В зале Совета на спешно созванной встрече старейшин Ёси говорил:
— Повторяю, я не верю, что они нападут на нас крупными силами или об...
— А я не вижу никаких причин ждать. Оставить замок — разумное решение, они могут начать обстрел города в любой момент, — перебил его Андзё. — Первая канонада была предупреждением с их стороны.
— Я так не думаю. По моему мнению, с их стороны это было лишь высокомерное возвещение о своём прибытии. Ни один снаряд не разорвался в городе. Флот не станет обстреливать нас, и я повторяю, завтрашняя встреча произойдет, как и было условлено. На этой встрече...
— Как вы можете быть так слепы? Если бы мы были на их месте и вы командовали этим флотом и обладали такой сокрушительной мощью, неужели вы колебались бы хоть одно мгновение? — Андзё был вне себя от гнева. — Ну, отвечайте.
— Нет, разумеется, нет! Но они не мы, и мы не они, и только с этих позиций мы можем управлять ими.
— Ваш образ мыслей непостижим! — Андзё в отчаянии повернулся к трем другим членам Совета. — Сёгун должен быть доставлен в безопасное место. Мы также должны уехать, чтобы продолжать управлять страной. Это все, что я предлагаю, — временное отсутствие. За исключением нашей личной охраны, все остальные самураи остаются, бакуфу остается. — Он снова обратил горящий взгляд на Ёси. — Вы можете остаться, если желаете. Сейчас мы будем голосовать: временное отсутствие одобрено!
— Подождите! Если вы сделаете это, сёгунат навсегда потеряет лицо, мы никогда больше не сможем контролировать даймё и их противодействие нам — или бакуфу. Никогда!
— Мы просто принимаем разумное решение! Бакуфу остается на месте. Как и все воины. В качестве главного члена Совета я имею право назначить голосование, поэтому голосуйте! Я голосую «за»!
— Я говорю «нет»! — сказал Ёси.
— Я согласен с Ёси-саном, — произнес Утани, низкорослый худой человек с добрыми глазами и высохшим лицом. — Я согласен, что, если мы уедем, мы навсегда потеряем лицо.
Ёси улыбнулся ему в ответ, Утани нравился ему — даймё земли Ватаса были старинными союзниками его клана, ещё с времен, предшествовавших Сэкигахаре. Он перевел взгляд на двух других членов Совета, тоже глав кланов рода Торанага. Ни один из них не посмотрел ему в лицо. — Адати-сама?
Наконец Адати, даймё земли Мито, маленький шарообразный человечек, нервно произнес:
— Я согласен с Андзё-самой, что нам нужно уехать, и сёгуну, разумеется. Но я также согласен и с вами, что тогда мы можем многое потерять, даже если многое приобретем. Со всем уважением я голосую против!
Последний старейшина, Тояма, седой самурай на середине шестого десятка — глубокий старик по японским меркам, — с отвисшими щеками, потерявший один глаз на охоте, даймё земли Кии, отец юного сёгуна, сказал:
— Меня совсем не беспокоит, останемся ли мы в живых или умрем и погибнет ли мой сын, нынешний сёгун, — его место всегда займет другой. Но меня очень беспокоит то, что мы отступаем только потому, что гайдзины бросили якорь у нашего берега. Я голосую против отступления и за нападение, я голосую за то, чтобы спуститься к морю и, если эти шакалы сойдут на берег, убить их всех до единого, невзирая на их корабли, пушки и ружья!
— У нас здесь недостаточно войск для этого, — возразил Андзё. Его мутило от этого старика и его воинственности, которую он так нигде и не доказал. — Сколько раз мне нужно повторять: мы не имеем достаточно войск, чтобы удержать замок и помешать им высадиться крупными силами. Сколько раз мне нужно повторять: наши шпионы доносят, что у них на кораблях и в Поселении две тысячи солдат, вооруженных ружьями, и вдесятеро больше в Гонконге и...
— У нас здесь было бы больше чем достаточно самураев и их даймё, — гневно прервал его Ёси, — если бы вы не отменили санкин-котай!
— Таково было пожелание императора, переданное в письменном виде принцем его двора. У нас не было иного выхода, кроме как подчиниться. Вы подчинились бы точно так же.
— Да... если бы позволил вручить себе этот документ! Но я бы никогда его не принял, я бы отсутствовал сам или задержал бы принца, способов сотни, или договорился бы с Сандзиро, который подстроил все эти «просьбы», или попросил бы одного из наших сторонников при дворе передать императору прошение взять их назад, — резко парировал Ёси. — Любое прошение сёгуната должно быть удовлетворено — таков был закон испокон века. Мы по-прежнему контролируем суммы, выделяемые на содержание двора! Вы предали наши наследственные интересы!
— Вы называете меня предателем? — Все потрясенно смотрели, как рука Андзё сжалась на рукоятке меча.
— Я говорю, что вы позволили Сандзиро обвести себя вокруг пальца, — ответил Ёси, не шелохнувшись. Он оставался внешне спокоен и надеялся, что Андзё первым сделает роковое движение, тогда он сможет убить его и раз и навсегда покончить с его тупостью. — Не было ещё случая, чтобы мы пошли против Завещания. Это было бы предательство.
— Все даймё, кроме ближайших родственников Торанага, желали этого! Все члены бакуфу согласились, родзю согласился, лучше было согласиться, чем заставлять всех даймё переметнуться в лагерь дальних князей и тут же выступить против нас, как непременно поступили бы в этом случае Сандзиро, все Тоса и Тёсю. Мы оказались бы в полной изоляции. Разве это не правда? — обратился он к остальным. — Нет?
— Разумеется, это правда, что я согласился, — тихо произнес Утани. — Но теперь я думаю, что это было ошибкой.
— Наша ошибка была в том, что мы не перехватили Сандзиро и не убили его, — сказал Тояма.
— Он находился под защитой императорского мандата, — напомнил ему Андзё.
Губы старика искривились, обнажив желтые зубы.
— Ну так и что?
— Все сацума поднялись бы против нас, и с полным основанием, к ним присоединились бы княжества Тоса и Тёсю, и мы развязали бы всеобщую гражданскую войну, которую сейчас не в состоянии выиграть. Голосуйте! Да или нет?
— Я голосую за нападение, только за нападение, — упрямо повторил старик. — Сегодня — при любой их попытке высадиться на берег, завтра — на Иокогаму.
Издалека донесся скерл волынок.
Ещё четыре катера направились к причалу, три из них были битком набиты шотландскими пехотинцами, которые должны были присоединиться к своим товарищам, уже построившимся на берегу. Барабаны гремели, волынки нетерпеливо завывали. Сэр Уильям, Тайрер, Лун и три его помощника находились в последнём катере.
Когда они сошли на берег, капитан, командовавший отрядом, отдал честь.
— Все готово, сэр. Наши люди патрулируют этот причал и его окрестности. Морские пехотинцы сменят нас здесь через час.
— Хорошо. Тогда выдвигаемся к миссии.
Сэр Уильям со своей свитой уселся в карету, которую для них с таким трудом перевезли и на руках вытащили на берег. Двадцать матросов взялись за постромки. Капитан отдал приказ начать движение, и кортеж тронулся: флаги развевались, солдаты окружали их со всех сторон, впереди шествовал тамбурмажор двухметрового роста в великолепном мундире, замыкали процессию китайские носильщики из Иокогамы, которые, изрядно нервничая, волочили за собой тележки с тюками и чемоданами.
Узкие улочки между приземистыми одноэтажными лавками и домами были пугающе безлюдны. Как и неизбежное заграждение у первого деревянного моста, переброшенного через канал, заполненный гнилой водой. Как и следующее за ним. Из проулка выскочила собака, рыча и скаля зубы. Сильный пинок тут же подбросил её в воздух и отшвырнул шагов на десять, после чего она поднялась и захромала прочь. Новые улицы и мосты, столь же пустынные. Однако продвижение кортежа к миссии было мучительным из-за кареты и из-за того, что все улицы были приспособлены исключительно для пешеходов. Карета снова застряла.
— Может быть, нам стоит пойти пешком, сэр? — спросил Тайрер.
— Нет, клянусь богом, я въеду в миссию в карете! — Сэра Уильяма душила злость на самого себя. Он забыл, какие узкие здесь улочки. В Иокогаме он тайно решил взять с собой карету просто потому, что колеса были запрещены, желая таким образом ещё раз выразить бакуфу своё неудовольствие. Он выглянул в окно и крикнул:
— Капитан, если вам понадобится снести дом-другой, пусть это вас не останавливает.
Но до этого дело не дошло. Матросы, привыкшие обращаться с тяжелыми пушками в тесноте нижних палуб, добродушно чертыхаясь, поддергивали, подталкивали и наполовину проносили карету через все узкие места.
Миссия располагалась на небольшом возвышении в предместье Готэньяма, рядом с буддийским храмом. Это было двухэтажное, все ещё не законченное строение в британском стиле, окруженное высокой стеной с воротами. Строительные работы начались уже через три месяца после подписания Соглашений.
Строительство шло мучительно медленно отчасти потому, что англичане настаивали на использовании привычных для них строительных материалов, например стекла для окон и кирпича для несущих стен, — их приходилось доставлять из Лондона, Гонконга или Шанхая, — а также на строительстве фундамента и других подобных элементов, которых японские дома, как правило, не имели, будучи деревянными, намеренно легкими в постройке и ремонте из-за частых землетрясений и по той же причине поднятыми над землей на столбах. Основные проволочки, однако, объяснялись нежеланием бакуфу иметь какие бы то ни было иностранные здания вне иокогамского Поселения.
Но даже недостроенная, миссия была заселена, и ежедневно на верхушку высокого флагштока взвивался британский флаг, вызывая ещё большее раздражение у бакуфу и местных жителей. В прошлом году миссия была временно оставлена по приказу предшественника сэра Уильяма, после того как ронины ночью убили двух охранников у двери его спальни, чем привели британцев в бешенство и доставили огромную радость японцам.
— О, мы искренне сожалеем... — сказали бакуфу.
Но само место, отданное англичанам в бессрочную аренду — по ошибке, как заявляло бакуфу с тех самых пор, — было выбрано удачно. Вид, открывавшийся со двора миссии, был лучшим во всей округе, и отсюда они могли видеть флот, ставший на якорь в боевом порядке на безопасном удалении от берега.
Кортеж прибыл, ощетинившись ружьями, чтобы снова вступить во владение. Сэр Уильям решил переночевать в миссии, дабы приготовиться к завтрашней встрече, и, суетясь, бегал туда-сюда, когда его остановил капитан, поднеся руку к треуголке.
— Да?
— Поднять флаг, сэр? Обеспечить охрану миссии?
— Немедленно. Все по плану, побольше шума: барабаны, волынки и так далее. На закате пусть волынщики проиграют отбой, и заставьте их и барабанщиков разок пройтись с музыкой взад-вперед.
— Слушаюсь, сэр. — Капитан подошел к флагштоку. Торжественно, под гром барабанов и скерл волынок «Юнион Джек» снова взлетел на верхушку мачты и заплескался там, наполняя души гордостью. В тот же момент, как было условлено заранее, с флагмана грянул приветственный бортовой залп. Сэр Уильям взял шляпу на отлет и вместе с остальными трижды прокричал здравицу королеве.
— Отлично, вот так-то лучше. Лун!
— Хейа, масса?
— Погоди-ка минутку, ты не Лун!
— Я Лун Два, масса, Лун Один приходить ночью, чоп-чоп.
— Хорошо, Лун Два. Ужин на закате, ты делать каждый масса оч-чень удобный, ладно.
Лун Два угрюмо кивнул, ему было крайне не по себе в таком уединенном месте, открытом для нападения, в окружении тысячи притаившихся враждебных глаз, на которые никто не обращал внимания, хотя почти каждый должен был чувствовать на себе их взгляд, — поразительное легкомыслие. «Я никогда не пойму варваров», — подумал он.
В ту ночь Филип Тайрер не мог заснуть. Он лежал на одном из соломенных матрацев, брошенных поверх потертого ковра на полу, устало переворачиваясь с боку на бок каждые несколько минут. В его голове неприятно путались мысли о Лондоне и Анжелике, нападении, завтрашней встрече, ноющей боли в руке и сэре Уильяме, который весь день раздражался по пустякам. В маленькой комнате было холодно, этот холод напоминал, что скоро наступит зима. Застекленные окна выходили на большой, красиво спланированный парк позади здания миссии. Второй матрас в той же комнате предназначался капитану, но тот ещё не вернулся с обхода.
Не считая возни собак, рыскавших в поисках пищи, и редкого мяуканья бродячих кошек, город был погружен в тишину. Время от времени он слышал далекое звяканье корабельных колоколов флота, отбивавших склянки, да гортанный хохот размещенных там солдат, и чувствовал себя спокойнее. «Эти бойцы не знают себе равных, — думал он. — Мы здесь в полной безопасности».
В конце концов он встал, зевнул, на цыпочках подошел к окну, открыл его и облокотился на подоконник. Снаружи была сплошная темень, плотные облака заволокли все небо. Ни одной тени нельзя было различить, но он видел много шотландцев, патрулировавших сад с масляными фонарями. За забором с одной стороны в темноте проступали неясные очертания буддийского храма. На закате, когда волынки проиграли отбой и «Юнион Джек» был по обычаю спущен на ночь, монахи затворили тяжелые ворота храма, прозвонили в колокол, а потом наполнили ночь своим странным песнопением: «Ом-м-ммани-и-и падми-и-ихум-м-м...», повторяя эти слова снова и снова. На Тайрера пение подействовало успокаивающе, в отличие от многих других, которые встретили его свистом, улюлюканьем и грубыми криками монахам, чтобы те заткнулись.
Он зажег свечу, стоявшую у постели. Его часы показывали два тридцать. Снова зевнув, он подтянул одеяло, привалился к стене, подложив под спину жесткую подушку, открыл маленький дипломат со своими инициалами на тисненой коже — прощальный подарок его матери — и достал оттуда свою тетрадь. Читая глазами столбик японских слов и фраз, записанных им на слух, он вполголоса произносил их английский перевод. Перевернул страницу, следующую, потом ещё одну. Потом проделал то же самое наоборот: читал английский перевод и произносил вслух японские слова. Он с удовольствием отметил, что не ошибся ни разу.
— Их так мало, я не знаю, правильно ли я их произношу, у меня так мало времени и я ещё даже не начал изучать письмо, — пробормотал он.
Вчера днём он случайно встретил француза в одной из лавок в японской деревне, которая обслуживала Поселение. Эти лавки тянулись вдоль главной улицы деревни, находившейся в стороне от моря позади Хай-стрит, главной улицы Поселения, и примыкавшей к Пьяному Городу. Все лавки казались одинаковыми, все торговали одним и тем же набором местных товаров от снеди до рыбацкого снаряжения, от дешевых мечей до предметов старины. Он копался на полке с японскими книгами — бумага очень высокого качества, многие прекрасно отпечатаны и иллюстрированы гравюрами — и старался как-то изъясниться перед вежливо улыбавшимся во весь рот владельцем.
— Pardon, Monsieur, — сказал незнакомец, — но вам нужно назвать род книг, которые вас интересуют. — Ему было лет тридцать с небольшим. Чисто выбритое лицо с карими глазами и тонким галльским носом, вьющиеся каштановые волосы, хорошо одет. — Вам следует сказать: Ватаси хосии хон, ингэриги нихонго, додзо — Я бы хотел книгу, в которой есть английский и японский. — Он улыбнулся. — Разумеется, таких книг нет, хотя этот парень ответит вам с раболепной искренностью: А со дэсу ка, гомэн насай и так далее — Ах, очень жаль, сегодня у меня её нет, но если вы придете завтра... Конечно, он не говорит вам правды, он говорит только то, что вы, по его мнению, хотите услышать — старейшая японская привычка. Боюсь, японцы вообще не слишком щедры на правду, даже между собой.
— Но, мсье, позвольте тогда спросить, как вам удалось выучить японский — совершенно очевидно, что вы свободно говорите на этом языке.
Человек приятно рассмеялся.
— Вы слишком добры. Нет, далеко не свободно, хотя я стараюсь. — Беспечно веселое пожатие плечами. — Терпение. Помогло ещё и то, что некоторые из наших святых отцов говорят на нем.
Филип Тайрер нахмурился.
— Боюсь, я не католик, моя церковь англиканская, и... э... я ученик-переводчик при британской дипломатической миссии. Меня зовут Филип Тайрер, я только что приехал и пока ещё не совсем здесь освоился.