поставил Аграната старшим по охране полуострова от браконьеров и хищников. И в этой должности Андрею Алексеевичу суждено было прожить на Сидеми дольше всех…
А вскоре вышел из больницы Платон. Вернулся веселый и бодрый, но здоровался левой рукой. Правая была еще на перевязи. Вечером, наслаждаясь домашним чаем, подробно рассказывал, как доктор Кановер зашивал его раны, как спас от заражения, как он и его супруга Вера Ивановна были к нему внимательны.
— Оч-чень даже добрые люди, век их не забуду. Когда выписывал, потрепал меня доктор и говорит: «Богатырь ты, Федоров, а сердце у тебя, как у льва. Другой бы только со страха богу душу отдал». — Это, значит, когда мы с ем, с тигрой, этой, два раз подряд кувыркались. А я ему отвечаю: это, мол, мои ребята меня выручили!
Михаил Иванович строго посмотрел на Платона и укоризненно покачал головой. Он не разрешал хвалить детей в их присутствии.
— Ладно об этом. Они были обязаны выручать. Иначе грош им цена. А я вот все думаю — как отблагодарить доктора за все добрые дела. Ведь от денег он всегда категорически отказывается. Что бы такое для него сделать, как ты думаешь, Оля?
— Мне, кажется, нужно Вере Ивановне хорошего коня подарить. Она так любит верхом кататься. Признавалась мне как-то: всю жизнь мечтает иметь свою лошадь.
— Отличная мысль. Ну, брат Платон, подбирай-ка в табунах красивого, резвого, но ласкового четырехлетка. Вот и пошлем ей на память. А отвести и вручить поручим Андрею.
Доктор уже ушел на службу, Вера Ивановна собиралась на прогулку, когда под окнами раздался стук копыт. Она вышла на крыльцо и увидела красивого верхового казака. Второго коня тот вел в поводу. Казак осадил лошадь и козырнул:
— Скажите, мадам, квартира доктора Кановера здесь будет?
— Да, а что?
— Мне бы его супругу, Веру Ивановну.
— Это я. В чем дело?
— Вот и хорошо. Окликните, пожалуйста, денщика, только сами не уходите, Вера Ивановна вернулась в дом и позвала помогавшего ей по хозяйству драгуна.
— Семен, тут вас какой-то казак с лошадьми требует.
Они вместе вышли на улицу. Агранат спрыгнул на землю.
— Поклон вам от Михаила Ивановича и Ольги Лукиничны Янковских! И от Платона Федорова. Извольте принять их подарок с Сидеми. И владейте на здоровье. Конь добрый, ласковый. Вот, погладьте его своей ручкой.
Андрей протянул ей повод стоявшего рядом с его конём гнедого жеребчика.
Вера Ивановна еще не верила своим глазам, но уже ласкала доверчивую бархатистую морду с белой звездочкой на лбу.
— А ты, служивый, пристрой барынина коня на конюшню, только сразу не пои, а опосля, как остынет. Ну, мне пора. Бывайте здоровы.
Он легко вскочил в седло своей лошади.
— Постойте, куда вы? Оставайтесь у нас обедать! — заволновалась Вера Ивановна.
— Благодарю, обедать я уже буду дома. Имею честь! — Агранат поднес ладонь к козырьку, с места поднял своего коня в легкий намет и поскакал по главной улице военного урочища Барабаш, оставляя за собой облачко пыли.
* * *
Теплым солнечным утром Платон заглянул на кухню.
— Ольга Лукинична, можно?
— Чего спрашиваешь? Заходи, заходи. Садись, Платон присел на табуретку.
— Хочу поговорить с Михаилом Ивановичем, а прежде с вами решил посоветоваться. Где хозяин-то?
— С утра в саду. Опять что-то там прививает. А ты чего хотел спросить?
— Понимаете, Ольга Лукинична, вот и повязку снял, и массаж, как доктор приказывал, три месяца делаю, а пальцы ни того… Переломаны, словно под жерновом побывали. Да и вся кисть — как не своя. Чувствую, теперь в хозяйстве проку от меня будет мало. Ни коней объезжать, ни в кузне кувалдой махать. Хочу просить Михаила Иваныча отпустить меня пожить своим хозяйством.
— Эх, Платон, что надумал! Да ведь ты нам как родной, живи себе на здоровье. Да и польза от тебя всегда немалая, ты же все, что ни возьми, умеешь!
— Так-то оно так, а все ж таки…
— Твоя воля, Платон. Коли так твердо решил пожить самостоятельно, я думаю, Михаил Иванович поперек не пойдет. Наоборот, поможет, ты ж его знаешь. Хочешь, я переговорю?
— Спасибо на добром слове, Ольга Лукинична. Да нет, то я не мужик, сам не сумею? Я ведь только так к вам, посоветоваться вроде. Сколько годов в вашем доме прожил, а худого не видел!..
Просьбу Платона Михаил Иванович, конечно, уважил. Место присмотрели вместе. Федорову, оказывается, давно приглянулся маленький хуторок на левом берегу речки Сидеми, в нескольких верстах от впадения в море. И Михаил Иванович купил эту заимку на имя Федорова. Дали, разумеется, на обзаведение пару коней и все необходимое для начала.
Платон был очень доволен. Взял помощника, посадил огород, завел птицу.
Моста через речку поблизости не было, но в нормальную воду брод был чуть выше колена. Кроме того, на переправе держали лодку. Сидеминский хутор богатырь навещал часто, по-прежнему просиживая вечерние часы за чаем. По секрету доложил Ольге Лукиничне и Михаилу Ивановичу, что сватает в Барабаше невесту — милосердную сестру из госпиталя, где лежал. Женщина, мол, самостоятельная, хозяйка на все руки.
Прошел год. Янковские готовили Платону свадебный подарок. Венчание намечалось в августе, но помешала погода.
Август в Приморском крае редко обходится без ливневых дождей и наводнений. Реки вздуваются, пенятся, тащат мосты, вывороченные деревья. Увлекают скот, а порой и диких зверей.
Грянуло наводнение и в это лето. И хотя дожди довольно скоро прекратились, вода в речке Сидеми спадала медленно.
С поездками следовало подождать, но у Платона объявилось дело и он, не дожидаясь спада, собрался к Янковским. Оседлал подаренную ему кобылу Рагнеду и вскочил в седло. Советовали ему ехать в объезд, по тракту через станцию Черкасскую, где был мост, но Федоров только рукой махнул:
— Буду я попусту десять верст киселя хлебать! Подумаешь — речка Сидеми. Экой Амур мне нашелся. Сегодня домой не ждите, буду ночевать у Янковских!
Пришпорил кобылу и поскакал со двора.
Подъехал к броду. Вода еще стояла высокая и мутная, кое-где завивались воронки, время от времени быстро проносило подмытые с корнем деревья. Кобыла замотала головой, заупрямилась.
Платон не привык, чтобы лошадь ему не повиновалась. Огрел Рагнеду плеткой и смело въехал в реку. Кобыла сделала несколько неуверенных шагов и, наконец, поплыла…
* * *
Через двор сидеминской усадьбы шла Анна, проводившая дома летние каникулы. И вдруг заметила оседланную лошадь без седока. Некоторое время смотрела на нее с недоумением, потом бегом кинулась в дом.
— Мама, там оседланная лошадь пришла во двор без никого! Посмотрите скорее, мне кажется, это Платонова кобыла.
Ольга Лукинична опрометью выбежала на крыльцо.
— Батюшки-светы! Рагнеда, конечно, Рагнеда! А где же Платон?! Ах ты, господи, папа-то уехал в лес. Нютка, ищи братьев, пусть скачут по обратному следу. Сейчас, после дождей, его на сырой земле хорошо видать. А ты запрягай телегу и гони за ними. Мало ли чего могло стрястись, может, подвезти надо будет.
Крупный след подкованной Рагнеды в самом деле был заметен достаточно ясно. Но он привел Юрия и Яна не к броду, а значительно ниже по течению. Увидев мутную, пенящуюся речку, они поняли, что случилась беда.
Где искать? Ясно, что не против течения. Поскакали к устью. Но еще не доезжая сотни шагов до бара, заметили на песке у воды что-то темное.
— Вон, смотри! Кажется, он!
Они бросили лошадей и подбежали к лежавшему на отмели человеку. Платон лежал, как во сне, ничком. Голова слегка повернута, ветер играл в густой золотистой бороде. И только нелепо торчала в сторону искалеченная тигрицей правая рука.
Юрий опустился на колени и машинально тронул знакомую руку: она показалась ему холоднее воды в реке и уже не гнулась.
Он распрямился, судорожно глотнул воздух, глянул в небо и застыл в оцепенении. Небо и облака вдруг подернулись какой-то дымкой и перед глазами промелькнули картины детства. Вот в прокопченной домашней кузнице Платон бьет кувалдой по раскаленной добела подкове; вот с развевающейся бородой скачет в объезд с пикой у седла; вот пьет чай, утираясь красным платком. И последнее: эта рука с плеткой в воздухе, а рядом оскаленная пасть тигрицы.
Показалось даже, услышал крик: «Ребятушки, выручайте!»
И он со всей ясностью понял: нет больше их дорогого дядьки Платона и поздно его выручать. Не выгреб он искалеченной рукой, когда выбросила из седла суковатая лесина, с которой посреди мутной реки свела его судьба…
Вдруг Юрий услышал всхлипывания. Худенький Ян вытер рукавом глаза и отвернулся.
Подъехала на телеге Анна. Она плакала открыто, не стесняясь. Все трое встали на колени перед телом незабвенного друга и склонили головы. Следом прискакали Александр и Андрей Агранат. Все вместе нарвали и нарезали травы и цветов. Заполнили ими телегу и осторожно опустили на траву тяжелое тело.
Михаил Иванович сам выбрал место для могилы. Похоронили Платона Федорова на домашнем кладбище, в кольце из хвойных деревьев, рядом с маленьким Сережей, умершим в то лето, когда старшие братья были в Корее. Могилу украсили цветами, поставили большой крест.
Доставленный из Барабаша священник ходил вокруг, читал молитвы и размахивал кадилом, распространяя сизый, душно-скорбный дымок ладана…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОТЕЦ БОЛЬШЕВИКА
Солнечным июньским утром по гладко накатанной проселочной дороге мягко катился запряженный парой гнедых высокий двухколесный экипаж «американка». Дорога вилась среди темно-зеленых дубовых рощ и усыпанных цветами полей, взбегала на невысокие увалы, скатывалась в распадки. Сильные лошади легко преодолевали подъемы и встречающиеся ручьи, мерно позванивали бубенчики.
В экипаже сидели двое: хозяин Сидеми знакомил с полуостровом начальника Южно-Уссурийского округа Александра Васильевича Суханова.
Выезд проскочил темную рощу, впереди открылось залитое солнцем обширное пастбище. В дальнем, его конце, поблескивая боками, бродили рыжие, гнедые, вороные кони. Возле них гарцевали два верховых пастуха. Михаил Иванович обернулся к гостю.
— Вот присланный вами жеребец — глава этого косяка. Добрый конь, дает неплохое потомство.