Видимо, Гордин успел меня поймать, потому что, когда я очнулась, вроде бы ничего не болело. Он положил меня тут же, в столовой, на диванчик и теперь встревоженно таращился и всё спрашивал, что со мной случилось. Как будто я знаю!
Краем глаза я заметила, что Драхмар вдруг удивлённо выпучился, а потом захихикал и полетел пожимать своему ученику руку.
Гор недоумённо посмотрел на него, тот ткнул в меня пальцем, заставляя получше присмотреться… К чему? У меня что-то не в порядке? Платье задралось?
— Ну, хватит уже в загадки играть! Что вы так на меня уставились?
У Гордина медленно отвисла челюсть, потом он вдруг стремительно покраснел и, наконец, бросился меня обнимать.
— Хоть кто-нибудь скажет мне, в чём дело? — жалобно вопросила я.
Муж поднял на меня сияющие глаза.
— Прости, я сразу и не понял… Цвет. У тебя появился другой цвет…
— Какой? Я заболела, что ли? А чего вы тогда радуетесь?
— Потому что я и представить себе не мог… так быстро… Ох, я сейчас с ума сойду!
Я адресовала ему убийственный взгляд.
— Не волнуйся, всё хорошо. Всё очень хорошо… Синий цвет — это цвет новой жизни. Вот здесь, — он прикоснулся к моему животу. — Здесь теперь мой сын.
Я распахнула рот в лучших традициях Мирны.
— А… ээ… Ты уверен?
— Да! Синий — это мальчик, был бы белый — девочка… Ты рада?
— Нуу…
Кто бы мог подумать… Ребёнок. Так быстро. Когда мне сказали, что он «получается» только по взаимному согласию. Наврали? Или для колдуна «закон не писан»? Или я сама в душе этого хочу?
Я попыталась было проанализировать свои ощущения, но вместо этого гордо и загадочно снова лишилась чувств.
С этого дня моя жизнь сильно изменилась, причём не в лучшую сторону.
Какое-то время я и вправду чувствовала себя не очень — слабость, ещё пара обмороков (ну хоть не тошнило, видимо, в «сказочке» героиням такого не полагалось по роли), но потом всё прошло, и я вознамерилась продолжить привычный образ жизни. А вот фиг мне дали! Гордин категорично заявил, что в таком состоянии я могу благополучно распрощаться с уроками колдовства (опасно!), прогулками вне замка (далеко, тяжело!) и любой утомляющей деятельностью, включая готовку и даже чтение чересчур умных книг. Я сначала подумала, что он шутит… Где там! Моему покладистому прежде мужу словно вожжа попала под хвост. Он так зациклился на этом ещё нерождённом ребёнке, что мне временами становилось просто не по себе. Да, я, конечно, понимаю, что он волнуется, что хочет как лучше (для него или для меня?), но разве из-за этого надо снова превращать жену в какую-то пленницу?! Чтобы сидела на месте и вышивала крестиком, что ли??
Моё настроение портилось с каждым днём, и вскоре получило «почётное» повышение до самой настоящей депрессии. Гордин носился по замку, пытаясь что-то переделать под ребёнка, а когда находился рядом со мной, говорил почти исключительно на эту тему. В физической любви мне было отказано из-за каких-то дурацких суеверий; дабы пресечь мои регулярные приставания, муж сбежал в свою старую спальню. Я так привыкла, что он рядом — большой, горячий, нежный, что стала плохо спать, периодически хныкая в подушку, и по утрам вставала совершенно разбитая. Нельзя сказать, что Гордин перестал уделять мне внимание, но мне казалось, что он видит во мне уже не женщину, а лишь вместилище для любимого будущего сыночка. Я ужасалась тому, что иногда начинаю его тихо ненавидеть, но ничего не могла с этим поделать. Мы ни разу не поговорили по душам — о том, что я чувствую, о том, как мне сейчас нелегко, ведь Гордин был абсолютно уверен, что я тоже нахожусь на седьмом небе от счастья. В конце концов, это ему сейчас сорок два года, можно уже и созреть до детей, а мне только двадцать один, и я не готова. Просто не готова!
И нет со мной рядом моей милой мамочки, чтобы успокоить, научить, поддержать, нет опытной подружки, которой можно рассказать о своём, о женском…
Я впервые чувствовала себя здесь одинокой и по-детски беспомощной. И вдруг поймала себя на том, что хотела бы однажды открыть глаза — а ничего этого нет.
Одним из немногих «разрешённых» дел было рисование, и я подолгу предавалась заброшенному прежде занятию. Вот только вместо оптимистичных пейзажиков с цветочками на моих рисунках прочно обосновались вьющиеся над руинами стаи птиц, девушки в башнях, окружённые печальными останками несостоявшихся освободителей, и тому подобные не слишком весёлые сюжеты. И — дом. Я пыталась рисовать по памяти виды Питера и свою собственную оставленную комнатку, подружку Маринку, родителей… Такое творчество скорее травило душу, чем отвлекало, но я упорно продолжала им заниматься.
Один рисунок я особенно любила и подолгу смотрела на него перед сном: выписанный до мелочей письменный стол с кусочком окна, в него, отвернувшись от скучных конспектов, мечтательно смотрит одетая по-домашнему девушка. Вместо локонов до пола — небрежный хвостик, на опущенной руке никаких колдовских «наручников». За окном голые ветки деревьев и летящие с неба белые хлопья…
— Ты мало ешь.
— Я ем нормально.
— Съешь ещё.
— Не хочу.
— Ты не хочешь — ребёнок хочет.
— Ты так уверен? Он тебе сам сказал?! — из последних сил сдерживаюсь я.
— Но так правильно, и ты должна…
— Я-НИЧЕГО-ТЕБЕ-НЕ-ДОЛЖНА!!!
Муж откровенно удивляется моей вспышке, потом озабоченно хмурится.
— Лера, что с тобой? Успокойся, тебе надо лечь, пойдём — или тебя отнести?
— Гор, я здорова! Ну пойми ты это, наконец!! Я всё могу делать сама!
— Потом сможешь, потом… А пока перестань капризничать и отдыхай.
Я исподлобья глянула на его строгое лицо — прямо не муж, а воспитатель в детдоме.
— Это приказ?
— Перестань…
— Да это ты, ты перестань! Почему ты не хочешь меня слушать?! Ведёшь себя так, как будто я у тебя в плену… Тогда закрой меня покрепче, чтоб не сбежала!
Гордин нахмурился — видимо, его уже начала раздражать моя истерика. Но и тогда он не стал повышать голос.
— Лер, не надо сгущать краски. Давай поговорим спокойно, только сначала приляг, а я сварю тебе какой-нибудь травы «от нервов» — и всё пройдёт, всё опять будет хорошо…
Я хотела ответить, что не уверена, что у меня теперь вообще что-то будет хорошо, но поняла, что это бесполезно. Он меня не услышит, не хочет слышать…
Я сказала, что хочу спать, но когда Гордин ушёл, сразу встала и долго стояла у окна, жадно вглядываясь в стремительно темнеющий вслед за небом лес. Дико хотелось обернуться птицей и улететь, улететь на волю, спрятаться, просто побыть одной — без постоянных вопросов «как ты себя чувствуешь», без ставшего таким холодным взгляда…
Гордин не любит меня, и никогда не любил. Страсть ослепила его, но теперь она прошла без следа. Только собственный ребёнок занимает все его мысли, а сама я перестала его увлекать, надоела. Конечно, я ведь простая глупая девчонка, не то, что Лориана… Наши отношения развивались слишком стремительно, и, похоже, подошли к своему логическому концу. Что будет дальше, когда его драгоценный сыночек появится на свет? Буду ли я ему вообще нужна, или колдун сам захочет воспитывать своего наследника, а меня просто-напросто вышвырнет из замка??
Какая-то часть моего сознания ясно понимала, что мне мерещится откровенная чушь, вызванная плохим настроением и буйством гормонов в организме. Но душа продолжала стенать и надрываться от тоски… Я села на кровать, и в подступающей темноте снова стала разглядывать свой любимый рисунок. Как же безумно хотелось оказаться там, в своей тихой комнатке! Кажется, всё на свете отдала бы за это…
К глазам снова подступили невольные слёзы, рисунок стал стремительно расплываться… А потом я снова упала в обморок.
Очнулась от холода. Ну, конечно, лежу поверх одеяла в короткой ночнушке, ноги голые, плечи голые, от окна дует… Я машинально нашарила рядом с кроватью выключатель, нажала на кнопку… и подавилась собственным криком. Сердце пропустило не один удар, глаза в панике заметались по комнате. По моей комнате… В Питере.
Низкий потолок, дешёвая мебель, заваленный книгами и безделушками компьютерный стол. Тот, что я так упорно рисовала по памяти… Я кое-как доползла до него и упала в кресло, стуча зубами от холода и пережитого ужаса. Машинально посмотрела на календарь: в его «окошке» стояло 17 января, тот самый день, когда я так легкомысленно гадала «на жениха», а потом вдруг проснулась в другом мире… Что же это такое???
Крошечная адекватная частичка разума издевательски ответила: «Как что? Вернуться домой — это ведь было твоё самое заветное желание? Поздравляю, оно сбылось!! Радуйся и не благодари…»
Я судорожно прижала руку к животу — совершенно плоскому, без малейшего намёка на… А потом увидела, что «венчальный» браслет исчез. Это что же, был сон? Я просто спала, и видела во сне свою сказку? И ничего этого не было — ни замка, ни Гордина… Ничего?!
В том сне мне было так плохо, что наивно казалось, что дальше некуда. Неправда… Очень даже есть.
Утром ко мне, как обычно, вошла мама с вопросом, не опоздаю ли я в Универ, если продолжу так нагло игнорировать будильник. Я не смогла даже приподняться ей навстречу.
— Лер, да что с тобой? Ты бледная как смерть!
Она озабоченно потрогала мой лоб — вроде холодный. Но при этом озноб, боль в мышцах, как при гриппе, и судорожное «царапающее» сердцебиение. Что с ребёнком?!
Вызванная участковая врачиха, как всегда дико занятая, заскочила на минутку, диагностировала стандартное ОРВИ (а на словах приступ невралгии) и великодушно посадила на больничный.
Благодаря родительским хлопотам на следующее утро я уже вполне пришла в себя, но с кровати вставала только по жизненной необходимости — слабость была дичайшая. Не хотелось есть, не хотелось разговаривать… Ничего не хотелось.
Я лежала и думала, что со своим чрезмерным воображением незаметно и вправду сошла с ума. Воспоминания о том сне были настолько ярче ощущений от жизни наяву, что становилось по-настоящему страшно за свой рассудок. Только бы никому не проболтаться…
На третий (кажется) день я вроде бы почувствовала себя лучше. Организм робко намекнул, что не будет против, если его всё-таки хоть немножечко покормят. Я была с ним не совсем согласна, но решила всё же сползать на кухню, авось глаз увидит — мозг догонит… Сняла пропахшую потом тёплую пижаму, намереваясь одеться полегче — да так и застыла на месте.
При дневном свете на моём правом запястье обнаружилась странная татуировка. Изогнутые чёрные линии оплетали руку широкой полосой, напоминая нарисованный браслет. И ещё пять чёрных кружочков в центре. Ровно пять… Как и на том, настоящем (то есть, наоборот, приснившемся) браслете. Может, я действительно сделала себе татуировку, просто сейчас не помню? Тогда неудивительно, что мне снилось что-то похожее…
Собираясь вставать, я машинально поправила подушку, и вдруг заметила торчащий из-под неё уголок своего рисунка. А, да, там же… не Лориан, просто парень, который мне почему-то раньше нравился. Ещё вчера, а как сто лет назад… Надо убрать его подальше или Маринке подарить, она давно просила…
Я небрежно выдернула рисунок — и только порадовалась, что сижу. Никакого «Лориана» на нём не было. С помятого листа на меня с явным осуждением смотрел… Гордин!
Нет, не может быть… Этого ПРОСТО не может быть. Я точно помню, что не рисовала такого наяву, хотя бы потому, что это совершенно «не мой» тип мужчины. Не благородный юноша с пламенным взором, не принц и не рыцарь — а какая-то бандитская рожа с колючими глазами, кривой ухмылкой и перебитым носом. Прямо вылитая девичья мечта!
И всё же… Я ловила себя на том, что просто не могу отвести от него глаз, словно притянутая каким-то колдовским магнитом. Зачем мне все эти идеальные мальчики? Я хочу такого…
Но как, как же я нарисовала его, если сама этого не помню? Амнезия нервная разыгралась? Бред какой-то… Ещё это имя — Гордин. Такое родное, как будто я произносила его много раз… Да что ж это со мной?!
Промаявшись ещё какое-то время, я, наконец, нашла для себя вполне правдоподобное объяснение: сессия. Не я первая студентка, у которой от стресса мозги сползли набекрень. Остался последний экзамен, но я уже перезанималась, и организм просто не выдержал и «сломался». Так, раз дали больничный, значит, время пересдать ещё будет. Главное — не распрощаться окончательно с собственным рассудком, а то как бы в Скворцова-Степанова не загреметь…
Такие рассуждения частично меня успокоили. Я смогла немного поесть и даже поговорила по телефону со встревоженной подружкой. Убрала с глаз долой её отметившийся во сне подарочек — заколку, заодно бабушкино кольцо и злосчастный рисунок.
Надо как-то начинать жить дальше. Если получится…
— Слушай, цыплёна, понять не могу, и чего ты у нас такая красивая? — подмигнул отец. — Наши гены — это, конечно, факт, но после своей неизвестной болезни ты почему-то зверски похорошела, правда, Зой? Ты ей никакие чудо-таблетки не покупала?
— Да ну тебя, папа, скажешь тоже… — вяло отмахнулась я.
— И скажу. Что придётся покупать электрошокер, женихов твоих будущих гонять!
— Зачем гонять? Наоборот, приваживать надо. Это же твоя великая идея — сплавить великовозрастный балласт в моём лице и, наконец, зажить припеваючи!
— А, может, я уже передумал?
— И в самом деле, Лера, ты давно в зеркало смотрелась? — поддержала его мама. — Я тоже заметила: вроде и моя дочь, но какая-то не такая… С чего?
— Понятия не имею. Ладно, пойду ещё поготовлюсь.
Сейчас вовсю шли зимние каникулы, но я упорно сидела дома, отказываясь от развлечений под предлогом подготовки к пропущенному экзамену. Я хотела сдать его сразу же, не откладывая на весеннюю сессию, и не без удовольствия сидела и зубрила. Потому что хоть так можно было на время отвлечься от своих упаднических мыслей.
Странная татуировка в виде браслета не давала мне покоя. Созвонившись с Маринкой, я мимоходом выяснила, что никаких тату мы не делали и не собирались, разве только хной. Я тут же с воодушевлением принялась тереть руку мочалкой, но похоже, мой «экземпляр» был всё-таки не временным. Хорошо, что родители пока этого не видели…
Я остановилась перед большим зеркалом и впервые со дня «болезни» пристально изучила своё отражение. Ой… Кажется, папа с мамой были правы…
Что-то во мне неуловимо изменилось. Черты лица вроде бы остались те же, но стали как-то… гармоничнее, что ли? В любом случае назвать Лерку Казакову прежней было сложно. На фоне ровной бледной кожи зелёный цвет глаз казался особенно ярким, губы словно припухли и «налились» цветом, а волосы, хоть и остались прежней длины — где-то до середины спины, выглядели густыми и блестящими, как в рекламе модного шампуня. И это — сразу после болезни, да ещё на фоне депрессивных мыслей… Что-то тут нечисто!
Эту же фразу я услышала и от лучшей подружки, когда она приехала меня навестить. В выражениях Маринка не стеснялась, охала-ахала, вертела меня в разные стороны и всё выпытывала, что же такое я с собой сделала. Я же и сама этого не знала…
Тут она заметила татуировку и вторично разахалась, восторгаясь моей решимостью на такую авантюру. Мне ужасно хотелось рассказать ей свой странный сон, хоть немного облегчить тяжесть на душе — но я так и не отважилась. Он был слишком личный и для меня очень важный. Он помог мне понять, что лучше жить настоящей жизнью, а не предаваться пустым мечтам, которые могут завести куда не следует; он заставил осознать, как легко разрушить свою жизнь недоверием и эгоизмом. Наяву я никогда не думала, что могу быть такой идиоткой и истеричкой, что способна предать любимого мужчину, добровольно убить своего нерождённого ребёнка… А ведь именно так всё и было. Как можно такое забыть?!
В день, когда я ходила в поликлинику закрывать больничный, в нашей квартире «завёлся» новый жилец.
Я поднялась на свой этаж, на ходу доставая ключи, и лишь в последний момент заметила около нашей двери кошку. Она чинно восседала на коврике, чёрная на чёрном, и смотрела на меня с явной долей укоризны. Типа, ну и где ты шляешься так долго, я вся заждалась…