— Я могу проводить тебя, — Менедем подумал и добавил: — Или ты можешь остаться на ночь. На чердаке есть еще одна маленькая комната, там стоят чары полога безмолвия, и мы не потревожим тебя.
— Правда, можно остаться?
Возвращаться к себе сирин все-таки слегка побаивался.
— Правда, пернатенький, — Менедем погладил его пушистые волосы, улыбаясь. — Здесь много лучше, чем в общаге. Воздух свежий, птицы поют, деревья шелестят.
— Тогда я останусь, если и правда можно.
— Я могу дать тебе химатион, искупаешься и укутаешься в него.
Леонт закивал, радуясь, что не придется возвращаться в общагу.
В легкий плащ минотавра он смог обернуться три раза, даже с крыльями. От выпитого вина и теплой воды его так развезло, что до чердака он не добрался, уснув на сложенных в один угол подушках. Менедем с легкой улыбкой смотрел на него, любуясь выскользнувшей из-под ткани длинной и крепкой ногой с круглой аккуратной коленкой и тонкой щиколоткой.
— Красиво, — протянул он, кивая на сирина вернувшемуся Идзуо.
— Нежная птица, которая вынуждена оставаться в одиночестве или полюбить клетку, чтобы петь, — китсунэ присел рядом с подушками, невесомо проводя кончиками пальцев по гладкой, словно шелк, ноге сирина.
— Не буди его. Он так изящно спит. И почему клетка? Может, он полюбит кого-то всем сердцем, а его полюбят в ответ.
— Много ли ты встречал таких пар? — китсунэ оставил в покое сирина и скользнул к разлегшемуся на низком ложе минотавру.
— Я их встречал, это главное.
— Что ж, надежда — это последнее сокровище, которым владеет живой, так говорят у нас.
Он развязал пояс и сбросил кимоно, под которым предсказуемо ничего более не было. Минотавр протянул к нему руки, ухмыльнувшись.
— Ты безумно притягателен, — перекидывая ногу через его бедра, прошептал Идзуо. — И сводишь с ума меня. На риторике я думал вовсе не о том, как словами подчинить себе толпу, а о том, как приду к тебе и коснусь твоего тела… Танцуя, я представляю себе, как ласкаю тебя, и только тяжелая ткань кимоно прикрывает мой позор.
Менедем тяжело задышал, слова китсунэ словно прямо в душу проникали.
— Я хотел бы быть с тобой всегда. Забрать себе без остатка… Накормить тебя персиками бессмертия, чтобы быть уверенным, что ты мой до конца вечности…
Идзуо изогнулся, словно змея, и язык его запорхал по пришедшему в полную готовность члену минотавра, словно змеиное жало, неторопливо, нежно.
— Я бы тебя угостил… амброзией… Но ты моим не будешь, — нечленораздельно изъяснился Менедем.
— Прости за это, — печально согласился китсунэ, и больше не проронил ни слова, занявшись тем, зачем пришел.
Они оба старались сохранить тишину и не разбудить сирина, но это было попросту невозможно. Леонт приоткрыл глаза, разбуженный очередным стоном Идзуо, повернул голову и уже не смог отвести взгляда, словно зачарованный, глядя на то, как извивается в крепких объятиях минотавра изящное тело китсунэ, как скользит по постели, бьется от переполняющего душу наслаждения пушистый длинный хвост, и его черная кисточка словно рисует невидимыми чернилами знаки страсти. Внутри стало как-то горячо и немного тяжело. Сирин прикрылся ладонью, потом понял, что внимания на него не обращают. Им было не до него, а Леонт всей душой впитывал то, что видел, зная, что спеть об этом сможет только в полном одиночестве — это не должно было выйти за пределы этого дома. Все, что было меж ними раньше, было словно преддверие, нарочито-яркая занавесь, цепляющая глаз и скрывающая то, что за ней надежнее тяжелой двери. Все настоящее было здесь и сейчас. Горячечный шепот китсунэ — ни минотавр, ни сирин не понимали его языка. Рваный ритм движения, когда любовники почти замирали, силясь переждать подступающий оргазм, протянуть время, и снова начинали двигаться, медленно, ускоряясь и опять замирая. Леонт даже о себе забыл, настолько это зрелище его захватило. И когда оба кончили, испытал что-то, похожее на чувство зависти и тоски. Может быть, у него тоже когда-нибудь будет так? Ведь будет же?
— Мы разбудили птицу, — тихо прошептал в ухо минотавру Идзуо, он еще не отдышался и совершенно не хотел вставать, выпуская его из себя.
— Леонт, мы потревожили тебя? Поднимешься наверх? — пророкотал Менедем.
— Я… д-да, я поднимусь… — пролепетал сирин, бочком пробираясь к двери.
Выскользнул из комнаты и мигом взлетел по узкой лесенке на освещенный магическим фонариком чердак. И только там позволил себе, сбросив плащ, упасть на приготовленную для него постель и заняться изнывающим от нереализованного желания телом. Рукоблудие сиринам не запрещалось, вернее, теперь не запрещалось.
— И ведь точно не спать там лег, — пробурчал Менедем.
— Ничего, завтра все равно выходной. Отоспится утром, — улыбнулся Идзуо.
Минотавр пригреб его к себе, притиснул, пытаясь показать, как не хочется отпускать. Когтистые пальцы расчесывали его челку, перебирали гриву, и ему уже не хотелось докапываться до правды — зачем он китсунэ сдался. Можно ведь просто наслаждаться тем, что есть.
— Давай спать? Во мне много вина и танцев…
— Не боишься, что хвост приклеится? — пошутил Менедем. — Я отнесу тебя в душ.
— Неси, — согласился Идзуо.
Хвост он отмывал тщательно, потом сушил, расправляя. И косился на минотавра, улыбаясь. Про себя он загадал: если Менедем сейчас уснет вот в такой позе, как лежит: вытянув руку и откинув голову чуть в сторону, открывая горло, он откроется ему тоже. Однажды он расскажет ему все. Минотавр медленно моргал, потом закрыл глаза, задышал тише и медленнее. И прикрыться не подумал. Физической угрозы от любовника он не ждал. Хотя уж кто-кто, а он должен знать, как смертельно опасны могут быть лисы… Идзуо лег на откинутую руку, зажмурился, чувствуя растущий ком в горле. Его пригребли.
— Спи, — хрипло и сонно прошептал Менедем.
Он уткнулся носом в плечо минотавра и вдохнул его запах, терпкий, резковатый, с травяной горчинкой от шампуня и мыла. Спать с ним было уютно. И жаль, что это все так ненадолго… Идзуо решительно оборвал мысли. Хватит, он не будет думать о грустном. Все будет так, как ему быть должно, и изменить течение реки времени не в силах даже боги, что уж говорить об одном маленьком китсунэ? У них все будет так, как предначертано заранее. Может быть, птица тоже присоединится к ним, ведь треугольник всегда очень устойчив, как ни поверни. Он видел пока еще слабый интерес Менедема к сирину, пока только готовность любоваться красотой. Но если показать, что он ничего не имеет против… Но все равно, это ненадолго, и Менедем останется со своей птицей один, даже если и согласится… Мысли роились, словно дикие пчелы, были так же злы и горьки и больно жалили.
— Спи, — снова прогудел Менедем. — Не верти хвостом.
— Я просто думаю…
— О чем? — минотавр перекатился, навис над ним, влажный нос захолодил кожу на груди, в контраст к нему широкий язык Менедема был горячим.
— Глупости всякие, — Идзуо сразу засмеялся, потеребил уши минотавра.
Они были мягкие, бархатные, и очень нежные — слабое место у любого минотавра. Поэтому во младенчестве многим из них купируют уши. А еще слабое место — нос. Если потянуть за кольцо-украшение, Менедема можно в считанные секунды поставить на колени. Поэтому Идзуо ласкал его уши очень бережно, показывая, что не хочет навредить никоим образом. Язык минотавра скользил по телу ниже и ниже, целоваться и он, и его сородичи не умели, хотя о поцелуях знали. Но когда у тебя вместо человеческой — бычья голова, кое-что становится недоступным. Хорошо хоть к ласкам это не относилось.
— Теперь ты успокоился и будешь спать? — Менедем счел, что приласкал лиса достаточно.
— Не-ет, — протянул Идзуо, мягко и ненавязчиво направляя его еще ниже.
Минотавру ничего другого не оставалось, как забрать в рот член китсунэ, продолжив ласки. Со стороны выглядело это угрожающе для самой нежной части Идзуо. Он закрыл глаза, отрешаясь от того, что видел, застонал тут же — то, что чувствовал было стократ прекраснее. Менедем не зря числился среди самых потрясающих любовников академии. Соскользнуть в немедленный оргазм теперь не позволял уже он сам, заставляя Идзуо извиваться и умолять, царапать простыни и пытаться ухватиться за ускользающее чувство реальности. А ведь минотавр практически ничего не делал, только осторожно ласкал пальцами изнутри и языком снаружи. Наконец, он сжалился над китсунэ, позволив тому бурно кончить, понадеявшись, что измотал лиса достаточно для спокойного сна без лишних мыслей. И верно: Идзуо уснул, даже толком не отдышавшись, словно погасили магический фонарик.
— Вот и славно, — усмехнулся Менедем, аккуратно обтирая его влажной салфеткой.
Во рту остался привкус меда и корицы — такая вот у китсунэ была на вкус сперма. Сам минотавр засыпал и просыпался легко, так что вернулся к прерванному сну почти сразу же.
========== Глава третья ==========
Утро для обоих наступило достаточно поздно, впрочем, и Леонт отсыпался на чердаке и даже не думал пока вставать. Менедем тихонько проверил его, юноша спал, трогательно распустив крылья и хвост, раскидав обнаженные руки и ноги в стороны, как морская звезда. Минотавр улыбнулся от такой милой картины и тихо спустился вниз.
Разбудил сирина запах приготовленной минотавром каши.
- О, моя богиня! Чего еще я о тебе не знаю? - китсунэ наворачивал круги вокруг столика, на который Менедем составлял тарелки с молочным варевом, испускающим аппетитный парок, с золотыми солнышками масла в каждой тарелке, и облизывался.
- А чего ты обо мне не знаешь? - поинтересовался Менедем. - Привет, птица.
- Ой, доброе… утро? - полувопросительно поздоровался Леонт, бурно краснея и отводя взгляд от абсолютно не стесняющегося наготы Идзуо.
- Что ты умеешь готовить, конечно же! - возмутился тот. - Утро-утро, пернатенький, правда, скоро будет полдень.
- А я кашу приготовил, садитесь есть, - прогудел минотавр.
Упрашивать себя Леонт не заставил, каша выглядела и была аппетитной, в меру сладкой, наполнила желудок приятной тяжестью. Снова потянуло в сон, но Леонт, встряхнувшись, умылся еще раз и принялся мысленно подбирать слова к просьбе довести его до общежития.
- А теперь можно и прогуляться, чтобы каша не залеживалась, - предложил Менедем.
Сирин был ему очень благодарен: он не любил просить, а тут и не понадобилось.
- Можешь у меня поселиться, если утром не будет слишком далеко идти на учебу, - продолжил тем временем минотавр.
- Но это… Это будет неправильно понято… - пролепетал ошарашенный Леонт.
Идзуо фыркнул:
- Птичка, какая разница, как это будет воспринято другими? Главное, что правду будем знать мы трое, остальные утрутся.
- Но я… А можно?
Леонт решил, что с этими двумя ему и впрямь будет спокойно.
- Почему нет? С директором я договорюсь, думаю, он не откажет, - пожал плечами Менедем.
Он и сам не заметил, когда разлетелась его тщательно выпестованная маска добродушного и недалекого увальня. Быть собой в компании этих двоих оказалось так же естественно, как дышать.
- И я, правда, не буду вас стеснять? - уточнил сирин.
- Пушистенький, ты замечал за нами стеснение? - Идзуо приобнял его, провел щекой по нежной щеке юноши, вдыхая аромат его тела. Те же терпкие травяные нотки от мыла, чуть заметно пахнет молоком и цветами яблони. И последнее - это собственный аромат Леонта, и - богиня, спаси! - он вызывал желание не меньшее, нежели запах Менедема.
- Я не пушистый, - возразил сирин, но не отстранился.
- Еще какой пушистый, словно одуванчик, - рассмеялся китсунэ.
Впрочем, смех прозвучал слегка принужденно. Идзуо старался унять тело. Минотавр и сирин ничего не заметили, собираясь уходить.
- Лисеныш, ты с нами? - окликнул Менедем.
- Нет, я проведаю своих. Предупрежу, что не приду ночевать.
- А где ты будешь ночевать? - удивился Менедем.
- Иногда ты меня удивляешь очень сильно, - задумчиво сказал Идзуо. - У тебя, Менедем. Я буду ночевать с тобой. Пока не выгонишь, - добавил он через паузу.
- А…. Не, не выгоню, - довольно заявил минотавр с масляной ухмылкой во всю пасть.
- Вот и славно, - рассмеялся лис, заметив замешательство, мелькнувшее в глазах Леонта, сообразившего, что жить он, похоже, будет с двумя помешанными на сексе парнями.
Идзуо уже давно скрылся за деревьями, умчавшись в общежитие, Менедем медленно шагал рядом, приноровившись к семенящим шагам сирина, а Леонт думал, что это будет трудно - не свихнуться от того, что тело бунтует, чувствуя мощную энергию секса, исходящую от этих двоих.
- Может, я тебя понесу? - не выдержал минотавр.
- А? - Леонт вскинул голову, глядя на него, вынырнув из своих мыслей.
- Говорю - тебя донести? Быстрее будет.
- Как тогда? - улыбнулся сирин.
- Ага, - Менедем подхватил его и усадил на плечо, как ребенка, кажется, даже не чувствуя веса тонкокостного сирина.
Леонт осторожно придерживался за загнутый мощный рог, чувствуя желание никогда не слезать с этого надежного плеча. Он много времени проводил в библиотеке, помимо программы изучая быт, нравы и обычаи рас, населяющих миры, соединенные Большой Сетью - так назывались магические порталы, стационарные и мобильные, установленные между всеми двадцатью с лишком мирами. И минотавр его устраивал вполне как партнер… если б не ограничение на любовь, а вот что такое - любовь? Как понять, что уже можно? Когда были живы родители, он спрашивал: как? Откуда они узнали, что любят друг друга? Мама смеялась, ерошила ему челку и говорила, что он все поймет сам. Отец, делая серьезный вид, хотя глаза тоже лучились смехом, утверждал, что это будет похоже на удар крылом под дых. А теперь спросить не у кого, и никакие крылья под дых не прилетают. Леонт шмыгнул носом.
- Что ты? - тут же отреагировал минотавр, снимая его с плеча и перехватывая, как ребенка. Поблизости нашлась скамейка, и он уселся, так и держа на руках сирина, поглаживая между крыльев широкой ладонью. - Что случилось, айдони?
Кажется, на его языке это значило “соловей”. Леонт улыбнулся, хотя совладать с дрожащими губами было трудно.
- Просто нервничаешь, - догадался минотавр. - Не бойся, тебя теперь никто не посмеет обидеть.
- Почему вы так обо мне заботитесь?
- Потому что ты красивый и маленький.
- Я не маленький, я уже почти взрослый!
- Взрослый - это я, пушистенький, - Менедем и сам не заметил, как перенял привычку китсунэ называть всех вокруг так забавно-ласково.
Леонт привалился головой к его плечу, чувствуя себя под защитой. Менедем обнимал его, думая, как же давно он сам был таким - маленьким, неуверенным, брошенным всеми. Великий бог, Колебатель Земли, увидев его мать, замужнюю, но все равно прекрасную царицу Аспасис, скорбящую лишь о том, что ее чрево не может выносить дитя, снизошел к ней в образе минотавра, подарив царице не только долгую ночь ласк, но и пробудив ее чрево к жизни. И родился Менедем - старший, признанный царем Ахелаем лишь под давлением жрецов, царевич. А после него - брат и трое сестер. Царь утешился тем, что нарек наследником Пеласгира, Менедема же отдал на воспитание в семью обычного сотника. Царице было запрещено видеться с сыном, но она и сестры все равно убегали и играли с ним, рассказывая, что он - их любимый старший братик. Когда Менедему исполнилось девятнадцать, а Пеласгиру - семнадцать, между ними случилась ссора, и здоровяк-минотавр ранил брата. Мать умолила царя не казнить сына-полубога, взамен отправив его в Академию.
С Пеласгиром, кстати, Менедем тогда помирился и подружился, хотя у них и было совсем мало времени, чтобы узнать друг друга. Иногда младший царевич писал ему, иногда писал Менедем. Брат вырос и сейчас уже стал совсем взрослым мужчиной, женился и уже воспитывает сына… А Менедему намекнули на то, что его ожидает участь младшего супруга. Это ничуть не радовало, и мать затягивала его пребывание в Академии, как могла и умела. Кому он достанется, Менедем предпочитал не думать. Ведь наверняка ничего хорошего царь не придумает. Что ж, еще три года есть, пятый курс он должен закончить. Почему именно три? Просто он решил, что должен остаться в академии до тех пор, пока не выпустится второкурсник Леонт. Побудет три года его телохранителем, и баста. Всю жизнь от судьбы не побегаешь.
- Идем? - минотавр поднялся.
- Идем, - успокоившись, Леонт, тем не менее, совершенно не желал покидать его уютных объятий. И расцеплять руки, сжавшиеся в замок на его шее, отрываться от его плеча, где так уютно устроилась голова…