Она говорила о муже чуть насмешливо, но с такой любовью, уважением и пониманием… У меня на мгновение сжалось сердце… Андрей-Андрей… Что же у нас получилось не так… Почему…
Наконец мы пришли.
Балерина чем-то напомнила мне императрицу Марию Алексеевну. Не внешностью, нет. Совершенством.
Белая фарфоровая кожа, темные гладкие блестящие волосы и такие же темные, огромные блестящие глаза. И я знала, как зовут этот блеск, — боль… Хрупкая, тоненькая, она лежала на кушетке в кабинете у Натальи Николаевны. Увидев нас, попыталась встать, но была остановлена резким, красноречивым жестом княгини.
— Что мне надо сделать, чтобы танцевать? — голос был красивым. Нежным, но сильным. И снова она напомнила мне Марию Алексеевну. Наверное, она тоже императрица. Императрица Императорского театра…
— Хотите танцевать — давайте вылечим вашу спину, — ответила Наталья Николаевна. — Как вообще можно было настолько не заботиться о себе?
— Вы не понимаете, — устало произнесла балерина почти шепотом. — Танцы — это… Возможность существовать. Пожалуй, единственная…
И она посмотрела на меня. Пристально и внимательно. В глазах ее промелькнуло что-то… На мгновение стало не по себе. Я заставила взять себя в руки. Это все усталость. Надо, наверное, все-таки попросить хотя бы один выходной.
— И ради танцев вы готовы терпеть такую боль?
Я почувствовала только отголосок ее боли… Меня накрыло волной такой силы, что я еле удержалась на ногах!
— Да, — ответила она. — Что вы делаете?
— Не мешайте, — хором пригрозили мы, склоняясь над балериной. Снегова снимала боль в спине, а я работала над левой ногой, сведенной так, что та казалась деревянной.
Когда Наталья Николаевна поднялась, ее руки тряслись. Нине, казалось, стало легче — балерина обмякла на кушетке сломанной куклой.
— Ирина Алексеевна. — Княгиня Снегова вытерла влажный лоб полотенцем. — Посмотрите спину больной, подумайте, что можно сделать. Потом сверим ощущения. Я пока схожу посмотрю, кто у нас из диагностов еще в госпитале.
— Вы действительно жена Великого князя Радомирова? — спросила у меня балерина, как только мы остались вдвоем.
— Да, — кивнула я. — Раздевайтесь, я принесу вам халат.
— Надо же. А я не верила, что вы на самом деле работаете в госпитале.
— Помолчите, пожалуйста. Вы меня отвлекаете.
Я осторожно провела ладонями над ее позвоночником от шеи до крестца.
— Где больно? Или печет?
— Везде.
— Как же так… Почему вы не обратились к целительницам раньше?
— Зачем? Я же могла танцевать. А все остальное можно перетерпеть.
Я просто восхитилась — это же какое упрямство! Или… глупость?! Какое пренебрежение своим здоровьем! Какое умение терпеть боль! Все это вызывало раздражение и восхищение одновременно. Даже не знаю, чего во мне в тот момент было больше…
— По состоянию вашего позвоночника могу сказать, что у вас грыжи гроздьями. А в крестцовом отделе — вот здесь — одна из них защемила седалищный нерв. Боль вы чувствуете такую, что шаге на сороковом ложитесь на пол и катаетесь, пытаясь найти позу, в которой отпустит. А ступню, вот здесь, слева, вы уже не чувствуете. И если я могу попытаться понять, как для вас важно станцевать какой-то балет, то понять, по какой причине вы рискуете остаться калекой… Я не могу.
— Что будет, если я дам разрешение на операцию? Через сколько я смогу восстановиться?
— Диагност придет и скажет точно, что у вас с позвоночником. Я не знаю, сколько времени уйдет на восстановление, но речь идет не о неделях. А о нескольких месяцах.
— Можно ли облегчить боль, станцевать — хотя бы премьерные спектакли, а потом лечь на операцию?
— Риск. Но, опять же, надо смотреть на состояние грыжи и позвонков.
— Понимаете… Там, где мы пробиваемся, все очень жестоко. И к боли… можно привыкнуть. А вот к тому, что можно рухнуть с вершины, на которую пробивалась, сколько себя помнишь… Нет.
— То есть если я правильно вас поняла, сейчас наша задача — облегчить ваше состояние и дать возможность станцевать? А потом вы придете на операцию?
— Совершенно верно.
— Послушайте, но если у вас отнимутся ноги… Никаких танцев не будет! Давайте думать, как нам поступить. К тому же у меня есть идея. И, кстати говоря, какие обезболивающие вы принимаете? И есть ли какие-нибудь ограничения в лекарствах?
Мы провозились с прима-балериной Императорского театра до глубокой ночи. Тихонько разводили узкие каналы позвонков, высвобождали нервные окончания, укрепляли сумки грыж, чтобы они дожили до операции и не повредились. И все это консервативно, без операционного вмешательства.
Когда мы закончили, то переглянулись с Натальей Николаевной — обе были мокрые, как будто купались прямо так, в белых одеждах целительниц.
— Завтра надо повторить, — с трудом выговорила я.
— Да… — выдохнула начальница.
Я даже обрадовалась тому, что с утра в субботу буду чем-то занята. Что можно отложить поиски квартиры, и не только… Что есть чем оправдать свое нежелание покидать госпиталь, чтобы решать личные проблемы.
Но Наталья Николаевна просто-напросто выставила меня из госпиталя.
— Гулять! — приказала она мне. — Срочно дышать воздухом! Вы уже неделю наружу не выходили!
Мне не хотелось, но спорить с княгиней Снеговой было бесполезно. Поэтому я решила быстренько сбегать в ближайший книжный магазин. И на этом успокоиться. Заодно будет чем скоротать вечер. Что-то мне подсказывало, что к больным меня не пустят.
Но, как только я перешла дорогу, увидела князя Варейского. Был он… не то чтобы осунувшийся. Просто какой-то другой.
— Ирина Алексеевна, — окликнул он меня. — Здравствуйте. А я вас который день высматриваю. По-моему, это очень раздражает вашу охрану.
— Михаил Олегович, добрый день, — почему-то улыбнулась я.
Странно, но после того, как мы ушли из поместья, где нас захватили в заложники, живыми, я не чувствовала в отношении князя Варейского ни гнева, ни злости. Может быть, виновато его сердце, что вернуло мне Дар?..
— Вы могли бы уделить мне несколько минут? — Он с подозрением посмотрел на меня — видимо, то, что я не шиплю как змея и не отскакиваю в сторону, показалось ему странным.
— Отчего нет… Только давайте отправимся куда-нибудь — и выпьем чаю. Холодно.
— А… репортеры?
— Поздно, любезный князь. Вы уже подошли ко мне, теперь напишут что угодно. И уже без разницы — виновны вы или нет.
— А вы изменились, — посмотрел он на меня внимательно.
— Да, я изменилась. — На миг кольнуло сердце. — Но это, как я понимаю, к делу не относится. Не переживайте — приставленная ко мне охрана подтвердит ваше приличное поведение.
Мы зашли в милую кондитерскую неподалеку. Уселись за столик. Сделали заказ.
— А почему не кофе? Утро ведь?
— Не люблю, — призналась я. — Да и не действует он на меня бодряще.
Девушка накрыла на столик, стрельнула глазами в молодого красавца-князя, потом, с явно читающимся недоумением, мазнула взглядом по мне. Мне стало смешно. Князь нахмурился.
— Я пришел, чтобы извиниться, — негромко начал Варейский. — Я и так непростительно долго тянул с этим.
— За что именно вы хотите извиниться?
— Как с вами тяжело…
— Если вы хотите извиниться за то, что похитили невесту Великого князя Радомирова и подвергли ее жизнь опасности, то ваше сожаление оставьте при себе, — сказала я тихо — и сама не ожидала, как злобно это прозвучит.
— А если не только?
— А если не только, — тяжело вздохнула я, — то вам придется научиться слышать других людей. Не только себя, князя Радомирова или наследника.
— Мне все чаще приходит в голову мысль о том, что выжил я зря, — пробормотал он. — Сначала этот долг жизни вам. Как он меня гнетет, вы не представляете. Потом князь Радомиров, ваш супруг, который унизил, отказавшись вызвать меня на дуэль. Это такое унижение! Зачем мне такая жизнь…
— Послушайте меня внимательно, любезный Михаил Олегович. Самое ценное, что есть, — это человеческая жизнь. Биение сердца, яркость глаз, смех ребенка… Жизнью иной раз приходится жертвовать — вспомним пример гибели моей семьи… Все остальные нехотения жить — глупости. И праздность. И за сочувствием о том, что вы героически не лишились жизни… Это, знаете ли, не ко мне. Мне как-то пришлось закрыть глаза ребенку, которому я не смогла помочь. А потом выйти к его родителям и сообщить о том, что их мальчик умер… Поэтому…
У меня перехватило дыхание — я смогла лишь взмахнуть рукой.
— В любом случае, у меня слишком плебейское происхождение, чтобы я могла понять ваши душевные терзания, — выговорила я наконец. — Могу лишь посоветовать заняться чем-нибудь. И не путешествием, подкармливающим сплин… А делом. Работать не пробовали?
К моему удивлению, князь не оскорбился. Невесело, но усмехнулся. И ответил мне:
— Как у вас ядовито получилось произнести «душевные терзания»…
— А вы хотели сочувствия?
— Сам не знаю, чего я хотел.
— Какое-нибудь суточное дежурство с высокой ответственностью, — отрезала я. — И так несколько дней, пока мысли не будут только об одном — упасть и не шевелиться. Когда даже есть не будет хотеться. Попробуйте. Гарантирую — поможет.
Я выскочила из кондитерской и понеслась куда-то, не разбирая дороги. Шла как революционер, печатая шаг, запрокинув голову, не застегивая пальто… Я злилась. Меня трясло от негодования. Потом праведный гнев утих, и я заплакала. Села на скамейку и заплакала. Не знаю почему — устала, наверное…
Незаметно стемнело. Я отерла глаза. Три шарика висели прямо передо мной — утешали.
— Ну… здравствуйте! Как поживаете? Я соскучилась, правда… Очень рада! Вы как будто стали чуть ярче или мне кажется?
Шары радостно замигали и стали кружиться вокруг. Снова накрыло ощущение, что они живые…
— Хотите проводить меня домой? Ну что ж… пойдемте! Хотя… у меня сейчас нет дома. Свой, маленький, на юге — я бросила. А большой, наш… Андрей спалил. Побудьте со мной. Я не против — даже наоборот… Скучно, знаете ли, одной. Особенно в последнее время. Нет, раньше — я любила одиночество, правда! А потом… Потом я вышла замуж и… Понимаете, мой муж, князь Радомиров, он… Он…
И я опять заплакала.
Когда успокоилась, оказалось, что я забрела куда-то. Видимо, не заметила, как свернула со Снежного бульвара. Шары были рядом — хоть это хорошо. Вдруг пошел снег. Повалил внезапно крупными хлопьями, да так, что видимости не стало. Только шарики мигали теплым желтым светом, подлетев поближе, будто боялись потеряться.
Я остановилась в нерешительности. Двигаться куда-либо смысла не было — все равно не видно ничего. Стало страшно. Одиноко. Неуютно. Холодно… Захотелось к Андрею. Андрей… Андрей! Андрей — найди меня, пожалуйста, пожалуйста, найди… Небеса! Я хочу к нему… Слышите меня?! Я хочу к нему! Пожалуйста…
— Ирочка… — я услышала знакомый голос.
Из метели вышла Мария Ивановна. Откуда? Что она здесь делает? И неужели это действительно она приходила тогда ко мне в палату? Снег падал на ее длинную белую шубу, но даже сквозь пелену снега было тепло от ее улыбки.
— Ирочка, что же ты, девочка? Заблудилась?
— Заблудилась, Мария Ивановна… Заблудилась…
— Иди, девочка. Иди!
И старушка открыла портал.
Сердце радостно забилось. Я знала, что портал вел в Джанхот, в наш дом с Андреем. Я просто знала это, как и то, что именно там я хочу очутиться. Сейчас, немедленно, сию минуту! Это — выход, это — правильный путь. И я сделала шаг. Наверное, если заблудиться в дремучем лесу, а потом выйти на дорогу, испытываешь то же самое…
Вокруг был полумрак, но запахи дома в Джанхоте не спутаешь ни с чем. Шары переместились вместе со мной! Они осветили нашу спальню. Потом мы все вместе прошли на кухню.
Вестовые сгружали тарелки с ужином в холодное. Два молодых человека первого года службы.
— Ирина Алексеевна! — поздоровались они со мной. — Добрый вечер!
И такое счастье было на их открытых лицах, что я просто смутилась.
— Вишневый сок доставили, — быстро отчитался один из них. — И креветки есть! Если что-то надо еще — только скажите!
— Может, велите за романом о некроманте послать? Мы мигом…
— Не надо, — улыбнулась я. — И вот что… Ужин я приготовлю сама.
Я выставила их и стала готовить ужин. Жарила мясо, пекла блины. Не знаю почему — но я была уверена, что Андрей придет. После того как румяные блинчики с мясом были готовы — целое блюдо получилось, — я накрыла их салфеткой и пошла в библиотеку — найти что-нибудь почитать. Шарики полетели следом.
Библиотека была огромна. Начищенные специальным маслом, сохраняющим редкие породы дерева, резные шкафы. Полки, доверху забитые томами, атласами, картами. Длинный стол зеленого сукна. Канделябры, камин, кресла… Да уж… Роман про боевого некроманта я тут точно не найду. Что же почитать? Словно ответив на мое замешательство, шарики остановились. Вальсируя, они зависли над столом, возле большой прямоугольной шкатулки. Я только один раз спрашивала Андрея, что там. Он говорил про свою маму и какую-то сказку.
Шкатулка открылась сразу — застежка поддалась, даже не скрипнув. Внутри было что-то, завернутое в парчу голубого цвета. Кусок ткани выцвел и потускнел. Запах жасмина. Книга. Тонкие страницы пожелтели от времени. Черно-белые гравюры, бархатный переплет…
Конечно, я знала эту сказку. Ее все в Поморье знают.
Я забралась с ногами в кресло, шары услужливо подлетели ближе, освещая искусно выполненные гравюры. Рассматривая их, я не заметила, как заснула.
Мне снился ледяной дворец, сверкающий радугой на солнце. Внутри гулким эхом раздаются шаги храброго Рэя. Его заснеженные сапоги осторожно ступают по гладкому блестящему льду. Прекрасная Ари лежит на спинах девяти белых волчиц, алой раной сидит на груди ее стая снегирей. Губы принцессы подернуты инеем, лицо белое, как сама смерть. И вдруг — будто заря взошла — вспорхнули птички, закружились вокруг Рэя, что бережно поднес к бескровным губам возлюбленной колдовской напиток.
Снилась собственная свадьба с Андреем. Алтарь в храме Небес укрыт вышитым покрывалом: белые волки бегут сквозь метель — помогают Рэю найти Ари. На свадебном столе — пирожки с брусничным вареньем в форме птиц. Такие пекут в Поморье только на свадебный стол. Волки и снегири — слуги Ари… Традиционное бирюзовое платье невесты с белоснежным кружевом — это ледяной дворец, в котором до сих пор спала красавица. Молодым подносят травяной напиток — зелье лесной колдуньи, чтобы разбудить их любовь… Я стала понимать сквозь сон, что свадебный обряд Поморья — это сказка об Ари и Рэе. Все эти традиции трогательны, наивны и мудры одновременно. А я так к этому относилась. Неправильно, враждебно. Захотелось увидеть Андрея, назвать его мужем, накормить ужином…
Чьи-то теплые ладони взяли мое лицо в свои. Я почувствовала такую бешеную радость от того, что он пришел. Я так много хотела ему сказать. Рассказать. Объяснить. А сказала только:
— Ты ужинал? — и еще крепче прижалась к нему.
ЭПИЛОГ
Снег тихо падал, укутывая дом, в котором за столом сидели двое. Блюдо с блинчиками, вышитая снегирями скатерть.
— Ой, Андрюш… Подожди! Я там специально тебе оставила — чтобы теплые еще… Я сейчас!
Женщина бегала по кухне, суетилась. Мужчина улыбался, вытирая руки салфеткой.
— Уже цапнул! Я же тебе сказала, подожди, я теплые достану! — Она подвинула к нему тарелку. — Вот, попробуй! — улыбнулась.
— Очень вкусно, честное слово! — Андрей сделал попытку ее поцеловать, но жена увернулась.
— Но теплые-то вкуснее! А ты взял и весь аппетит перебил!
Княгиня скрестила руки на груди, нахмурилась.
— Что ты, родная! Мой аппетит невозможно испортить ничем, если это готовила ты…
Женщина покраснела от удовольствия.
— Правда?
— Конечно!
— Тогда — ешь! — и она протянула ему аппетитный румяный блинчик. Он улыбнулся и с наслаждением откусил…