Старые перекрытия были снесены напрочь, и продольный полупрозрачный купол крыши парил на немыслимой высоте. Хрустальные люстры из длиннейших, радужно сверкающих нитей спиральными каскадами ниспадали, появляясь словно бы из ниоткуда. Прозрачные витые колонны, полые изнутри, оказались лифтовыми шахтами — в них плавно скользили кабины, и человеческие фигурки в кабинах были совсем как игрушечные. Несколько разноуровневых площадок с пальмами, агавами и прочими экзотическими растениями парили в светлом пространстве летучими островами — поддерживающие их конструкции совсем не были заметны. Наверное, так выглядели висячие сады Семирамиды.
Белоснежные ленты эскалаторов неспешно ползли вверх мимо легких многоярусных колоннад, доставляя души покупателей в Валгаллу или Тлалокан.
Наверное, больше всего меня впечатлила внешняя невесомость многотонных конструкций, благодаря которой эфир внутри серого дома приобретал черты фэнтезийной нереальности.
Пахло в «Элизиуме» восхитительно. Призраки лабданума, османтуса, ветивера, жасмина, сандала и прочих драгоценных субстанций витали вокруг, перевиваясь в единый аромат, неопознаваемый, но смутно знакомый и от этого необыкновенно волнующий.
То же было и со звуками. Обрывки разнообразных мелодий, доносившихся со всех сторон, накладывались на морской шум людской речи, образуя музыку, каждая нота которой была безымянна и более неповторима.
Я стояла, невольно улыбаясь, очарованная открывшимся передо мной видом.
— Ну что, нравится? — насмешливо спросила Ксения.
— Очень! Но почему я никогда не бывала здесь раньше? Если бы я проходила мимо, мне бы даже в голову не пришло… Этот дом такой… такой солидный снаружи… я бы подумала, что здесь банк или контора серьезная.
— Господи! А где ты вообще была, кроме своей деревни? — с неожиданным возмущением сказала Геля. — В Русском музее и Кунсткамере? Для тебя институтские катакомбы — дом родной. А жизнь, — она обвела рукой перед собой, — настоящая жизнь, реальная, — она совсем другая.
Я смущенно поежилась. Где-то Геля была права: я искренне считала, что институтские катакомбы — лучшее, что случилось со мной в жизни, — но что поделать, если я уродилась такой?
— Каждому свое, — заметила примирительно Ксения, приобняв меня за плечи. — Зато Барашек у нас такой умненький-разумненький! Барашек будет хорошо учиться, а когда вырастет, то станет старшим библиотекарем и купит папе Карло новую куртку. А ты, ленивая Гелька, может, и вообще диплома не получишь, если Мартин тебе не поможет.
— Поэтому тебе придется выйти замуж за миллионера, — подхватила Аня, — и вести скучную примитивную жизнь миллионерской вдовы.
Геля польщенно хихикнула.
— Ваши слова да богу в уши!
Ведьмы захохотали, а я подумала, что мне заранее жаль того, кто по незнанию польстится на опасную обманку. Шутка про вдову звучала не совсем шуткой. Хорошо бы случилось так, чтоб Геле попался тот, чьи миллионы нажиты неправедно, бандит какой-нибудь или наркоторговец, — тогда хотя бы выйдет по справедливости.
— Может, пойдем уже? — нетерпеливо сказала Люда. Она обычно бывала неулыбчива, погружена в себя и сохраняла отрешенный вид и теперь. У меня даже возникло ощущение, что наш внезапный поход ей неприятен, поскольку оторвал от каких-то более важных дел. Так это было или нет, я не знала, но в любом случае я чувствовала с Людой какую-то общность, потому что предполагала: Люда не променяла бы свою погодную магию ни на какие миллионы.
— Действительно, что мы застряли здесь? У нас уйма дел, — подмигнула мне Ксения. — Будем из Барашка делать человека.
Дальнейшие несколько часов перевернули все мои представления о том, что должна носить хорошо одетая девушка.
— Я не ношу мужские кальсоны! — с возмущением сказала я, расправив и разглядев светло-серую тряпочку из шелковистого трикотажа, которую выдала мне Ксения. Потом я взглянула на ценник и пробормотала: — Не-ет, это не мужские кальсоны, они не могут столько стоить…
— А это что? — Два предмета, которые Аня протягивала мне, отдаленно напоминали обувь. Предположительно, они должны были быть босоножками. Толстая платформа, высокие острые каблуки, лаковые ремни — все это каких-то неземных, космических очертаний и неоново-розового цвета.
— Это «Джимми Чу», Барашек. Почти. Настоящего «Джимми Чу» здесь нет, но почти «Джимми Чу» найти можно.
Проговорив эту совершеннейшую абракадабру про неведомого «Джимми Чу», Ксения выдала мне короткую белую блузу, которая, казалось, состояла из одной гигантской, хитрым образом перекрученной оборки. Я в сомнении приняла блузу. Ее ткань оказалась нежной, кисейно-тонкой и при этом полупрозрачной.
— Просвечивать будет. Я не то чтобы сильно стесняюсь, но бессмысленная какая-то вещь. И даже живот не прикроет. Вообще ничего не прикроет, — сообщила я обществу свои выводы.
Общество дружно вздохнуло.
— Да кому нужен твой живот! — снисходительно поморщилась Ангелина.
Железная логика, подумала я. Мой живот никому не нужен, так давайте скорее его всем покажем.
Единственной вещью, которая не вызвала у меня отторжения, была элегантная шляпа-федора из пестрого — в «куриную лапку» — розово-белого твида, с тремя мягкими вмятинами, с лентой у основания тульи.
— Шляпу надену, а кальсоны — нет. И «Джимми Чу» не надену, упаду я с вашего «Джимми».
— Барашек! — понизила голос Ксения и сверкнула карими очами. — Шопингом занимаются для веселья и счастья. Поэтому ты немедленно, вот прямо сразу, не отходя от кассы, прекращаешь блеять и брыкаться и начинаешь вести себя как нормальная девушка. То есть радуешься, хлопаешь в ладоши и с удовольствием примеряешь все, что посоветуют тебе старшие товарищи по шопингу. Иди переодевайся, потом нам покажешься.
— Иди-иди, — сказала Аня. — И не сомневайся, Ксю у нас эксперт по шмоткам. Ты еще ей спасибо скажешь.
Посижу в примерочной, а потом скажу, что не подошло по размеру, быстренько созрел у меня хитроумный план. Но тут Мартин, который, едва мы зашли в стеклянный аквариум магазина, упал в кресло для посетителей, подал голос:
— Данимира, сделай, как Ксения говорит. Тебе понравится, гарантирую. А если нет — клянусь! — я съем эту шляпу.
Тон его речи был шутлив, и Мартин вроде улыбался, но что-то в выражении его лица заставляло думать, что у него болят зубы. Определенно, он был нездоров. Не наша ли последняя встреча являлась причиной этого нездоровья? Конечно, при таком направлении мыслей Мартину я отказать не смогла, наши отношения и так были подвешены на тонкой нити.
Испустив тяжелый вздох, я отправилась в примерочную.
— И косу распусти, — сказала мне вдогонку Ксения. — Школа закончилась, Барашек.
Продолжая страдальчески вздыхать, я облачилась в шутовской наряд, предложенный мне Ксенией. С блузой пришлось немного повозиться: Мебиус умер бы от зависти при виде этого швейного изделия, но, включив весь интеллект, отпущенный природой, мне удалось сообразить, какая часть должна находиться на фасаде, а какая — с тыла.
Затем с опаской путника, расстающегося с земной твердью и вступающего на шаткий веревочный мостик, я сняла тапочки и просунула ступни в неоновые ремни космической обуви. Со стороны каблуки выглядели пыточным приспособлением, но, как ни странно, ногам было удобно. Этого никак не могло быть, но было действительно удобно.
Я озадаченно потаращилась на волшебные босоножки, потом выпрямилась, с любопытством взглянула в зеркало и замерла.
Никогда не представляла, насколько одежда может изменить человека.
Это было похоже на колдовство.
То, что принималось мною за кальсоны, оказалось узкими и очень женственными брюками с легкими складками у пояса. Ноги, обтянутые серым шелком и вознесенные ввысь искусством таинственного Джимми Чу, казались бесконечно длинными. Белоснежная блуза Мебиуса прикрывала все, что должна была прикрывать, но, распахиваясь особенным образом, обнажала ключицы, отчего шея тоже казалась бесконечно длинной. Пришлось признать, что полоска голого загорелого живота смотрится в контексте образа логично и довольно-таки мило. Никогда бы не подумала, что подобный наряд может кого-либо украсить, но факт был налицо — девушка напротив словно сошла со страниц модного журнала. Недостатки, которые я с досадой наблюдала, когда раньше смотрелась в зеркало, — неловкая детская долговязость и чрезмерная длина рук и ног — внезапно чудесно преобразились на моих глазах. И, пожалуй, ни на ком другом эти странные вещи не смотрелись бы так хорошо, как на мне…
Задумчивым движением я распустила волосы, и снова Ксения оказалась права — стало еще лучше.
В качестве завершающего штриха я опустила на макушку федору, слегка надвинув ее на лицо.
Я буду счастлива, вдруг поняла я, разглядывая незнакомую красавицу в зеркальном стекле. Очень счастлива — такое пронзительное, такое ясное предчувствие не может не сбыться…
Теперь всегда буду носить шляпу… спать буду в шляпе и в «Джимми Чу». Ксения оказалась настоящей волшебницей. Как она вообще догадалась, что эти странные вещи можно носить и, главное, носить одновременно?
Мне вспомнился Леха Абрикосов. Вообще-то я считала Леху веселым шалопаем и искренне полагала его заманчивые речи пудрой для девичьих мозгов. Теперь стало понятно, что он имел в виду. Возможно, он и не шутил. Интересно, что там у него вышло на снимках? Надо будет поискать в интернете «Леху Абрикосова, свадьбы и ню» и выкупить фотографии того чудесного праздного, ничем не омраченного августа. Будем надеяться, что Леха их не удалил. Наверняка он не откажется от возможности подзаработать на нашей случайной фотосессии.
Я еще немного покрутилась перед зеркалом, а потом вышла на подиум… то есть я просто отодвинула шторку и покинула примерочную, но ощущения были такие, будто там, впереди, освещенные подмостки и сотни глаз в полутьме.
— Ну вот… как-то так… — сказала я, смущенно улыбаясь и разводя руками.
Раздались аплодисменты. Ведьмы хлопали мне, хотя, по большому счету, аплодировать надо было Ксении. Я сделала в ответ несколько шутливых книксенов.
Мартин не хлопал. Мартин меня изучал. Его серьезный и далеко не шутливый взгляд путешествовал по мне, как если бы Мартин осматривал невиданный доселе и богато изукрашенный собор. При других обстоятельствах меня бы это смутило. Но не теперь, когда я могла потерять его. Смотри, ответила я, не отводя глаз, игра стоит свеч? Видишь, какой я могу быть?
Когда все перестали хлопать, Мартин поднял ладони и произвел несколько ленивых громких хлопков.
— Браво, Данимира, браво, — похвалил он. — Но это только начало, не расслабляйся.
Да, подумала я, это только начало. Начало всего.
И мы отправились дальше кружить по «Элизиуму». По требованию ведьм я перемерила половину одежды, продававшейся здесь. Ксения производила один эстетический эксперимент за другим. Романтические платья в цветочек и рокерские косухи, строгие деловые костюмы и двойки, напоминавшие пижаму, короткие коктейльные платьица и мешковатые свитера — мне шло все. Как выяснилось, меня можно было обмотать тряпкой для мытья полов — и в этом наряде я все равно была бы хороша.
Первый раз в жизни я чувствовала себя по-настоящему красивой. Не симпатичной девчонкой, при виде которой парни начинают улыбаться, а женщиной, которой мужчины оборачиваются вслед с таким вот, как у Мартина, серьезным и пристальным взглядом.
К этому состоянию надо было еще привыкать и учиться с ним жить, а пока осознание собственной красоты пьянило меня не хуже шампанского. Выражалось это довольно просто — мне хотелось скупить весь «Элизиум» сразу.
Мартин постепенно обрастал пакетами. Я даже попыталась отнять парочку, но он не отдал.
И постоянно фоном присутствовала надежда: он не сможет отказаться от такой, как я. Съезжу в Оленегорск, там все разрешится. Надо будет позднее познакомить Мартина с родителями. Маме он точно сразу понравится. А вот отец — более сложный человек, да и Мартин, как мне кажется, тоже непрост. Но папа превыше всего ценит в человеке талант, он увидит, какой Мартин одаренный, и они найдут общий язык.
Где-то на последнем этаже, когда я уже начала подумывать, что, пожалуй, насытилась первым в моей жизни шопингом, мы остановились у витрины, где были выставлены вечерние платья. Салон «Мадам Трюмо». Корсеты, воздушные многослойные юбки в пол, блестки и стразы. Все было сказочной красоты, но немного не для этой жизни.
— Ну, это-то мне вряд ли когда-нибудь понадобится, — сказала я. — В таком виде только «Оскар» получать или Нобелевскую премию. Ни то, ни другое мне не грозит. И посмотрите, цены вообще не указаны. Наверное, меры предосторожности — чтоб штабеля из обморочных тел витрину не загораживали.
— А мы не будем покупать, — сказала Ксения. — Мы просто будем мерить и веселиться.
Тут я в первый раз почувствовала реальную усталость.
— Может, не будем заходить? Полюбуемся да и пойдем подобру-поздорову? Мне продавцов жалко. Здесь, наверное, редко покупают, а мы подадим им надежду.
Ксения загадочно усмехнулась.
— Нас здесь встретят как дорогих гостей.
— Барашек, тебе это просто необходимо, — проникновенно сказала Аня. — Ты уж прости, но платье, в котором ты была на новогоднем балу…
Я удивилась. Выходит, Аня помнит, в чем я была на институтском вечере? А ведь мы тогда не были знакомы… Неужели я так плохо выглядела? Мне стало обидно за мой новогодний наряд. Мы с Женей выбирали его вместе. Голубое трикотажное платье было недорогим, но симпатичным и вроде бы мне шло. Между прочим, на балу я у стенки не стояла.
— Мне б твои деньги, — сказала Геля. — Я б в том платье за картошкой не вышла. — В ее голосе прозвучала искренняя обида, что у нее нет моих денег. По-моему, Геля сильно преувеличивала платежеспособность нашей семьи. Мы, конечно, не бедствовали, но и для журнала «Форбс» не существовали.
Я прислушалась к миллиону остроумных ответов, вскипевших во мне в ту же секунду. Озвучивать нельзя было ни один из них.
Ладно. Последний рывок. И только ради того, чтобы Мартин еще раз убедился, что я могу быть красивой.
— Пойдемте, — решительно сказала я и первой вошла в салон.
Хозяйка салона желала, чтобы ее именовали так же, как и ее салон, — мадам Трюмо. Немного странно, но, может быть, удобно для бизнеса. Она была немолода, маленькая, сухонькая, стильная, несмотря на небольшой горбик. Гномья кровь, решила я. Вполне возможно, что к ее пятидесяти можно накинуть еще полсотни. При разговоре мадам мило грассировала, и это действительно звучало немного по-французски. Как оказалось, мадам Трюмо была знакома с Ксенией и встретила нас очень приветливо. Меня она осыпала комплиментами, сказав, что ей будет приятно подобрать достойное обрамление для юной северной жемчужины. Фраза была немного манерна, но в устах женщины, именующей себя «мадам Трюмо», прозвучала естественно.
Мне понравилось.
Вот вам, думала я. Слышали? Жемчужина, а не Барашек!
В качестве примерочной использовалась небольшая комната, вся в зеркалах и обставленная с королевским шиком.
С застежкой первого платья, выбранного, кстати, не Ксенией, а мадам Трюмо, мне справиться не удалось. Крючки располагались на спине, и после нескольких мучительных попыток я поняла, что самой мне платье не застегнуть.
Я приоткрыла дверь и позвала на помощь. К моему смущению, в примерочную проскользнула сама хозяйка салона. Видимо, Ксения, шикарная столичная штучка, да к тому же дочь особы, приближенной к мадридскому двору, действительно была здесь дорогим гостем. Я подумала, что надо будет спросить у папы, не знает ли он некоего Михайловского. Снова праздное любопытство, но мне стало интересно.
— Вы имеете красивые волосы, мадемуазель Данимира, — прощебетала мадам, ловко застегнув крючки на корсете. — Но стиль прелестной дикарки — это не для вечерних туалетов.
Я поразмыслила и решила, что обижаться не на что — волосы красивые, дикарка прелестная. Замечание было сделано безукоризненно.
Мадам усадила меня в кресло, быстро и ловко собрала пряди на макушке, закрутила и подколола их множеством шпилек, которые доставала из кармашка жакета. Получилось что-то объемное и стильно-небрежное, в духе шестидесятых годов прошлого века.
— Да, я не ошиблась, — с удовлетворением сказала мадам Трюмо. — Так хорошо. У вас, Данимира, удивительно несовременное лицо.
Я подняла на нее глаза в замешательстве.
— Это комплимент, — засмеялась она, потом как бы между прочим продолжила: — Простите за любопытство, а в каких отношениях вы с Ксенией?