Ви я держал на руках, мы сидели возле дома Априи, пока знахарка носилась по деревне, помогая в меру своих сил тем, кому можно было еще помочь. Я качал девочку, шепча какие-то слова, гладил по голове, сам не сдерживая слез, и все говорил и говорил как заведенный:
— Не плачь, все будет хорошо, все будет хорошо… хорошо…
* * *
Вместе с оставшимися в живых жителями Дальней мы ушли в лес, собрав крохи после погрома и похоронив убитых.
Еды практически не было, благо лето и с голоду пока умирать рано. Из скотины осталось только две козы, которые спаслись из-за того, что хозяева их в то утро увели на дальний луг кормиться и про это никто не узнал.
На месте старой деревни строиться и жить больше никто не хотел, уходили выше по течению реки, вроде бы там, в дне пути, есть луг, его следующей весной можно будет распахать, со временем рядом поставить новые дома.
Пока же ютились в шалашах, но задел на зиму нужно было делать уже сейчас. Мое состояние было хуже некуда, не хотелось ничего, апатия не давала поднять рук, к тому же не лежала у меня душа ко всему этому сельскому быту, особенно теперь, когда все приходилось начинать с нуля.
Мысль была одна — нужно уходить. Теперь я никому ничем не обязан, теперь нет людей, которые стали здесь моей семьей, тех, кому я был дорог, тех, кому я был небезразличен, тех, кто был мне семьей.
Вопрос о том, куда идти, не стоял, я прекрасно понимал, что сыт по горло крестьянским трудом, мысли мои были о Касприве, ближайшем населенном пункте этих диких земель. Меня не пугала перспектива остаться одному или же то, что по сути я малолетний пацан, которого, как говорится, соплей можно перешибить. А беспокоила меня по-настоящему только Ви. В эти последние дни мы по-настоящему были неразлучны, девочка переживала, стала замкнутой и молчаливой. От прежней юлы осталась половинка, за которую я теперь был в ответе, которая осталась единственным моим близким человечком.
Долго думать было не о чем, вещей с собой в дорогу брать не стал, то, что на мне, плюс сменная рубашка и штаны, обуви не было вообще никакой. Кое-какой скудный провиант, два сарафана для Ви, платок ей на голову — и в путь. По-английски, не попрощавшись.
Правда, к Априи зашел, та молча осмотрела нас, вытерла слезы, расцеловала, на том и закончили.
Первый день шли, сделав солидный крюк, так как в старую деревню я решил не заходить, лишь на второй день вновь вышли к реке. В этом лесу речка была для меня единственным ориентиром. Дальше мы должны были подойти к деревне Речной, от нее еще день пути и — выйдем к деревне Ближней, из которой, как я понял, город был виден невооруженным взглядом.
Шли не то чтоб без остановок, но и подолгу не задерживаясь. Встретили по пути охотников из Речной, узнали, что их деревню беда миновала, так как к ним подошли солдаты Рингмара, уже знавшие о вторжении своего соседа.
Удивительно, но битва не состоялась, Когдейр отступил, увидев, что ему организован теплый прием. Что тут сказать? Все правильно, это не крестьян вырезать, как скот, тут уже профессиональные солдаты, тут можно получить сдачи, в таких случаях высылают парламентеров, тут уже воюют дипломаты.
Мне стало погано на душе, Рингмар и Когдейр сидели в шатре и пили мировую, им, власть имущим, было наплевать на то, что случилось в Дальней. Война все спишет. Заключили мир, Когдейр выплатил какую-то неустоечку, и все тихо-мирно разошлись по своим сторонам.
Ну поубивали немножечко, ну так война же, а то что мирных — ну так кто тут мирный, когда война идет? Так уж получилось, барон, вы уж извините, случайно вышло. Да, ладно, барон, не берите в голову, с кем не бывает? Так они примерно между собой решили вопрос. От злости сжимал кулаки, прекрасно понимая, что бессилен что-либо сделать. Кто я — и кто они? Небо и земля.
Шли дальше, ночевали в лесу, потом опять шли, дорога вела вдоль реки, жизнь шла своим чередом, жизнь не останавливалась. Если я еще мог себя накручивать мыслями, храня внутри злость, то Ви стала потихоньку оттаивать, дети вообще легче переносят потери. Она вновь щебетала, лишь по ночам, прижимаясь ко мне, иногда всхлипывала, тоскуя по родителям.
Местность за Речной стала меняться, лес редел, деревья расходились, река становилась шире и тише, а земля стала пестреть многочисленными лугами и поросшими высокой травой холмами.
Вверх-вниз, вверх-вниз, с холма спускаемся, на следующий поднимаемся. Мирно, тихо, мысли и чувства от такой монотонности оседали, покой и шебутная девчонка ласкали взгляд и душу.
По моим прикидкам, ходу нам еще было дня на два, от силы на три, неугомонная Ви вновь стала бегать, собирая различные цветы и травки, а я читал, так сказать, лекции для моего абитуриента травоведения и натуротерапии.
Где-то к полудню мы встретили колонну барона Рингмара. Кавалькада закованных в броню доспехов всадников вышла на нас, обогнув один из холмов. Они шли не спеша, без дозоров, впереди колонны под вымпелами и флагами ехал сам хозяин земель. Барон был мужчиной уже в годах, но выглядел еще молодцевато. Седоволосый, худощавого телосложения, с прямой спиной, он ехал на поджаром черном жеребце, украшенном цветастой попоной.
Меня кольнуло беспокойство, когда колонна встала, а в нашу сторону галопом помчалось два стражника. Без разговоров, я даже пикнуть не смог, меня за шкирку подхватил солдат, усаживая перед собой, так же и с Ви, которая тут же разревелась.
— Кто такие? — Рингмар даже не взглянул в сторону брошенных к его ногам детей.
— Мы из Дальней, ваше сиятельство. — Я стоял, опустив голову и прижимая к себе девочку.
— Вы что не знаете, что крестьянам не дозволяется без моего указа покидать деревню? — Взгляд его полыхнул брезгливостью и злостью.
— Вели пороть их, отец! — с усмешкой выкрикнул мальчишка моих лет, рядом восседающий на коне. — Совсем чернь почтения не ведает!
— Не велите наказывать, ваше сиятельство! Всех убили в деревне солдаты барона Когдейра! — Я стоял, опустив голову, и пытался выглядеть как можно более прибитым жизнью, несчастным и жалким. За себя мне не было страшно, а вот как представлю, что будут бить Ви, желваки на скулах от злости сводит. — Ваше сиятельство, мы бы умерли в лесу сами, вот и шли в Касприв, к вам на службу поступить!
Барон, похоже, окончательно потерял к нам интерес, а вот мальчишка, по всей видимости, его сын, подъехав на коне, ударил меня ногой, свалив на землю.
— Собака! — процедил он, сплюнув.
— Ульрих, прекрати! — Барон поморщился.
Свита тронулась вновь в дорогу — два закованных с головы до ног рыцаря, дамы в пышных платьях, сидящие боком на конях, молодой барон, еще какие-то богато одетые люди, лишь старший Рингмар задержался, давая указания стражникам.
— В обоз их, доставите в мой замок в Касприве. Мальчишку в конюхи определите, девчонку на кухню. — После чего стукнул коня пятками, бодро уходя вперед.
В обозе нас просто плюхнули, как мешки с картошкой, в крайнюю телегу, которой правил кряжистый бородатый мужичок, даже не посмотревший в нашу сторону. Ви, все еще напуганная, всхлипывала, я же успокаивал ее, осматриваясь и прикидывая наши с ней шансы и перспективы.
Что мы имеем? Мы едем в город, и у нас будет крыша над головой. Злоба меня давила на барона и его сыночка лютая, да вот смысл мне сбегать от них? Куда я побегу? На улицу? А если поймают? Оказывается, без дозволения я не имею права самостоятельно передвигаться. Пусть я даже сбегу в другое баронство, что это мне даст? Так же, скорей всего, определят на конюшню или в какую другую деревню отправят.
Да уж, мир просто сверкал радужными перспективами.
Я крестьянин, скот бесправный, что барин скажет, то и буду делать — скажет: прыгай, значит, прыгай, скажет: ползи, пузо сотри, но изобрази благородному змейку.
Что же мне делать? Да ничего. Ровным счетом ничего. Был бы я один, можно было б еще побрыкаться, но вот как быть с Ви? Обрекать ее на бега и судьбу вечного перекати-поля? Нет, я так не могу с ней поступить, я чувствовал ответственность за этот маленький комочек из золотых кудрей и грязного серого платья.
Значит, буду терпеть, стиснув зубы. Теперь мы слуги в замке, так тому и быть, не могу я прыгнуть выше головы. По крайней мере не сейчас. Пока.
Минул день, и прошла ночь, обоз то катил, пыля по дороге, то становился на привал, и тогда, слуги, едущие с нами на телегах, раскладывали столы и готовили еду для господ. Мы с Ви не отлынивали, во-первых, как я понял, мне бы не позволили те же слуги, а во-вторых, мне хотелось собрать побольше информации о самом Рингмаре и его окружении. Мало ли, как жизнь сложится, могут продать, могут высечь, к каким людям можно подойти с просьбой, а кого стоит избегать как огня.
Полное имя барона было Каливар фон Рингмар, сына звали Ульрих фон Рингмар, и был он единственным сыном барона. Были еще две дочки, старшие, но их барон уже выдал замуж, поэтому ни одной из них здесь не было, они были отправлены по политическим соображениям в соседние земли.
К знати в свите Рингмара официально принадлежали два рыцаря из баронства. Эдгар Вистер Самли, молодцеватый мужчина средних лет с пышной черной шевелюрой, и седой, уже в возрасте Агнер Вирт Коф, старый друг и приятель старшего барона, с которым они прошли огонь и воду в лучшие свои годы.
С Самли в поход отправилось два его сына, довольно крепкие парни лет по восемнадцать-девятнадцать, не расстающиеся с оружием и довольно нелюдимые и неулыбчивые. А вот Коф взял в поход свою младшую дочку Пестре, погодку моей Ви. Знаете, на душе так мерзко стало, когда я посмотрел на них. Две пигалицы, одного росточка, даже похожие чем-то друг на друга, но какая пропасть! Розово-белое чудо в кружевном платьице — и золото, припорошенное пылью и грязью дорог, моя Ви.
Они совсем дети, им бы бегать друг с дружкой за ручку и цветы собирать, а вот никак, никогда и ни при каком условии этому не случиться. Кто мы — и кто они?
Остальные были благородными вроде как условно: дело в том, что рыцарские и баронские титулы утверждались королем Финора, а вот звания лэров, пэров и сквайров раздавались своим людям самими крупными землевладельцами, за особые, так сказать, заслуги.
Эти-то и составляли наиболее злую и надменную массу, вечно стаей крутящуюся у ног барона, пытаясь хоть как-то расположить его к своей персоне. Капризные, срывающие злобу на слугах или же препирающиеся между собой, они по большому счету недалеко ушли по служебной лестнице от простых смертных. К примеру, насколько я понял, ко двору в столицу подобный контингент не допускался. Все их просьбы должны передаваться непосредственно через своего сюзерена, на землях которого располагались их дома и которому, они, так же как крестьяне с Дальней, вынуждены платить ежегодный долг.
Впрочем, что мне с них? Шакалы при Шерхане. Хотя, если вдуматься, то есть возможность выслужиться перед бароном или рыцарем, и тот милостиво отвесит вам перчаткой по хлебалу, нарекая пэром Пупским, давая некоторое преимущество перед прочей массой бесправного народа.
День выдался суетным, господа рассекали вдоль строя на лошадях, заставляя солдат периодически вытягиваться по струнке и сыпля массой всевозможных указаний нам, слугам. Подай, принеси, приготовь, убери, зашей, пришей, почини, сходи… Голова уже к обеду шла кругом.
Ви я старался не отпускать куда-либо без присмотра, мне жутко не хотелось, чтобы еще несмышленая девчонка была избита за детскую шалость одним из этих благородных ублюдков.
Иллюзии и розовые пони, какающие радугой и бабочками, уже через пару часов скончались в моей душе, не успев толком зародиться. Это был тихий ужас, последняя надежда была на то, что в замке половина этих нахлебников разойдется по домам, иначе можно ноги протянуть.
День был тяжел еще тем, что мы, слуги, ели либо то, что оставалось от стола господ, в буквальном смысле объедки, либо то, что упало на пол. У солдат была своя кухня, мы же, словно звери, довольствовались объедками. Боже мой, как же человечество убого! Это не передать словами: нам, двум малым детям, работавшим, как и все, такие же слуги, как и мы, кинули два куска хлеба, не дав больше ни крошки!
Благо в мешке, принесенном мной, еще оставалась еда из деревни. Ви я покормил, сам же ограничился лишь водой, с такими коллегами, как я понял, лучше к врагам. Псы смердящие, действительно — псы у ног хозяев, никакой морали, никакого сострадания или сочувствия. Как же это тяжело!
Вечером поставили лагерь, установив шатры для знати. Завтра планировали быть уже в городе. После беготни и работ бессильно лежал возле телеги, положив голову на колени Ви, которая что-то ласково напевала и пыталась заплести мне косички.
Бедная девочка, как же тебе, ангелу, придется жить в этом дурном мире? Не совершил ли я глупость, забрав тебя из твоего дикого леса, давая на растерзание твою душу и тело этим скотам?
Как мне быть? Как поступить? Я уже не был уверен в том, что следовало покидать лес. Чуть повернув голову, наблюдал за брожением разномастного народа по лагерю. Солдаты, стягивающие с себя тяжелый доспех, слуги, все еще суетящиеся по хозяйству, где-то чуть дальше смех и веселый гомон знатных особ.
Перед лицом остановилась пара чьих-то высоких подкованных сапог с красивой парой филигранных шпор на ремнях. Неожиданно один из сапог резко дернулся, врезаясь мне в лицо, выбивая из глаз слезы и покрываясь кровью из разбитого носа.
— Ах, ты ж тварь! — визгливо закричал младший барон, вновь пиная меня ногой в бок. — Как смеешь ты, выродок, лежать, когда твой господин стоит перед тобой?!
Я попытался вскочить, гнев сковал разум, единственной мыслью было вцепиться в горло этому мелкому гаду и не отпускать, пока из него не выйдет последний воздух, ощущая, как вместе с ним поганца покидает жизнь.
Новый удар прямо в грудь повалил меня на спину, выбив дух и заставляя судорожно пытаться сделать вздох сведенными от болевого спазма легкими. Глаза застилали слезы, все двоилось, сердце выпрыгивало из груди.
— На колени, тварь! — орал мальчишка. — Быстро!
С трудом вернув дыхание, рукавом размазывая по лицу кровь и слезы, я медленно поднялся перед ним, понимая, что сейчас убью гада, кинусь зубами рвать, как зверь дикий, и пусть меня убьют, но эта сволочь получит по полной.
Я смотрел ему глаза в глаза, чувствуя, как в нем нарастает внутренний страх, он еще не понял, что произойдет, но внутреннее чутье, похоже, било тревогу. Словно черти из табакерки, по бокам юного барона нарисовались двое солдат в полном доспехе. Видимо, зная норов своего сыночка, папа приставил телохранителей.
Я стоял, глядя на солдат, и понимал, что мне, как говорится, не светит: стоит мне дернуться — и меня в лучшем случае изобьют, а в худшем порубят мечами на куски, причем без зазрения совести.
Странный шелест, словно тысячи крыльев взметнувшихся испуганных птиц, отвлек внимание стражи от моей персоны.
Ш-ш-ш-ш-ш.
Тук. Тук. Тум-тум-тум-тум.
Глухие удары, словно от крупного града, окатили нас, ринувшись с неба на грешную землю. Глупо вытаращив глаза, я смотрел, как на груди молодого барона расплывается бурое пятно крови, а ровно по центру проклюнулся стальной зазубренный наконечник стрелы. Он покачнулся, заваливаясь на меня, выпуская изо рта вместе с хрипом кровавые пузыри. Тяжелое тело мешком повалило меня на землю.
— Стрелы! — Орал как сумасшедший стражник, зажимая пробитое белым оперением плечо. — Мы атакованы! Тревога!
* * *
В общей суматохе и криках умирающих я, словно в замедленной съемке, выбирался из-под трупа, ошалело крутя по сторонам головой и не понимая, что происходит. Видимо, не один я этого не понимал, кругом метались напуганные люди, лишь солдаты, ретировавшись пешим строем, выдвинулись под прикрытием щитов в сторону холмов, где стояли шеренгой лучники.
Загудел горн общей тревоги, появились первые всадники, народ в спешке вооружался кто чем горазд.
— Уна! Уна! — Ви забралась под телегу, рыдая и зовя меня в голос.
— Иду, маленькая, иду, моя хорошая! — Я проскользнул под колеса, обхватывая девочку и прижимая к себе.