Однако внимание Кумара привлёк вовсе не «лев революции», разевающий рот в плотном окружении плечистых латышских карателей, а высокий черноволосый мужчина в белом френче, рассеянно слушающий выступление, прислонившись к дереву, и стоящий рядом с франтом матрос в чёрном бушлате – тоже высокий, тоже брюнет, но выглядящий несколько проще. И в парочке этой обалдевший Сулир углядел не кого-нибудь, а самого Сантьягу, комиссара Тёмного Двора, и его верного Ортегу.
А вот Губин заминку собеседника расценил совершенно иначе.
– Сулейман Израилович, вы упомянули, что нужно проверить фонды. Вы просто так об этом вспомнили, или…
– Да, у меня есть высокопоставленные друзья, – невпопад брякнул Кумар.
Невпопад, но на удивление удачно.
– Хотите сказать, что должна нагрянуть проверка? – При всех своих достоинствах директор озёрского музея страдал комплексом жителя маленького городка и сильно пугался высокого начальства.
– Э-э… – Шас собирался сказать нечто совершенно иное, однако молниеносно перестроился и придумал новую версию: – Когда вы воевали с Чикильдеевыми за усадьбу…
– Я пытался её спасти.
– Они тоже не сидели сложа руки и закинули – анонимно, конечно, через подставных лиц, – пару кляуз на вас.
– Вот мерзавцы.
– Кляузы вылёживались, но это убийство дало им толчок к движению.
– Корягина убили?
– Только никому ни слова.
– Могила, – пообещал Губин. – То есть проверке быть?
– Я ничего такого не говорил, – округлил глаза шас. – Но рекомендую тщательно проверить фонды. Особенно связанные с усадьбой и вообще – с семейством Озёрских.
– Спасибо, Сулейман Израилович. С меня причитается.
Дмитрий Юрьевич окончательно уверился, что знаменитый архитектор решил просто помочь ему, как интеллигентный человек интеллигентному человеку. Не все же они, в Москве, прощелыги? Должны же среди них и нормальные остаться!
– Не стоит, мой друг, не стоит. – Шас поднялся. – А теперь позвольте откланяться…
Он снова покосился на картину и с облегчением вздохнул: нет, не Сантьяга! Даже совсем не похож. А об Ортеге и говорить нечего – разве ж этот размазня-матросик – Ортега? Да и что им делать в провинциальном городишке в далёком восемнадцатом году прошлого века?
* * *
– Не похож?
– Не очень, – поколебавшись, качнула головой Лера.
Третьеклассник Жора Колосков – под большим секретом! – показал учительнице свою первую работу – портрет друга и товарища Серёги Касаткина, очень хотел услышать одобрение, но в целом признавал, что первый блин получился комом. Большим комом. Очень большим.
– Но если будешь стараться, рано или поздно у тебя получится.
– Правда? – с надеждой спросил мальчик.
– Конечно, правда. – Лера улыбнулась, потрепала его по голове и тут же хлопнула в ладоши, привлекая внимание остальных членов кружка, которых она только что вывела на улицу. Конец сентября выдался на удивление тёплым, дни стояли солнечные, и девушка охотно использовала их для занятий на натуре.
– Сегодня рисуем школу…
– Нашу?
– Можем съездить в Тихвин.
– У нас ещё одна есть.
– Меня интересует наша. – Лера выдержала паузу. – Посмотрите, как необычно красив красный кирпич на фоне тронутых осенней листвой деревьев. Как лёгкий порыв ветра несёт по дорожке упавшие листья, как ласково, словно летом, светит солнышко. Вспоминайте то, чему я вас учила, и попытайтесь всё это отобразить в ваших эскизах.
– А если не получится?
– Что-то – получится. И в следующий раз ошибок будет меньше.
Ребятишки в обеих группах – и в старшей, и в младшей – оказались хорошими, талантливыми, работать с такими – в радость. Вот Лена Мякина – девочка весёлая, бойкая, но и шаловлива, всё бы ей бегать, – прекрасно даёт тени. Уловила сразу, «увидела» их и с тех пор не ошибается. Вот Саминков Игорек, из одного с Мякиной класса, забавный, веснушчатый, рыжий, а как начнёт рисовать, всегда кисточку языком оближет. Смешной. А вот – с косами – Лепишева Вика. Мама у неё – хирург, а сама Вика – очень умная, строгая и в хорошем смысле слова – упёртая. Такая своего добьётся, как бы трудно ни было. Рядом с ней пристроился Никита Золотов, упитанный и несколько меланхоличный мальчик, но добрейшая душа. Вот Ратников Егор, вот Кира Ивлева, вот…
Спохватившись, Лера принялась пересчитывать детей – раз, два… десять… двенадцать…
– Вика, кого у нас нет?
– Свешникова, Валерия Викторовна. Но он не болеет и обещал прийти. На велике, наверное, прикатит – ему родители недавно новый купили, синий такой, красивый.
– Ой, красивый – ну надо же! Ха! – услыхав разговор, выступила насмешница Мякина. – А Свешников – воображала ещё тот! Да вон, кстати, и он… Катит! Хоть и на велике, а всегда и везде опаздывает…
Как давно приметила Лера, Лёшка Свешников Ленке Мякиной нравился, впрочем, и не только ей – многим. И впрямь – симпатичный парнишка, миловидный такой, волосы длинные, светлые; голубые глаза, пушистые, девичьи ресницы. Один в семье и, как ни странно – не избалован. Ну, так, слегка. Хотя родители – вполне обеспеченные люди, многое могли себе – и сыну – позволить.
Свешников крутил педали быстро, спешил, что и понятно – опаздывал, точнее, давно уже опоздал. Хотя… не только это его гнало-то, было и кое-что ещё – куда страшнее!
– Валерия Викторовна… – прошептала побледневшая Лена.
– Вижу, – отрывисто бросила Лера. – Вижу!
Собаки!
До Леры доходили слухи, что где-то в городе блуждает стая беспризорных собак, с которой никак не могут разобраться коммунальные службы, но она не ожидала увидеть их здесь, почти в самом центре… И не просто увидеть – заливисто лая, псины лавой неслись за перепуганным мальчишкой, обгоняли, пересекали дорогу, вертелись у педалей.
– Закройте калитку!
– Что?
– Калитку!
– А вы?
– Стойте там!
– Валерия Викторовна!
Девушка выскочила на улицу, а Вика Лепишева – самая умная и хладнокровная – поняла, что кричать и спрашивать бессмысленно, и тут же исполнила приказ, перекрыв стае возможный путь в школьный сквер и тем обезопасив других детишек.
Впрочем, предосторожность оказалась излишней.
Потому что в тот самый миг, когда калитка захлопнулась, одна из псин – здоровенная, грязная и косматая – оказалась совсем рядом с педалью, толкнула Лёшу, и мальчик, не удержавшись, упал на бок.
– Нет!
– Мама!
Собравшиеся у кованой ограды дети выдохнули, кто-то закричал, кто-то заплакал. Псины взвыли, лай стал громче, показалось, что он накрыл весь город… И в этом безумном лае, в криках, в истерике, панике, ужасе… Никто не услышал короткого, но очень страшного рыка, который издала молодая учительница Валерия Викторовна Кудрявцева.
Лишь одна шавка, оказавшаяся ближе остальных к девушке, прижалась к земле, заскулила, а потом бросилась прочь.
А Лера влетела в самую гущу «сражения».
Собаки не рвали перепуганного мальчишку. Или ещё не рвали. Они столпились вокруг него, наседали одна на другую и лаяли, скалились, лаяли все громче, всё яростнее, вводя валяющегося на земле Лёшку в истерику, и появление учительницы стало для него спасением.
Она прыгнула – через две или три псины, – оказалась возле мальчика, развернулась, снова рыкнула – негромко, для собак, помнила, что её видят, – и чуть присела, демонстрируя готовность к бою.
«Хотите драться, шавки?»
Её прыжок и приглашение вызвали у псин лёгкое смущение. Сявки сильны в стае, привыкли, что когда их много, к ним никто не лезет, привыкли к силе, которую даёт именно это, и растерялись, увидев, что хрупкая черноволосая девушка плевать хотела на их количество.
Да девушка ли?
Лера почувствовала, что глаза наливаются кровью, дыхание становится хриплым, быстрым, а ногти превращаются в когти… И, едва не опоздав, вспомнила, что допускать превращения никак нельзя…
«Не удержусь!»
И тогда не кровь прольётся на глазах у детей – кровища! Поскольку то, что рвалось изнутри, уже примерилось растерзать всю стаю без остатка, дрожало от нетерпения и нашёптывало: «Давай! Это же так весело!» И не бахвальство в том шёпоте было, не удалая глупость, а веселье хладнокровного воина, знающего, чем всё закончится, и давно не пившего тёплой крови, пусть даже и собачьей.
И страшно подумать, что увидят стоящие у ограды дети. Страшно. Одно понятно: плакать они в дальнейшем будут не при виде диких псов, а вспоминая молоденькую учительницу рисования.
«Надо удержать!»
И в этот момент, к счастью, Лера увидела вожака стаи.
– Любишь гоняться за детьми?
Нет, вопроса не получилось – только хриплый рык, полный обещания смерти, и бешеный взгляд готового сорваться чудовища, обещающий то же самое, только быстрее и мучительнее.
Секунду зверь смотрел на зверя, а затем – отступил.
И стая враз перестала лаять, поглядывая на Валерию с явным страхом.
– Прочь!
Псины бросились вверх по улице.
– Ты в порядке?
– Ты в порядке?
Валерия дождалась короткого кивка от мальчика и обернулась на чужой вопрос из-за спины – Ройкин! Лицо перекошено, в руке табельный «макаров». «Ты откуда тут взялся, Димуля? Следил, что ли?»
– Я к тебе хотел… – Ройкин повёл рукой, увидел в ней пистолет, изумился и принялся неловко запихивать его в кобуру. – Думал… насчёт вечера договориться…
Голос его подрагивал.
Белый «Форд» стоял посреди дороги, дверца распахнута, двигатель не заглушён: подъезжая, опер увидел, что девушка в беде, и сразу бросился на помощь.
– Спасибо! – Лера быстро поцеловала Диму в губы. – Спасибо.
– Ты как?
– Нормально.
– Ты прямо на них…
– Всё в порядке. – Девушка вернулась к мальчику. – Лёша, поднимайся.
– А они точно ушли?
– Тебя не покусали?
Подбежали Марина Николаевна с продлёнки, завхоз Кардалевич.
– Посмотрите мальчика, – попросила Лера. – Проверьте, нет ли укусов.
– А вы, Валерия Викторовна?
– Я в порядке, меня не тронули.
– Как ты их прогнала? – тихо спросил Ройкин, отводя девушку в сторону. – Из баллончика? Газом?
– Нет. – Лера дёрнула плечом: – Просто попросила уйти.
– Просто попросила?!
– Рявкнула: «Вон!!», они и послушали. – Лера слабо улыбнулась. – Я ведь учительница…
И посмотрела в сторону сквера. Но не на калитку, рядом с которой толпилась её группа, а дальше по улице, где возле кустов сирени, как показалось девушке, ошивался Цыпа.
* * *
Прораб Василий Данилович Шишкин подстерёг архитектора на улице, у главного крыльца реставрируемой усадьбы. Внутрь не пошёл. Во-первых, сапоги после путешествия по зоне земляных работ были настолько грязными, что Шишкин не рискнул топтаться в них по паркету, пусть даже не циклёванному и плотно накрытому плёнкой. А во?вторых, не хотел присутствовать при дичайшем разносе, что устроил архитектор главному реставратору. Что стало поводом, да и был ли он вообще – повод, – Василий Данилович не знал, да и не хотел знать, и радовался, что сам легко отделался во время прошлой истерики, связанной с неправильной, по мнению архитектора, подготовкой набережной. Но надо отдать должное: с момента обнаружения подземного хода Кумарский-Небалуев вёл себя тише обычного и в истерики впадал строго по делу, а не просто так.
– Ещё одну такую залипуху увижу – тебя самого надо будет реставрировать, идиот! – Сулейман тигром вырвался на оперативный простор, в смысле – на уставленное лесами крыльцо, но уходить с него не спешил и дверь не закрыл, продолжая переругиваться с оставшимся внутри реставратором. – За такие деньги ты здесь должен был Тадж-Махал построить, а не потолок зашпатлевать! По клубам шаришься? – Пауза, во время которой Израилович выслушивал робкий ответ подчинённого, а затем последовала новая порция яда: – Я тебе покажу: «расскажу дяде»! Я твоему дяде сам всё расскажу, бездельник, ты мне ещё должен останешься! Да ты мне уже должен! В рабство оформлю по самой низкой ставке, лентяй! А дядя твой тебя лично будет кнутом подгонять!
Реставратор, который скромно попросил называть его художником, чем-то неуловимо напоминал самого архитектора: тоже черноволосый, носатый и шумный. Только моложе, веселее и пощуплей. Звали его Максим Турчинский, и, по мнению Шишкина, свой гонорар парень отрабатывал на сто сорок шесть процентов – во всяком случае, законченные помещения вызывали у невзыскательного прораба восхищение. Но то ли с холлом у реставраторов действительно не заладилось, то ли Небалуев требовал чего-то необыкновенного, но ругались они крепко. Уже неделю.
– Не надо меня пугать!
– Я ещё не приступал!
– Да я завтра же отсюда уеду!
– И будешь ближайшие сто лет нужники реставрировать!
– Которые вы спроектируете?
– Мальчишка!
– Извините…
– Я всё… Я всем… Я тебе… – Модный архитектор захлопнул тяжеленную дверь с такой силой, что, казалось, содрогнулось всё здание. – Я ещё…
Шишкин сообразил, что сейчас с Сулейманом лучше не общаться, однако удрать не успел.
– Что?! – Архитектор в упор посмотрел на прораба. И внезапно – как будто другой человек на крыльце появился – сменил и тон, и выражение лица: – Василий Данилович, вы проверили подземный ход, как я просил? – В голосе Израиловича слышались и сладость, и елей, и даже малиновое варенье, от обилия которых строитель слегка оторопел.
– Проверил, – кивнул Шишкин. – Никаких скрытых помещений или ответвлений не обнаружено. – И, предвосхищая следующий вопрос, уточнил: – Я лично всё проверил и ручаюсь за результат.
– То есть за отсутствие результата, – протянул Небалуев, незаметно убрав варенье. – То есть получается, что рубль обронил случайный прохожий… Очень жаль.
– Что именно жаль?
– О чём вы хотели со мной поговорить? – Умение Кумарского бесстыдно отбрасывать в сторону невыгодные ему темы вызывало у прораба восхищение.
– Насчёт человека вашего, Сулейман Израилович…
– Это кого ещё? – не понял архитектор.
– Сигизмунда Левого.
– А-а… – Кумарский поджал губы. – А что Левый? И почему он мой?
– Вы ведь его в охрану устроили?
– Попросил принять. – Небалуев вздохнул и протянул руку, явно собираясь взять собеседника за пуговицу, однако в дюйме от грязного ватника холёные пальцы архитектора замерли и плавно вернулись к благородному и дорогому костюму. – Видите ли, Василий Данилович, Сигизмунд Феоклистович переживает сейчас непростые времена. Освободившись, он с трудом возвращается к мирной повседневной жизни, и наша обязанность, наш гражданский долг заключается в том, чтобы помочь ему снова стать полноценным членом общества.
– Бухает он, – тоскливо сообщил прораб. – По ночам.
– Скотина, – с чувством произнёс исполнитель гражданского долга.
– Раньше один напивался, и на это глаза закрывали. А вчера он сотрудникам предложил.
– Отказались?
– Отказались и сообщили.
– Премировать из моего фонда.
– С удовольствием. – Шишкин помялся. – А с Левым что делать?
– Я с ним поговорю, – пообещал архитектор и вытащил из кармана зазвонивший телефон: – Извините, Василий Данилович.
– Да я уже закончил. – Прораб кивнул и быстренько исчез из поля зрения Кумарского. Который, в свою очередь, сделал несколько шагов по деревянному настилу, остановился и громко произнёс:
– Да, Юрий Дмитриевич?
– Вы были правы, Сулейман Израилович, вы были правы! – возбуждённо сообщил директор музея. – Кто-то копался в фондах!
«Проклятие! Какой же я дурак!»
– Что-то пропало?
– Ещё не знаю, Сулейман Израилович! Сегодня всю ночь буду разбираться!
– Завтра утром созвонимся?
– Конечно.
– Прямо детектив какой-то…
– Не то слово, Сулейман Израилович! Не то слово!
Шас медленно убрал телефон в карман, быстро дошёл до «Тигра», припаркованного на асфальтовом пятачке у ворот, и без приязни посмотрел на прислонившегося к переднему крылу дикаря.
– Я тебе говорил не привлекать к пьянкам строи-телей?
– Я чо, прокурор, их привлекать? – окрысился Шапка.
В последнее время, как заметил шас, Газон стал вести себя дерзко и смотреть на благодетеля без почитания, словно прознал о чём-то и затаился. Впрочем, в то, что дикарь мог что-нибудь узнать, шас не верил, а злобу затаил, поскольку считает, будто ему недоплачивают. Все лентяи считают, что им недоплачивают.