— Не бойся, — Менедем не торопился пустить его в ход, вместо этого разделся, отбросив одежду на низкое кресло у кровати, и принялся раздевать Леонта, время от времени осторожно касаясь его кожи носом или языком, поглаживая кончиками пальцев.
Сирин пытался перестать бояться, получалось плохо. Его одежда последовала туда же, куда и остальная, минотавр опустил его на постель, нависая огромной глыбой.
— Я не сделаю тебе больно, Леонт. Никогда. Доверься мне.
— Я доверяю тебе, — кивнул сирин. — Ты же знаешь это.
— Закрой глаза. Прислушивайся к своему телу.
Леонт последовал совету. Тело горело. Особенно там, где его касался длинный язык Менедема или его пальцы. А касались они, кажется, везде, от мочек ушей до подмышек, от груди до кончиков пальцев ног. Страх отступил, просыпалось любопытство и желание почувствовать в себе член минотавра. Идзуо же почему-то на него напрыгивал каждый раз при удобном случае. Но Менедем не торопился, разве что в том, как призывал с прикроватного столика красивую баночку с мазью. И ее использовать пока тоже не спешил, предпочитая ласкать ртом, немного опасаясь, что Леонт откроет глаза и испугается: зрелище минотавра, делающего минет, почему-то многих пугало.
Сирин приоткрыл глаза, ахнул и зажмурился. Это было так волнующе, особенно если смотреть и чувствовать разом. Потом он ощутил осторожное прикосновение к своей девственной заднице. Теплое и влажное. Стоило только представить, что именно касается его, возбуждение скакнуло на высшую отметку. Менедем настроение супруга тоже уловил, однако все еще медлил, опасаясь ему навредить.
— Постарайся не дергаться, ладно? И если станет больно или неприятно — сразу скажи…
Он снова провел кончиком пальца по плотно сомкнутому анусу супруга, размазывая нежную мазь, потом решился, начиная готовить его к соитию. Анатомию сиринов он изучил в том объеме, что был доступен в библиотеке, поэтому знал, что чувствительных зон в их теле довольно много, главное, их правильно стимулировать. Книги не врали, Леонт стонал и вздрагивал от прикосновения к каждой описанной в них точке. От возбуждения он уже не обращал внимания на то, сколько там пальцев использует Менедем, и пальцы ли. Он только вцеплялся в простыни и выгибался, подкидывая бедра, стремясь навстречу движениям минотавра. Тот радовался, но не забывал и об осторожности. Покалечить мужа в первую ночь совсем не улыбалось.
Готовым он счел его только тогда, когда почувствовал, что пальцы не встречают особого сопротивления, входя в его тело. Еще нанес на свой член мази и принялся осторожно втискиваться. Десять лет развития самоконтроля теперь почему-то не казались достаточным сроком. Стонущий Леонт, разметавшийся под ним, спокойствия тоже не добавлял своим видом. Одно радовало: стонал он не от боли, уж это-то Менедем понял бы. Так что он продолжил двигаться короткими плавными толчками, позволявшими сирину приспособиться, принять и привыкнуть.
Леонт решил, что секс — это самое прекрасное в жизни, особенно это мнение укрепилось, когда минотавр взялся ласкать член самого сирина. Ему хватило немногого, предел возбуждения был перейден почти сразу, и он с протяжным криком кончил, забившись под супругом. Минотавр решил не отставать и долгий рев возвестил всем гостям, что брак можно считать свершившимся. О «пологе тишины» они просто забыли за всеми хлопотами. Сил у Менедема еще хватило на то, чтобы аккуратно перевернуться, не отпуская Леонта, чтобы не раздавить его своим весом. И дальше обоих сморил краткий сон, позволяющий вернуть силы.
— Вот и славно, — тихо засмеялась мать Менедема.
========== Глава шестая ==========
От вездесущих слуг и соглядатаев было негде скрыться. Тонкие стены из узорных циновок, рисовой бумаги и расписного шелка не давали чувства уединения и безопасности, а накладывать «полог тишины» запретил император. С момента возвращения Идзуо домой запреты множились, как комары в жаркий летний день. Наследнику запрещено одеваться легкомысленно, и вот он вынужден напяливать не одно, а три кимоно, и каждое украшено золотой нитью, шелковой вышивкой, золотыми подвесками на подоле… Наследник обязан выглядеть опрятно — и вот его волосы, привычные к свободе, жестко утянуты в сложную прическу, которую не позволено разбирать даже на ночь, а спать приходится на деревянном подголовнике, чтобы не повредить укладку. Наследнику не стоит общаться с теми, кто ничего не смыслит в истинных традициях и ценностях — и Идзуо строжайше запрещено писать друзьям и создавать магических вестников, а написанные им письма перехвачены и показательно сожжены Императором на одном из утренних приемов. Повторять не пришлось, Идзуо повиновался. Наследнику много что положено и гораздо больше запрещено… Идзуо ненавидел все происходящее, но даже заплакать было нельзя. Не по статусу. Не по традиции.
Хвала богине, он был хотя бы избавлен от требования белить лицо и красить губы. Но все остальное ничуть не перевешивало этого крохотного плюса. А кроме всего прочего Идзуо заживо пожирала тоска. Он почти видел ее, огромную змею-тоску, заглатывающую его, как удав заглатывает маленькую лягушку. Когда скроется последняя лапка, все будет кончено. Он даже знал, когда именно это произойдет: до его бракосочетания оставалось чуть меньше года. Император постановил, что его высочеству наследнику следует сначала вникнуть в дела, от которых он был оторван пять лет. А еще — соблюсти хотя бы минимальные приличия и чистоту тела в это время. С этим были проблемы.
Идзуо все чаще просыпался в истинном облике, не понимая, в чем причина этого. И меняться становилось все тяжелее. Радовало хотя бы то, что в момент пробуждения он был в своей комнате один, запретив слугам спать у двери. И у него всегда было несколько минут на то, чтобы привести себя в порядок прежде, чем кто-то из этих сторожей входил к нему. Но и после ощущение похмелья, причем, довольно жестокого, не оставляло его по меньшей мере пару часов.
Магический вестник с приглашением на свадьбу Менедема и Леонта прилетел две недели назад. Сегодня они сочетаются законным браком, и маленькая птица, наконец, получит свое большое рогатое счастье… Идзуо пришлось до крови закусить щеку, чтобы этой болью приглушить боль внутри. Он не имел права даже послать подарка тем, кого любил, а приглашение до него дошло лишь потому, что Императору вздумалось показать, что он обо всем осведомлен: и о том, с кем наследник жил последние два года, и о его сердечных привязанностях. Изысканная вышла насмешка. Он с трудом удержал лицо тогда.
А потом больно стало уже не морально, а вполне физически, словно магия переворачивала внутренности. К горлу поднялась тошнота, и он кинулся к выходу на террасу, зажимая рот рукой. Повезло: никого нет, никто не увидит его позор. Кажется, вчера рыба показалась ему несвежей? Или соус… Неважно, главное, он явно отравился. Противоядие глотать пришлось быстро и по возможности незаметно. Через считанные мгновения его стошнило уже им. Это было невозможно, лекарство должно было впитаться сразу и избавить его от симптомов отравления, а не исторгаться прочь!
— Ничего не понимаю, — пробормотала китсунэ.
Когда до Идзуо дошло, что его облик снова сменился, захотелось побиться головой о сосновую опору террасы. Да что же это вообще такое? Надо вернуться в мужской облик, как можно скорее. На все его попытки тело реагировало остро-негативно. Когда тошнить стало нечем, не осталось даже желчи, только сухие позывы, он прекратил пытаться и вернулся в постель, сворачиваясь в клубок под одеялом. Ему нужно было подумать, а лучший способ остаться в одиночестве — сделать вид, что еще спит. Получилось — слуги заглянули и удалились бесшумными тенями.
Идзуо прикрыл глаза, погружаясь в подобие медитативного транса. Познание самого себя всегда было первым, чему обучали китсунэ еще до пробуждения магического дара. Он привычно соскользнул в мыслеобразы, всегда помогавшие ему держать свое сознание запертым от проникновения эмпатов и телепатов. Это была крохотная беседка посреди заросшего лотосами пруда, куда добраться можно было только на лодке… или по широченным листьям лотосов, что было доступно только ему самому. Он видел мирно покачивающуюся у противоположного берега лодку — ему она была не нужна. И, тем не менее, в беседке он оказался не один. Там стояла колыбель, в которой кто-то недовольно хныкал.
Идзуо осторожно приблизился, отчаянно страшась заглянуть в простенькую ивовую плетенку. Хныканье стало громче, пока не прозвучало басовитое «Му-у-у!», продравшее по хребту дрожью.
— Ничего не понимаю, — но внутрь он все-таки посмотрел.
У маленького минотавра была белоснежная шерстка, черная челка и пронзительно-зеленые глаза. Точь-в-точь, как у Менедема. При виде Идзуо он расплакался, завозился в колыбели. Было странно видеть такого ребенка. И странно не видеть рожек, наверное, они пробьются позже. Лис машинально протянул руки и аккуратно поднял малыша, устраивая тяжелую головенку на сгибе руки. И только потом понимание всего происходящего навалилось, и от позорной истерики удержала только теплая тяжесть маленького тела на руках. Кроха-минотавр довольно засмеялся и стал ловить лиса за край одежды, привлеченный ее яркостью.
— А ведь твой папочка, скотина рогатая, говорил, что между минотаврами и женщинами иных магических рас союзы заведомо бесплодны…
Ребенку это было неинтересно, он смеялся и пытался поймать теперь подвеску на шпильке Идзуо. Потом, утомившись, затих, зевнул и закрыл глаза. Китсунэ вышвырнуло в реальность, словно пробку из бутыли с забродившим соком винограда. Она прижала руку к животу. Значит, там у нее минотавр. С белой шерсткой. Хотелось одновременно и рыдать, и смеяться. У нее есть частичка Менедема, безумно любимого рогатого поганца полубога. Семя которого оказалось столь сильным, что пустило росток новой жизни в ее лоне. А еще у нее есть нешуточная возможность лишиться этого подарка судьбы, потому что Императору не нужна опозоренная дочь, ему нужен послушный его воле сын! Как сохранить ребенка в тайне, чтобы не вытравили? Нет, только не это, это ее дитя, его нужно сберечь любой ценой. По подсчетам выходило, что сейчас ему чуть меньше двух лун от зачатия. Значит, еще пять или шесть лун ей нужно продержать все в тайне. А за это время отыскать несколько доверенных слуг, которые будут держать язык за зубами и помогать скрывать младенца… Или которые помогут передать малыша в приемную семью… Нет, нельзя! Никто не согласится взять его такого.
— И я сама тебя никому не отдам, не волнуйся, Широ. Никому…
Идзуо горячо взмолилась Богине о защите.
— Милосердная, помоги! Мне нужно создать иллюзию того, что я выгляжу так, как того желает Император, и прожить под нею до того дня, как я рожу.
Богиня Идзуо услышала, судя по всему. Во всяком случае, когда не удалось перекинуться обратно, никто ни слова про облик наследника не сказал, да и обращались как к мужчине.
Идзуо со страхом ждала разоблачения, но время шло, а ничего не происходило. Тошноту удавалось сдерживать или переживать в одиночестве рано утром, больше беременность пока никак на ней не сказывалась. Идзуо не собиралась ждать, когда скажется так, что она не сумеет запахнуть кимоно или сесть в седло без помощи. Ее изощренный мозг искал способы улизнуть из самого сердца Империи, из-под носа отца, не получив при этом проклятий. Наконец, она решилась открыться одному старому оборотню, которому за время учебы привыкла доверять. Отчаяние придало сил и изворотливости, чтобы зачаровать одну из служанок, а та уж отправила коротенькое послание целителю академии, написанное рукой Идзуо:
«Улисс, спасите меня!»
Целитель думал недолго, через три дня от директора пришло приглашение для Идзуо, составленное на восьми страницах заковыристейшим языком, из которого было понятно лишь то, что явиться нужно срочно, это будет огромной честью и без Идзуо на мероприятии вообще никак не обойдутся. Сказать, что Императора это порадовало, было невозможно, скорее, он был раздражен и раздосадован тем, что наследник снова на некоторое время ускользнет из-под его влияния в чрезмерно вольную по нравам академию, в чужой и чуждый мир, полный соблазнов и разврата. Однако академия имела немалый вес в среде обучения, поэтому наследника пришлось отпустить. Чтобы показал пример подрастающему поколению. Хотя он уже сожалел, что согласился на включение прежде закрытого для всех пришельцев извне мира в Великую Сеть. Насколько было проще держать молодых оборотней в руках, когда им некуда и незачем было стремиться вне мира.
Идзуо улепетнула очень быстро, не забыв прихватить побольше ярких нарядов и драгоценностей — в некоторых случаях ими можно расплатиться. Вперед, на свободу. Втайне она надеялась, что ей помогут остаться там, на свободе, навсегда. Но крайним случаем оставалось отдать сына на воспитание Менедему и Леонту, а самой вернуться в мужской облик, считай, навечно, вступить в заведомо бесплодный брак — ведь ребенок у нее уже будет. Или — что не менее вероятно — оставить дитя любимым потому, что она умрет.
В академии ее встретил Улисс, сразу же потащил в лазарет, осматривать, приговаривая:
— Вы не стесняйтесь, я в прошлом и военный целитель, я и роды принимал.
— Может быть, вы тогда объясните, как так вышло, что я сумела забеременеть от минотавра? — чуть язвительно спросила Идзуо.
— Мне нужно подумать… А от какого минотавра?
Может быть, целитель Улисс и не имел в виду ничего оскорбительного, так что возмущенную реплику лиса проглотила.
— А вы разве не помните?
— Ах, от этого. Он же полубог, их семя прорастет даже в камень, что ему законы для людей и прочих минотавров.
— То есть, он был в курсе того, что я могу забеременеть? — Идзуо ждала ответа, желание выцарапать бесстыжие зенки Менедему крепло, но рассыпалось, как карточный домик от короткого смешка:
— Менедем-то? Вряд ли, он мало интересовался подобным. Как и женщинами в целом.
Улисс велел ей раздеться, принялся осматривать, водить ладонью над ее животом.
— Хорошее будет дитя, очень любит жизнь.
Рос маленький минотаврик быстрее обычного ребенка, уже сейчас, на исходе третьего месяца, у Идзуо заметно подрос животик, да и груди увеличились.
— Малышу потребуется ваше молоко. Ничье другое он не примет, даже коровье или козье.
— А ему много надо? — опасливо спросила китсунэ.
— Могу сказать только одно: он будет осушать обе груди за раз, после чего спокойно спать несколько часов. Но кормить вам придется лет до двух.
— А молоко будет успевать вырабатываться?
— Думаю, вполне, ваше тело уже подстраивается под нужды вашего ребенка.
Идзуо с тоской подумала, что обстоятельства, почему-то, не спешат последовать примеру ее тела.
— Что же мне делать… Я не могу вернуться домой с младенцем на руках. И не вернуться я тоже не могу — отец проклянет меня, и это значит смерть года через три…
— Родовые проклятия сильны, но и их можно снять. Обратитесь к специалистке по проклятиям, думаю, Вандра вам поможет.
— То есть, вы считаете, я не должна возвращаться?
— Я считаю, вы должны связаться с отцом ребенка, — твердо ответил целитель. — Он может помочь вам. Да что там, он должен вам помочь.
Идзуо закивала, решив, что вместе они смогут что-то придумать.
— И еще одно. Я не досконально знаком с особенностями минотавров, однако совершенно точно знаю, что рождение детей у них проходит легче, если мужчина и женщина состоят в законном браке.
— Я поговорю с Менедемом.
— Он в академии, кстати, в крыле преподавателей.
— Что ж, мне в любом случае следовало туда пройти, — пробормотала китсунэ, поправляя одежду.
Целитель погладил ее по голове и открыл дверь.
— Он вам обрадуется.
Вот в последнем Идзуо отчего-то сомневалась. Каждый шаг в крыло преподавателей давался ей с трудом, словно неуверенность в том, как примет ее появление Менедем, как отреагирует на новость о том, что она беременна, стала гирями на ее ногах.
Минотавр сидел в кабинете и что-то писал. При виде Идзуо он изумленно заморгал.
— Идзуо?
— В женской ипостаси меня лучше называть Идзуне, — ляпнула китсунэ, но сделала вид, что так и надо. — А где директор-сама?
— Его дверь следующая по коридору, — вежливо ответил минотавр.