Он положил трубку на стол. Ему хотелось зашвырнуть ее подальше. Но руки не слушались. Что теперь делать? Шизофреники, говорят, слышат голоса. Но телефон. Как мог зазвонить телефон? Или это ему почудилось? А если нет? Тогда что – его выследили? Кто и зачем? И куда бежать? Они знают о нем все. Хотя, собственно говоря, что такого они могут о нем знать? Ничего тайного у него в биографии нет. И секреты родины он не выдаст просто потому, что их не знает. И миллион долларов он мафии не заплатит. Потому что у него нет таких денег. Он не интересен спецслужбам и бандитам. И кто же тогда его мучает?
Причем он с полной ясностью понимал, что ни погасшая в курилке лампочка, ни девицы с острыми клыками, ни призрак бабушки никак не вязались с какой-нибудь бандой, которая по непонятным и абсолютно извращенным причинам могла его преследовать.
Приходилось признать свою невменяемость. Но как бороться с душевной болезнью, которая захватила тебя настолько, что подменяла физические ощущения? Пойти в больницу и все рассказать? Бред какой-то. Он навсегда испортит себе жизнь. Тогда что?
Человеческое сознание – сложная штука. Может быть, его наваждение связано с какими-то реальными событиями? Теперь ему и самому уже стало казаться, что бабушка упоминала при нем какого-то Прова. Давно, в его детстве. Родители постоянно мотались по командировкам. И до школы он почти все время жил у бабушки в Таганроге.
Конечно же, он не мог теперь помнить все, что ему тогда говорили, о ком рассказывали. Что-то напугало его? Какая-то история, рассказанная бабушкой? Вполне возможно, что теперь, когда здоровье его пошатнулось (непрекращающаяся тошнота не позволяет в этом сомневаться), детские страхи выплыли наружу. Нужно их восстановить. Тогда, возможно, у него хватит сил справиться с болезнью. «Вернуться к источнику страха», – сказал у него в голове внутренний голос. Но не тот мерзкий и свистящий, который требовал от него розыска треклятого Прова, а вполне нормальный внутренний голос, какой обычно еще называют здравым смыслом.
И тут приходилось ждать помощи лишь от бабушкиной сестры – бабы Вали. Только она могла помнить старые и всеми другими забытые разговоры. У стариков хорошая память на прошлое. Оставшись в старых девах, баба Валя всю жизнь прожила возле сестры. И если был в сундуках семейных историй какой-то Пров, она должна была о нем знать.
С одной стороны, план поехать в Таганрог выглядел диковатым. От него попахивало капитуляцией. Как будто Андрей уступал требованиям мучавших его видений. С другой стороны, он отправлялся на поиски Прова совсем не в том смысле, которого требовали от него видения и голоса. Ничего мистического и таинственного. Он просто выяснит у бабы Вали, кто был этот человек и в связи с чем бабушка могла ему о нем рассказывать. Тогда все должно было встать на свои места. По крайней мере, Андрей на это очень рассчитывал.
Может быть, даже не в Прове дело. Андрей уже два года не был у бабушки на кладбище. Надо бы проведать. Говорят же, что умершие зовут живых к себе на могилы, когда те слишком долго к ним не приходят.
У Андрея оставалось еще две недели от отпуска. Он, правда, хотел взять их к Новому году. Но теперь ему было не до праздников. Еще неизвестно, доживет ли он до них, если не сможет справиться со своим недугом. Он завтра же напишет заявление. Начальство ему не откажет. Его уважают. Впрочем, это вранье. Никто его на работе не уважает. Ему не откажут единственно потому, что ни один дурак не будет брать отпуск сейчас, мерзкой и дождливой поздней осенью. И если он добровольно хочет поменять свой новогодний отдых на это межсезонье, то кто, скажите, будет ему в этом препятствовать?
Прижавшись спиной к стене, Андрей пил чай в ярко освещенной кухне. И с каждым глотком его решимость куда-то исчезала. Она словно растворялась в желтом свете люстры. И поездка в Таганрог уже не казалась ему логичным выходом из сложившейся ситуации. Вдруг в дороге ему станет хуже? А если ему не мерещится, и за ним действительно кто-то следит? Тогда оставлять город было просто опасно.
Но что ему еще оставалось делать? Пойти к психиатру? Южный уютный город был намного привлекательнее обшарпанных больничных стен. В любом случае встать на учет в психдиспансере он всегда успеет. С таким делом не торопятся. Не разумнее ли сначала попытаться самому, без помощи врачей восстановить душевное равновесие?
– Никуда не деться, – бормотал он, убеждая самого себя в им же самим принятом решении, – надо ехать.
7.
Вагон резко дернулся, как будто был приклеен к рельсам и тепловозу пришлось отрывать его. Перрон с морем зонтов медленно поплыл назад. Андрей невольно вздохнул с облегчением. Несмотря на толпы народа, вокзал вызывал в нем безотчетное чувство страха. Он приехал туда часа за два до отправления. На это у него было несколько причин. Во-первых, он боялся идти по улице в сумерках. Лучше уж было пересидеть их на вокзале. Так, по крайней мере, ему тогда представлялось.
Во-вторых, он опасался неожиданных встреч. От шума шин по мокрому асфальту его пробивала дрожь. Новая встреча с велосипедистом не сулила ему ничего хорошего. И он оставил себе запас времени на тот случай, если придется спасаться бегством, менять маршруты троллейбуса и ехать в противоположном направлении, чтобы запутать преследователей. Что-то, правда, смутно подсказывало ему, что таких преследователей вряд ли можно запутать. Особенно, если они – плод его больного воображения. И все же он был готов к тому, чтобы хотя бы попытаться обезопасить себя при развитии событий по наихудшему сценарию.
Однако ничего неожиданного не произошло. Дождь сменился отвратительным мокрым снегом, который таял, едва прикоснувшись к земле или одежде. Ботинки Андрея промокли еще до того, как он дошел до остановки. Он не взял зонтик, чтобы тот не помешал ему в случае неприятной встречи. И по лицу его стекали противные холодные струйки. Если не считать этих мелких неудобств, он добрался до вокзала без осложнений. Но огромное здание, наполненное снующими во всех направлениях людьми, внезапно напугало его. Он никак не ожидал подобного. Он резонно считал, что в окружении толпы будет в безопасности. Но шорох шагов и голоса, сливающиеся в один нестройный гул, заставили все его органы чувств напрячься.
Делая вид, что ждет кого-то, Андрей присел на лавку в зале ожидания и нервно оглядывался по сторонам. Ему казалось, что за ним все время кто-то наблюдает. Может быть, с соседних рядов? Или из дальнего угла зала? Возможно, от билетных касс или из-за стенда с расписанием поездов? Он старался нащупать этот взгляд, поймать его, чтобы увидеть своего преследователя, но ему этого никак не удавалось.
Навязчивая идея? Мания преследования? Наверное. Он боялся даже не столько того, что кто-то нападет на него здесь. Нет, его страшила одна только мысль, что его выследили. И сейчас ему представлялось, что сделать это не составляет никакого труда. Самому себе он казался огромным. Любой заметил бы его в какой угодно толпе. Он выламывался из нее, как нечто инородное. Его не надо было даже искать глазами. Достаточно было проследить за взглядами других людей – все они были прикованы к нему.
Заставив себя мыслить здраво, Андрей сделал несколько глубоких вдохов и подчеркнуто лениво в очередной раз повел взглядом по сторонам. Все были заняты своими делами. И он никому не был нужен. Никто не собирался рассматривать его. А если чей-то взгляд и скользил по его лицу, то это был ничего не выражающий взгляд человека, не знающего, чем себя занять в ожидании нужного поезда. «Успокойся!» – мысленно приказал себе Андрей и посмотрел на часы. До отправления оставалось еще около часа. И он вдруг понял, что ему ужасно хочется курить.
Андрей вышел на перрон. Холодный воздух подействовал на него успокаивающе. Снег не прекратился. Но ветер почти стих. И под накрывавшим перрон козырьком было сухо. Андрей поставил сумку себе под ноги и медленно, наслаждаясь самой возможностью занять себя делом, достал из кармана нетронутую пачку сигарет, аккуратно распаковал ее и, сложив большой и указательный пальцы щипчиками, вынул из нее сигарету.
После первой же затяжки вся ситуация предстала перед ним уже не в столь мрачных красках, как несколько минут назад. Чего, собственно говоря, он боится? От чего бежит?
– Молодой человек, – послышался женский голос.
Андрей оглянулся. Это его? Да, наверняка его.
– Молодой человек, – повторила толстая тетка, волочившая за собой, как большую и упирающуюся собаку, огромную черную сумку, водруженную на двухколесную тележку, – здесь будет посадка на таганрогский?
– Здесь, – буркнул Андрей, подозрительно взглянув на свою собеседницу.
Его слегка улучшившееся настроение вновь упало. Как будто маленький человечек, борясь за свою жизнь, карабкался, цепляясь за стены, вверх из темного бездонного колодца. И когда его голова вот-вот должна была показаться над поверхностью, его рука неожиданно соскользнула с мокрого камня, и он вновь полетел вниз, на самое дно – черное и зловещее.
Впрочем, в толстой тетке не было ничего необычного, тем более опасного. Да и ее вопрос не мог вызвать никаких подозрений. Она заранее вышла на перрон, чтобы не отстать потом со своей огромной и неуклюжей сумкой. Андрей старательно убеждал себя в этом. Но вернувшаяся к нему тревога больше не отпускала его. К тому же от курения его вновь сильно затошнило. А еще он вспомнил, что забыл взять с собой в дорогу не только поесть, но даже и попить. Но возвращаться в сырое нутро вокзала ему не хотелось.
Зябко поеживаясь в мокрой куртке (все же хорошо, что он надел куртку – пальто промокло бы уже насквозь, а куртка еще хранила в себе хоть какие-то остатки тепла), он напряженно оглядывался по сторонам. Перрон мало-помалу заполнялся людьми. Какие-то дядьки пили пиво, расставив бутылки на мраморном парапете, который обрамлял выход из туннеля, ведущего в недра вокзального комплекса. Молодая пара с надрывом целовалась. Как будто парнишка затем собирался бросить подружку под колеса состава. Кто-то смеялся – нервно и неестественно. Так смеются, когда хотят показать, что им весело.
В другое время Андрей не обратил бы на это никакого внимания. Но теперь все казалось ему подозрительным, все раздражало. В каждом он видел угрозу. Почему тетка спросила про таганрогский поезд именно его? Сколько можно целоваться этой парочке? Может быть, они следят за ним? Все. И эта тошнота – не признак ли она надвигающейся опасности? Андрей напрягся всем телом, в любое мгновение готовый дать отпор или броситься бежать – глядя по обстоятельствам.
Подали состав. Причем не так, как все ожидали – не с головы, а с хвоста. И люди стали сновать вдоль поезда, отыскивая свой вагон. От карусели лиц, сумок, чемоданов, баулов и непонятных постороннему обрывков фраз у Андрея закружилась голова. Он хотел попросить о помощи, но побоялся. Кто поверит, что молодому и вполне здоровому на вид человеку вдруг стало плохо? Скорее решат, что он наркоман. Или сумасшедший. Второе предположение, впрочем, наверняка недалеко от истины. Но тем более не стоит привлекать к себе лишнего внимания. Надо собраться и во что бы то ни стало заставить себя добраться до своего места.
Когда он в конце концов плюхнулся на свою полку, ему действительно стало легче от физической ограниченности пространства. Плацкартный вагон, набитый людьми и заставленный багажом, сидел на нем, как туфли по ноге. Здесь не оставалось дистанции, воздушной перспективы на то, чтобы что-то рассматривать. Не надо было опасаться взгляда откуда-то издалека. Все, кто так или иначе имел возможность наблюдать за тобой, находились в досягаемости руки. И от этого за ними легко было уследить.
В своих попутчиках Андрей не нашел ничего подозрительного или опасного. Старуха с девочкой-подростком – наверное, внучкой. Они сразу распаковали пакеты с домашней снедью и принялись ужинать. Как будто ехали издалека и уже давно были в дороге. Наблюдая за ними, Андрей снова вспомнил, что не взял с собой никакой еды. Сейчас этот факт нисколько его не огорчил. Он все равно не смог бы проглотить ни кусочка. Одного взгляда на пищу было достаточно, чтобы это понять. Тошнота подступала волнами к горлу. Лучше лечь на полку и лежать пластом. Как на судне во время качки. Он сам, правда, никогда не выходил в море. Но читал где-то о способах борьбы с морской болезнью. Да, собственно говоря, про это все знают. Даже неизвестно откуда.
С другой стороны, у него ведь не морская болезнь. Его не укачивает. И его тошнота имеет поэтому другую причину. Какую? Он не мог на это ответить. Хотя мог поразмышлять по этому поводу, чтобы скоротать время. Когда ты лежишь, вытянувшись на полке, в несущемся по рельсам вагоне, у тебя есть бездна времени для размышлений.
Прежде чем забраться наверх, Андрей еще раз внимательно оглядел своих соседей. Четвертую полку в купе занимала слегка располневшая женщина средних лет. Она сидела возле окна, откинувшись на вагонную переборку, и неотрывно смотрела в черноту окна. Что она могла там разглядеть, кроме мелькающих, словно лампочки елочной гирлянды, огоньков, проносящихся мимо? Наверное, она тоже коротала время, размышляя о чем-то своем. И ей при этом было мало дела до своих соседей. На боковых полках, правда, пристроились два парня. Но они вскоре после отправления пустились на поиски своих приятелей, которым достались места в другом вагоне: то ли пятом, то ли пятнадцатом – тут у них вышел спор. И зеленая змея извивающегося по рельсам состава поглотила их в своем чреве.
Андрей лег. Вытянуться на полке, впрочем, не удалось. Он упустил из виду этот момент. Полка была короткой и неудобной, как прокрустово ложе. Лежать на ней можно было либо на спине, согнув ноги в коленях, либо на боку, скрючившись и поджав все время оказывавшиеся лишними ноги под себя. Что в одной, что в другой позе нельзя было выдержать более десяти минут. Все тело затекало, и только напряжением воли можно было заставить себя не шевелиться. Еще через несколько минут уже невозможно было думать о чем бы то ни было, кроме смены положения тела.
Проворочавшись так час или два, Андрей окончательно отчаялся найти хоть сколько-нибудь удобное положение и тупо уставился на нависшую над ним багажную полку. Он напоминал себе покойника, лежащего в гробу и рассматривающего крышку своего последнего пристанища. Впрочем, покойники не лежат, согнув коленки. «Даже к ним проявляют большее уважение, чем к пассажирам плацкартных вагонов», – невольно подумал Андрей не без доли злорадства.
Ему решительно нечем было заняться. Хотелось курить. Но он боялся выйти в тамбур. Кто знает, кого он мог там встретить. Бабушка была еще не худшим вариантом. Ее он больше не боялся. По крайней мере, понимал, что она не желает ему зла.
Он невольно прислушался к мерному перестуку колес: так-так, так-так, так-так. Они словно отсчитывали время. Затем его внимание привлекли голоса внизу. Вернее, голос. Общение попутчиков вряд ли можно было назвать разговором. Внучка, похоже, вообще не принимала в нем участия. Что до ее бабушки, а этот неприятный скрипучий старческий голос, по-видимому, принадлежал ей, то она лишь изредка вставляла короткую реплику в монолог полноватой женщины (больше в купе никого не было).
– Далеко, – проскрипела старуха.
– До Южно-Сахалинска самолетом, – как бы подтверждая дальность поездки, наверное, уже не в первый раз объяснила женщина, – а дальше еще три часа вертолетом. В рабочий поселок. Сроднилась я с этим маршрутом. Почти каждый год туда езжу из Таганрога к сестре на могилу.
Старуха в ответ что-то невнятно хмыкнула. Может быть, просто вздохнула.
– Завез, – вновь подхватил женский голос, – Степан. Приехал к нам на море отдыхать. Познакомился с сестрой и увез. На этот самый Сахалин. Воистину край земли. Крайнее некуда. Ничем не доберешься, не доедешь. Кроме самолета. Мать, когда провожала, плакала. Точно навсегда прощалась.
– Так и вышло, – резюмировала старуха.
– В конечном счете – да, – согласилась женщина. – Первое время они, конечно, приезжали. Не каждый год, но все же. А потом он погиб. Степан. И так как-то по-глупому. Поехал зимой с другом на рыбалку и замерз. Буран был. Заблудились они. Нашли через неделю. Я тогда Любке говорила: «Приезжай, возвращайся. Чего там одной сидеть».