...Банк «Виктория» предал нас. Я полагаю, они тайно поддерживали Моргана Брока в Лондоне щедрыми аккредитивами. С их помощью он так же тайно переманил на свою сторону или подкупил всех наших гавайских агентов, сделав корнер на рынке сахара и вытеснив нас совершенно. Хуже того, хотя у меня нет никаких доказательств, ходят слухи, что он установил тесный контакт с мятежным президентом Джефферсоном Дэвисом и владельцами хлопковых плантаций, предлагая им обменять весь урожай сахара на фьючерсные сделки по поставке хлопка английским ткацким фабрикам — этот проект превратит Тайлера и Моргана в самых богатых людей в Азии. ЭТОГО НЕ ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ! Я ума не приложу, что делать. Джейми, что вы предлагаете? Передайте это письмо моему сыну с той же настоятельной просьбой о помощи.
— И что же ты предлагаешь, Джейми?
— Мне нечего предложить, Маль... тайпэн.
— Если сделка состоялась, значит, она состоялась, и ничего тут не поделаешь. Скажем, она состоялась, не могли бы мы каким-нибудь образом перехватить этот хлопок по дороге?
Макфей ошеломленно заморгал.
— Пиратство?
— Если возникнет необходимость, — невозмутимо произнес Малкольм. — Старик Брок не стал бы колебаться, ему уже случалось заниматься этим в прошлом. Это одна из возможностей: весь хлопок поплывет в Англию на его кораблях. Вторая возможность: британский флот прорвет блокаду северян, и тогда мы все сможем получить столько хлопка, сколько нам нужно.
— Наш флот смог бы это сделать, если мы объявим войну Северным Штатам. Но это немыслимо!
— Не согласен. Ради бога, мы должны вступить в войну на стороне Дэвиса, хлопок американского Юга — кровь нашей экономики. Тогда южане победят. В противном случае они проиграют.
— Это верно. Но мы в равной степени зависим и от Севера.
— Как нам отобрать у него корабли? Должен же существовать какой-нибудь способ разорвать эту цепь. Если он не сможет перевезти груз, он банкрот.
— Как поступил бы Дирк?
— Взял бы его за горло, — тут же ответил Малкольм.
— Значит, до него нам и нужно добраться...
Где оно у него, это горло, и что собой представляет? — снова спросил он себя, тихо лежа на кровати, заставляя свой мозг четко работать над этой проблемой и над всеми остальными. Анжелика? Нет, о ней я буду думать позже — но я знаю, что с каждым днём люблю её все больше.
Благодарение Богу, я теперь могу писать письма. Обязательно нужно ещё раз написать маме, если уж кто и знает уязвимое место Броков, так это она, разве Тайлер Брок не её отец, а Морган не её брат, но как она смеет издеваться над родственниками Анжелики? Может быть, мне стоит написать отцу Анжелики? Да, но не сейчас, времени впереди ещё довольно.
Столько ещё писем предстоит написать, потом нужно будет заказать книги из Англии, до Рождества осталось не так уж много времени, не забыть ещё о благотворительном бале жокей-клуба в Гонконге, о ежегодном бале Струанов тоже пора подумать, встречи, назначенные на сегодняшний день: Джейми по крайней мере дважды, в полдень Сератар — что ему-то понадобилось? Что там ещё на сегодня? Филип собирается зайти поболтать после завтрака... погодите минутку, нет, это не сегодня. Вчера сэр Уильям приказал ему возвращаться в Эдо, чтобы подготовить миссию к встрече с Советом старейшин через двадцать дней.
— Эта встреча действительно состоится, сэр Уильям? — спросил он, когда посланник навестил его. Поскольку флот больше не защищал миссию, а самураи развернули вокруг широкую, хотя и не открыто враждебную деятельность, сэр Уильям, подождав несколько дней для сохранения лица, счел за лучшее вернуться в Иокогаму, якобы для подготовки к принятию компенсации.
— Думаю, что да, мистер Струан. Возможно, не день в день, но да, церемония состоится примерно в это время, и тогда мы сделаем настоящий и очень большой шаг вперед. Если они выплатят первые пять тысяч фунтов, как обещали... что ж, это будет для нас очень хорошим знаком. Кстати, я так понимаю, у вас есть пароход, который сегодня отправляется в Гонконг, не смогу ли я уговорить вас позволить одному из моих сотрудников и кое-какой срочной почте отправиться вместе с ним — я вскоре ожидаю прибытия моей жены и двух сыновей, и мне необходимо заранее все подготовить.
— Конечно. Я упомяну об этом Макфею. Если вам понадобится место на любом из наших кораблей, чтобы встретить их, скажите лишь слово.
— Благодарю вас. Я планировал взять отпуск недели на две, когда они приедут. Здесь как-то тесно, начинаешь чувствовать себя словно взаперти, вы не согласны? Мне не хватает суматохи Гонконга. Поразительный город, хотя, чёрт меня подери, вряд ли на Уайтхолле понимают это! Изрядные порции доброго ростбифа, немного крикета или тенниса, театр или опера и несколько дней на скачках были бы мне сейчас весьма кстати. Когда вы возвращаетесь?
«Когда?
Новость об этом кошмаре на Токайдо должна была достичь Гонконга неделю назад, если только пакетбот прорвался через шторм. Маму, наверное, хватил удар, хотя по ней никогда никто ничего не определит. Приедет ли она сюда на первом же корабле? Возможно, но для этого ей придется оставить без присмотра главную контору, а также Эмму, Розу и Дункана. Теперь, когда отец умер, а меня там нет, восемнадцать дней отсутствия для неё слишком большой срок. Но даже если она уже на борту и спешит сюда, у меня есть ещё три-четыре дня, чтобы выстроить свою линию обороны. Странно это — думать о ней как о возможном враге, — ну, если и не враге, то уже больше не друге. Хотя, может быть, она все-таки остается другом, каким была для меня всегда, именно другом, пусть и далеким, ведь все своё время она отдавала отцу и на нашу долю его приходилось немного».
— Здравствуй, сын, неужели бы я могла хоть когда-нибудь стать твоим врагом?
Он был поражен, увидев её стоящей подле его кровати, и отца тоже, и это было странно, потому что он помнил, что его отец умер, только это, казалось, не имело никакого значения. Он быстро выскочил из постели, не чувствуя никакой боли, и вот он уже радостно болтает с ними в катере, который пересекает гавань Гонконга, небо над ними все в грозовых тучах, родители почтительно слушают и одобрительно кивают его мудрым планам, Анжелика сидит на корме, её платье прозрачно, груди манят, теперь уже ничем не прикрытые, его ладони ложатся на них, опускаются ниже, вот она вся обнажена, её тело извивается, прижавшись к нему, руки ласкают его лицо...
— Малкольм?
Вздрогнув, он пробудился. Анжелика сидела подле кровати и улыбалась ему; её пеньюар из голубого шелка был богатым и пристойным. Сон растаял, остались лишь угроза и обещание, которые несло с собой её тело и которые не затухая пульсировали в его подсознании.
— Я... о, я заснул, моя дорогая, но сон был о тебе.
— В самом деле? И что тебе снилось? Он нахмурился, силясь вспомнить.
— Забыл, — произнес он, улыбаясь ей с подушки. — Помню лишь, что ты была прекрасна. Мне очень нравится твой пеньюар.
Она весело закружилась, чтобы он мог получше его рассмотреть.
— Его сшил тот портной, которого Джейми нашел для меня по твоей просьбе! Mon Dieu, Малкольм, я... мне кажется, он просто чудо... я заказала ему четыре платья, надеюсь, ты не будешь возражать... о, спасибо! — Она наклонилась и поцеловала его.
— Погоди, Анжелика, погоди секундочку. Смотри! — Он осторожно поднялся, превозмогая боль, убрал обе руки, на которые опирался, и протянул их ей.
— Это замечательно, cheri, — восхищенно воскликнула она, беря его руки в свои. — Ах, мсье Струан, я думаю, мне следует позаботиться о том, чтобы меня постоянно сопровождала горничная и я никогда больше не оставалась одна в вашей спальне.
С улыбкой она шагнула ближе, бережно положила руки ему на плечи, позволила его рукам обнять её за талию и поцеловала его. Её поцелуй был легким, сулил многое и ускользнул от его настойчивого требования большего. Без всякой задней мысли она коснулась поцелуем его уха, потом выпрямилась и не стала убирать его голову, которая покоилась у неё на груди, эта близость доставляла ей удовольствие — ему ещё большее: мягкий шелк, с этим сверхъестественным, ни на что не похожим, особым теплом под ним.
— Малкольм, ты по-настоящему, по-настоящему серьезно решил, что хочешь жениться на мне? — Она почувствовала, как его руки сильнее сжали её , а лицо дернулось от боли.
— Конечно. Я же столько раз тебе говорил.
— А как ты думаешь, как ты думаешь, твои родители... пардон, твоя матушка, она одобрит наш брак, да? О, я так надеюсь на это.
— Да, о да, она одобрит, одобрит обязательно.
— Можно мне написать папа, я бы хотела рассказать ему?
— Разумеется, напиши когда захочешь, я тоже напишу ему, — хрипло произнес он, утонув с головой в её нежности. Он поцеловал шелк её пеньюара под губами — желание заставило его забыть о приличиях, — потом ещё раз, горячее, и едва не выругался вслух, когда почувствовал, как она отстранилась, прежде чем это зашло слишком далеко. — Извини, — пробормотал он.
— Твое «извини» излишне, как и всякое англосаксонское чувство вины, моя любовь. Между нами это ни к чему, — мягко сказала она. — Я тоже хочу тебя. — Затем, следуя своему плану, она поменяла настроение, полностью владея собой, заражая его своим счастьем. — Теперь я превращаюсь в сестру Найтингейл.
Она взбила ему подушки и принялась поправлять постель.
— Сегодня мсье Сератар дает французский ужин, а завтра он устраивает вечеринку для всех. Андре Понсен дает маленький концерт из фортепианных произведений Бетховена — мне он нравится гораздо больше Моцарта, — будет также Шопен и новая пьеса одного молодого человека по имени Брамс. — За окном зазвонил церковный колокол, созывая прихожан на утреннюю службу, почти тотчас к нему присоединились другие; нежнее и мелодичнее остальных звучал колокол католической церкви. — Ну вот, — сказала она, помогая ему удобно лечь. — Сейчас я отправляюсь делать свой туалет и вернусь после мессы, когда тебе тоже сделают туалет.
Он удержал её руку.
— «Когда тебя вымоют». Ты удивительная. Я люблю те... — Внезапно они оба посмотрели на дверь: кто-то поворачивал ручку, пытаясь войти. Но дверь была заперта на задвижку.
— Я сделала это, когда ты спал. — Она весело хихикнула, как маленькая девочка, играющая в игру. Ручка опять задергалась. — Слуги всегда входят к тебе без стука, им нужно преподать урок!
— Масса! — раздался голос слуги из-за двери. — Чай-йа!
— Скажи ему, пусть уйдет и вернется через пять минут.
Струан, разделяя её открытое удовольствие, громко распорядился на кантонском наречии, и они услышали, как китаец, ворча, удалился.
Она рассмеялась.
— Ты должен научить меня по-китайски.
— Я попробую.
— Как будет «я люблю тебя»?
— У них нет слова «любовь», как у нас. Она расстроенно нахмурилась.
— Как это грустно!
Анжелика порхнула к двери, отодвинула запор, послала ему воздушный поцелуй и исчезла в своей комнате. Задвижка с её стороны со щелчком встала на место.
Он не отрываясь смотрел на дверь, изнывая от желания. Потом его чуткое ухо уловило перемену в колокольном звоне: тот стал более настойчивым. Это напомнило ему: месса!
Сердце его сжалось. «Я и не подумал об этом, — о том, что она католичка. Мама не признает иной церкви, кроме англиканской: дважды по воскресеньям — под руку с отцом, и мы следом, друг за дружкой, — вместе со всеми добропорядочными семьями Гонконга.
Католичка?
Ну и пусть, я... мне все равно. Она должна быть моей», — сказал он себе; здоровая, жадная, пульсирующая боль в низу живота прогоняла острую резь из внутренностей.
— Я не могу иначе.
Этим днём четыре покрытых потом японских носильщика опустили окованный железом сундук на пол. За ними наблюдали три чиновника бакуфу, все очень низкого ранга, сэр Уильям, переводчики, офицер из армейского казначейства, меняла британской миссии, китаец по национальности, и Варгаш, который был приглашен присматривать за ним.
Все они находились в большом зале для приемов британской миссии, окна были открыты, и сэр Уильям с трудом удерживался от широкой улыбки. Очень церемонно один из чиновников извлек из складок кимоно причудливой формы ключ и отпер сундук. Внутри оказались мексиканские серебряные доллары, несколько тэйлов золота в брусках — весом около унции с третью — и несколько тэйлов серебра.
— Спросите, почему вся компенсация не выплачивается в золоте, как было условлено.
— Чиновник говорит, что они не успели собрать столько золота за такое короткое время, но это все чистые мексиканские доллары, законная валюта, и он просит вас дать ему расписку. — Слово «чистые» означало, что эти монеты не были подпилены или обкусаны кусачками — весьма распространенная практика, — чтобы сбыть их потом любому, кто недостаточно осторожен.
— Начинайте подсчет.
Лучась от счастья, меняла высыпал содержимое сундука на ковер. Его наметанный глаз тут же углядел обрезанную монету, Варгаш заметил ещё одну, и ещё. Их откладывали в сторону. Все глаза не отрываясь смотрели на ковер, на аккуратные, быстро растущие столбики монет. Пять тысяч фунтов были огромной суммой в те времена, когда оклад штатного переводчика составлял четыреста фунтов в год, из которых он ещё платил за жилье. Меняла получал сотню (правда, изрядный процент всего, что проходило через его руки, тем или иным образом прилипал к ним), слуга в Лондоне — двадцать фунтов в год, и не было ни одного свободного места, солдат — пять пенсов в день, матрос — шесть, адмирал — шестьсот фунтов в год.
Подсчет был быстро закончен. Оба менялы дважды проверили вес каждого маленького слитка золота, затем — вес каждого столбика обрезанных монет, потом, быстро щелкая костяшками счет, определили общую сумму согласно текущему курсу.
Варгаш подвел итог:
— Получается следующее, сэр Уильям: четыре тысячи восемьдесят четыре фунта, шесть шиллингов и семь пенсов с фартингом чистой монетой, пятьсот двадцать фунтов ровно золотом, девяносто два фунта шестнадцать шиллингов подрубленными монетами — итого четыре тысячи шестьсот девяносто семь фунтов, два шиллинга и семь пенсов с фартингом.
— Простите, восемь пенсов, масса. — Китаец поклонился и покивал головой, отчего затряслась его косичка, длинная и толстая. Эту маленькую, сохраняющую лицо поправку он сделал по предварительному соглашению с Варгашем, решив, что сумма, которую его португальский коллега вычел в качестве их гонорара — два с половиной процента или сто семнадцать фунтов, восемь шиллингов и шесть пенсов на двоих, — была меньше, чем та, которую выкроил бы он, но все же приемлема за получасовой труд.
— Уберите все назад в сундук, Варгаш, — распорядился сэр Уильям, — и выдайте им расписку. Сделайте в ней помету, что недоплата будет начислена к последнёму платежу. Иоганн, поблагодарите их и скажите, что мы ожидаем получения полной суммы, золотом, через девятнадцать дней.
Иоганн подчинился. Японский переводчик тут же начал переводить длинное заявление.
— Они просят об отсрочке, сэр, и...
— Никакой отсрочки. — Сэр Уильям вздохнул, отпустил остальных и приготовился скучать ещё час. Он закрыл уши и задумался о своём, но вдруг с удивлением услышал, как Иоганн сказал:
— Они неожиданно перешли сразу к делу, сэр, речь идет о встрече в Эдо, сэр. Они просят, чтобы встречу отложили ещё на тридцать дней, то есть всего получается на пятьдесят дней, считая от сегодняшнего... дословно это звучит так: сёгун к тому времени уже вернется из Киото, и он поручил Совету старейшин передать всем иностранным посланникам, что даст им аудиенцию в этот день.
Чтобы выиграть время и обдумать услышанное, сэр Уильям крикнул: — Лун!
Китаец появился в тот же момент.
— Чай!
Подносы прибыли через несколько секунд. А также сигары, нюхательный и курительный табак. Скоро комната наполнилась дымом, все начали кашлять, а сэр Уильям тем временем продумывал варианты.
Во-первых и в-главных, я, вероятнее всего, имею дело с какой-нибудь мелкой сошкой, поэтому все, о чем мы договоримся, будет подлежать дальнейшему согласованию. Далее, в любом случае пятьдесят дней, без сомнения, растянутся на два месяца, даже три, но если мы добьемся аудиенции у высшей власти — разумеется, Британия возглавит делегацию посланников, — это будет серьезным, очень серьезным шагом вперед. Если разобраться, я готов ждать и три, даже четыре месяца. К тому времени я получу разрешение лорда Рассела на открытие военных действий, подкрепления с Гонконга и из Индии будут на пути сюда, адмирал получит свои чертовы полномочия и в нашем распоряжении окажутся достаточные силы, чтобы в случае необходимости занять, удержать и укрепить Эдо.