Лора помогла Лине принести сбрую и отвязать лошадок. Потом они запрягли их в двуколку, уселись на сиденье, и Лина взяла в руки вожжи.
Папа никогда не позволял Лоре править лошадьми. Он говорил, что если они понесут, у нее не хватит сил их удержать.
Как только Лина взяла в руки вожжи, черные лошадки весело побежали вперед, и колеса двуколки быстро завертелись. В степи дул свежий ветерок. Птицы порхали и вились над колыхавшейся травой. Лошадки бежали все быстрей, и все быстрее вертелись колеса. Лора с Линой радостно смеялись.
Лошадки потерлись друг о друга носами, заржали и помчались вперед. Двуколка подскочила вверх, и Лоре показалось, что из-под нее уходит сиденье. Капор болтался у нее за спиной, его повязки плотно облегали шею. Она вцепилась в края сиденья. Лошадки, едва ли не распластавшись над землей, неслись во весь опор.
— Они понесли! — вскричала Лора.
— Ну и пусть! — отозвалась Лина, подстегивая лошадок. — Они тут ни на что не наткнутся. Кругом сплошная трава! Эге-гей! — во все горло кричала она лошадкам.
Длинные черные гривы и хвосты развевались по ветру, копыта стучали, и двуколка стрелой летела вперед. Всё вокруг так быстро проносилось мимо, что Лора не могла ничего рассмотреть.
Он так хорош и мил на вид —
Но поостерегись!
Он так услужлив и открыт —
Смотри не обожгись! —
запела Лина.
Лора никогда не слыхала этой песни, но вскоре во весь голос стала повторять припев:
Он лишь дурачится с тобой,
Его ты берегись!
Ему ведь верность — звук пустой,
Смотри не обожгись!
Э-ге-гей! — кричали девочки. Но лошадки и так неслись во всю мочь и бежать быстрее просто не могли.
При такой быстрой езде нужны были громкие песни:
Не нужен фермер мне в мужья
С навозною лопатой,
А вот путеец — он по мне:
Он в куртке полосатой.
— Пожалуй, пора дать им отдохнуть, — сказала наконец Лина.
Потянув вожжи, она пустила лошадок рысью, а потом они пошли шагом. Кругом опять стало спокойно и тихо.
— Я всегда хотела править лошадьми, но папа мне не позволяет, — сказала Лора.
— Можешь немного попробовать, — великодушно сказала Лина.
Но в эту самую минуту лошадки опять потерлись носами, заржали и понеслись вперед.
— Ладно, будешь править на обратном пути! — пообещала Лина.
С песнями и гиканьем они неслись по прерии. Лина несколько раз заставляла лошадок передохнуть, но они тотчас же снова пускались вскачь. Не успели девочки оглянуться, как впереди показался участок с хижиной.
Обитый досками домик состоял из одной крошечной комнатушки. Крыша у него была односкатная, и поэтому казалось, что это не дом, а всего лишь половинка маленькой хижины. Он был даже меньше стоявших позади стогов пшеницы. Несколько человек молотили пшеницу грохочущей молотилкой, которая выбрасывала тучи мякины.
Жена поселенца вынесла из хижины корзину с чистым бельем. Ее лицо, руки и босые ноги дочерна загорели на солнце, волосы растрепались, а грязное неглаженое платье выцвело и висело на ней как на вешалке.
— Простите, что у меня такой неопрятный вид. Вчера мы дочку замуж выдавали, а сегодня молотильщики приехали, да еще ваше белье пришлось стирать. Я с самого рассвета на ногах, но все равно ничего не успеваю, а помочь мне теперь некому.
— Неужто ваша Лиззи вышла замуж? — спросила Лина.
— Да, вчера была свадьба, — с гордостью объявила Лиззина мама. — Отец говорит, что ей еще рано замуж, ей-то ведь только тринадцать стукнуло. А я говорю, раз уж такой хороший человек попался, так пускай пораньше жизнь себе устраивает. Я тоже рано замуж вышла.
Лора с Линой переглянулись. На обратном пути они долго молчали, а потом заговорили обе разом.
— Она совсем не намного старше меня, — сказала Лора, а Лина заметила:
— А я всего на год старше ее.
Они снова поглядели друг на друга. Вид у них был растерянный. Потом Лина тряхнула черными кудрями.
— Вот дуреха! Теперь ей уж никогда не повеселиться.
— Да, — задумчиво согласилась Лора.
— И поиграть ей тоже больше не придется.
Даже лошадки — и те как-то приуныли. Через некоторое время Лина сказала:
— Но больше работы, чем раньше, у Лиззи вряд ли будет. И притом она станет всё делать в своем собственном доме. И у нее народятся дети.
— Так-то оно так, — согласилась Лора. — Я бы тоже не прочь жить в своем собственном доме, и малышей я тоже люблю и работы не боюсь, да только не хочу я за всё сама отвечать. Пусть лучше мама еще долго за всё отвечает.
— А я не хочу сидеть на одном месте, — сказала Лина. — Я вообще никогда не выйду замуж, а если уж и выйду, то за железнодорожника, чтобы переезжать все дальше и дальше на Запад.
— Можно я теперь буду править? — спросила Лора, меняя тему. Ей не хотелось думать о том, что она скоро вырастет.
Лина отдала ей вожжи.
— Просто держи, и всё. Лошадки сами знают дорогу домой.
В эту минуту лошадки ткнулись друг в друга носами и заржали.
— Держи крепче, Лора! Держи крепче! — крикнула Лина.
Лора уперлась ногами в дно двуколки и изо всех сил вцепилась в вожжи. Она чувствовала, что у лошадок нет на уме ничего худого. Им просто хотелось пробежаться навстречу ветру, вот они и делали то, что им хотелось. Лора крепко держала вожжи и во весь голос кричала:
— Но-о-о! Но-о-о! Но-о-о!
Она совсем забыла про корзину с бельем, и Лина тоже про нее забыла. Весь обратный путь в лагерь они кричали и пели, а лошадки то мчались галопом, то шли шагом, то снова во весь опор неслись по прерии. Когда девочки остановились возле хижин, чтобы распрячь и привязать лошадок, то увидели, что чистое белье, которое лежало сверху, очутилось на полу под сиденьем.
С виноватым видом они собрали вещи, разгладили их, уложили обратно и потащили корзину в хижину, где мама с тетей Дорой накрывали на стол к обеду.
— Что-то вид у вас очень уж умильный, девочки. Признавайтесь, что вы такое натворили, — заметила тетя Дора.
— Ничего мы не натворили. Съездили за бельем, и всё, — отвечала Лина.
После обеда было еще веселее, чем утром. Вымыв посуду, Лина с Лорой снова помчались к лошадкам. Но на одной уже катался верхом Джин — он ускакал далеко в прерию.
— Это несправедливо! — воскликнула Лина.
Вторая лошадка бегала на привязи вокруг столба.
Лина схватила ее за гриву, отвязала веревку и, прямо с земли вскочив лошадке на спину, помчалась за Джином.
Лора смотрела, как Лина с Джином, верхом, описывают круги по степи и вопят, словно индейцы. Прижавшись к шеям лошадок, они вцепились в их развевающиеся черные гривы и загорелыми ногами охватили бока. Лошадки, изгибаясь и поворачивая то в одну, то в другую сторону, гонялись друг за другом по степи, как птицы по небу, а Лора не сводила с них взгляда и готова была смотреть хоть до ночи.
Наконец лошадки подбежали к ней, остановились, и Лина с Джином соскользнули на землю.
— Иди сюда, Лора. Ты можешь покататься на лошадке Джина, — великодушно предложила Лина.
— Еще чего! Пусть она на твоей катается! — заявил Джин.
— Смотри не забывайся, а то я расскажу, как ты нас ночью пугал, — пригрозила Лина.
Лора схватилась за гриву лошадки, но та была намного больше, выше и сильнее ее.
— Я, наверно, не сумею. Я еще ни разу не ездила верхом, — сказала Лора.
— Я тебя подсажу, — успокоила ее Лина.
Одной рукой она взялась за челку лошади и, нагнувшись, подставила вторую руку Лоре, как ступеньку.
Лошадка, казалось, с каждой минутой становится всё выше и выше. Она такая большая и сильная, что может запросто раздавить Лору, и такая высокая, что если с нее свалишься, то все кости переломаешь. Лоре было очень страшно, но она решила во что бы то ни стало на этой лошадке прокатиться.
Встав одной ногой на Линину руку, она легла животом на теплую, скользкую, дрожащую спину лошадки. Лина подталкивала ее сзади. Лора перекинула другую ногу через спину лошадки, и тут всё кругом начало быстро уходить назад.
— Держись за гриву! — откуда-то издалека донесся голос Лины.
Лора изо всех сил вцепилась обеими руками в гриву лошадки, уперлась локтями и коленками ей в бока, но от тряски все мысли разом выскочили у нее из головы. Земля была так далеко, что она не смела даже взглянуть вниз. Каждую секунду она куда-то валилась, но в тот же миг начинала съезжать в другую сторону. От страха у нее стучали зубы. Издалека доносились крики Лины:
— Держись, Лора! Держись!
Потом тряска перешла в мерное покачивание: и лошадка, и Лора теперь плыли навстречу воздушным волнам. Лора открыла глаза и увидела, как под ней несутся назад травы. Она увидела, как развевается черная лошадиная грива, и еще крепче в нее вцепилась. Они летели вперед очень быстро, летели словно звуки песни, и пока эти звуки не стихнут, с ней ничего не может случиться.
Лошадка Лины с громким топотом ее догнала и побежала рядом. Лора хотела спросить, как ей остановиться, но не могла вымолвить ни слова. Впереди показались хижины, и она поняла, что лошадки каким-то образом ухитрились повернуть обратно к лагерю. Потом тряска началась снова. Потом трясти перестало, и Лора обнаружила, что все еще сидит верхом на лошадке.
— Я же тебе говорила, что это здорово! — воскликнула Лина.
— Но почему меня так трясло?
— Потому что лошадь идет рысью. Если рысь тебе не нравится, заставь свою лошадку скакать галопом.
— Просто прикрикни на нее — вот так, как я. Поехали дальше, хочешь?
— Хочу, — ответила Лора.
— Ладно. Ты только держись. А теперь кричи!
Это был чудесный день. Лора не раз падала, один раз ткнулась в голову лошадке, и у нее пошла кровь из носу, но ни разу она не выпустила из рук гриву. Косы у нее расплелись, она охрипла от криков и смеха, ноги покрылись царапинами от острой травы и еще от того, что она старалась вскочить на спину лошадки на ходу. Это у нее никак не получалось, и лошадка просто взбесилась.
Дети не слышали, как тетя Дора звала их ужинать. Наконец папа вышел из дома и крикнул: «Ужин на столе!» Когда все трое вошли в хижину, мама с ужасом глянула на Лору и пролепетала:
— Знаешь, Дора, я еще ни разу не видела, чтобы Лора так походила на дикого индейца.
Они с Линой два сапога пара, — отозвалась тетя Дора. — Ну да ладно, ведь с тех пор, как мы сюда приехали, Лина ни одного дня не провела так, как ей хотелось, а теперь до конца лета у нее опять ни одного свободного дня не будет.
Начинается Запад
Назавтра рано утром они уже снова сидели в фургоне. Его не разгружали, и поэтому всё было готово к отъезду.
От лагеря не осталось ничего, кроме хижины тети Лоры. На вытоптанной траве и на пустых местах, оставшихся от разобранных лачуг, землемеры уже размеряли участки и забивали колышки там, где будет строиться новый город.
— Мы уедем, как только Хайрем закончит все свои дела, — сказала тетя Дора.
— Увидимся на Серебряном озере! — крикнула Лина Лоре.
Папа стегнул лошадей, и колеса завертелись.
Солнце ярко светило на непокрытый фургон, но дул прохладный ветерок и ехать было приятно. Тут и там на участках работали люди, а временами навстречу попадались запряженные лошадьми фургоны.
Вскоре дорога стала спускаться по склонам холмов, и папа сказал:
— Впереди река Биг-Су.
Лора начала описывать Мэри то, что видела.
— Дорога спускается по низкому берегу к реке, но деревьев здесь нет. Есть только большое небо, поросшая травой земля и маленький мелкий ручеек. Иногда он разливается в большую реку, но теперь он пересох и стал не больше нашего Тенистого Ручья. Он бежит тонкой струйкой от заводи к заводи то по камушкам, то по засохшей глине. Сейчас лошади останавливаются, чтобы напиться.
— Пейте вволю, — сказал лошадям папа. — Теперь целых тридцать миль воды не будет.
За мелкой речкой пошли низкие травянистые холмики, и дорога, извиваясь между ними, стала похожей на короткий крючок.
— Дорога уперлась в землю, поросшую травой, и кончилась, — сказала Лора.
— Не может этого быть, — возразила Мэри. — Дорога идет до самого Серебряного озера.
— Знаю, — отозвалась Лора.
— Тогда следует не так говорить, — мягко сказала Мэри. — Мы всегда должны стараться говорить именно то, что хотим сказать.
— Я так и делаю, — сказала Лора.
Она не умела объяснить Мэри, что вещи можно видеть по-разному и описывать их тоже можно по-разному.
За рекой Биг-Су уже не было видно ни полей, ни домов, ни людей. Тут и на самом деле была не настоящая дорога, а только еле заметная колея от фургонов. Железнодорожной насыпи тоже не было. Кое-где в густой траве виднелись еле заметные деревянные колышки. Папа сказал, что их вбили землемеры, отметив место для железнодорожный насыпи, которую тут скоро начнут строить.
— Эта прерия похожа на огромный луг, который тянется во все стороны, далеко-далеко, до самого края земли, — рассказывала Лора.
Бесконечные волны цветущих трав под безоблачным небом вызывали у нее какое-то странное чувство. Она не могла выразить словами то, что чувствует. Вся их семья в фургоне, сам фургон, лошади и даже папа — всё казалось очень маленьким.
Всё утро фургон ехал по еле заметной колее и ничто не менялось. Чем дальше они продвигались на Запад, тем больше Лоре казалось, что они всё уменьшаются, уменьшаются и вообще никуда не едут. Ветер всё время покрывал волнистую траву одной и той же бесконечной рябью, копыта лошадей и колеса все время производили одни и те же звуки, дощатое сиденье однообразно тряслось. И Лора подумала, что они могут вечно ехать вперед, но всё равно останутся на том же месте, которое никогда не меняется, и никто даже не узнает, что они вообще здесь проезжали.
Двигалось только солнце. Совсем незаметно, но безостановочно оно двигалось по небу вверх. Когда оно оказалось прямо над головой, путники остановились покормить лошадей и позавтракать на чистой траве.
Было приятно отдохнуть на земле после долгой езды. Лора вспоминала, как много раз они вот так закусывали под открытым небом во время путешествия из Висконсина на Индейскую Территорию, а потом обратно в Миннесоту. Теперь они находятся на Территории Дакота и едут дальше на Запад. Но это путешествие какое-то не такое, как все остальные. И не только потому, что фургон не накрыт парусиной и в нем нет постелей, но по какой-то другой причине. Лора не могла сказать почему, но и прерия эта отличалась от прежней.
— Папа, когда ты найдешь участок, он будет похож на тот, который был у нас на Индейской Территории? — спросила она.
Подумав, папа ответил:
— Нет. Эта земля другая. Я не могу тебе точно объяснить почему, но эта прерия другая. Я чувствую, что она другая.
— Так оно и должно быть, — рассудительно заметила мама. — Мы находимся западнее Миннесоты и севернее Индейской Территории, и потому не удивительно, что цветы и травы здесь не такие, как там.
Но папа и Лора совсем не это имели в виду. На самом деле здешние цветы и травы почти ничем не отличались от тамошних. Но здесь было что-то такое, чего не было больше нигде. Тишина казалась бесконечной, и человек здесь чувствовал, что она подступает к нему вплотную.
Тихий шелест волнующихся трав, пофыркиванье лошадей, с хрустом жующих зерно из кормушки на задке фургона, и даже звяканье посуды и разговоры — никакие звуки не могли нарушить бесконечное молчание этой прерии.