К арифметике инженер быстро подключил геометрию, и я в очередной раз решал простые теоремы, в том числе и знаменитые 'пифагоровы штаны' только тут они по — другому назывались — 'детской распашонкой'. В общем, полный курс землеустроения с армейским уклоном в меня активно вдалбливали. Никакой особой теории, только практические задачи. А цифры тут хоть и другого начертания, но десятичные, как наши арабские. С ними проблем не было.
Чуял я, что у инженер — капитана на меня какие‑то далеко идущие виды образовались, только он мне об этом не говорил. Но я и сам знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И то для второй по очереди мышки. Но знания, точнее их официальное происхождение, были для меня важнее.
Если время позволяло, то и имперский язык в ход шел и осваивался он у меня не то чтобы легко но без напряга. По крайней мере, в устной форме. Все‑таки пятый язык за свою жизнь изучаю. Но без засад не обошлось. В письменном имперском филологи от большого ума навтыкали дофигища всяких дивтонгов и прочих мерзостей, когда три — четыре буквы обозначают один звук, чего в рецком совсем не было. Там на каждый звук одна буква. К тому же алфавиты практически одинаковые. Так что поначалу я путался.
Читал я уже совсем неплохо по — рецки и по слогам еще на имперском. Пока этот процесс больше напоминал дешифровку, чем свободное чтение.
Дорвавшись до местных газет на станциях, поднакопив за дорогу впечатлений, сделал я вывод, что развитие этого мира находится, если сравнивать с нашей Европой, где‑то в последней четверти XIX века. Вроде как пулемет тут уже есть, броненосный флот на паровой тяге, а двигателя внутреннего сгорания еще нет, как нет и авиации — сплошное воздухоплавание. Повсюду господство гужевого транспорта. И винтовки у горных стрелков однозарядные, хотя и под унитарный патрон латунный. У офицеров револьверы уже есть: тяжелые, большие и длинноствольные. Типа киношных ковбойских. И калибр соответствующий. Пуля размером с желудь, наполовину в медной оболочке, из которой тупая головка торчит свинцовая. Останавливающее действие, наверное, рассчитывали на лошадь.
8
Новое место, на котором мы строили полевой укрепрайон, было уже не гористым, но вполне себе равнинным, разве что слегка всхолмленным и поросшим сосновым лесом. Часто между болот. В чем и проявилась главная засада. Сосняк всегда любит пристраиваться на песочке, а нам этот песок копать. Что удивительно: копать траншеи полного профиля, про которые я грешным делом думал, что их тут еще не изобрели. Так вот… Мы копаем, а песочек, сцуко, высыхает на солнышке и обсыпается со стенок. Но все равно это намного легче, чем долбить кайлом камень в горах.
На эти срочные работы выгнали всех, даже штабных писарей, не говоря уже о нас — чертежниках. И половину отправили в ближайшие леса жерди и колья выламывать для укрепления окопов плетенками. И все цигель — цигель — ай — лю — лю.
Я оказался пророком, вангуя себе ударный труд на ниве черчения, чем мы и занимались весь световой день. Но потом и нас бросили в этот песчаный прорыв, когда красивый отчет о выполненной работе для высокого начальства был уже готов. В двух экземплярах. В туши. Хотя на месте еще и конь не валялся, как следует. Даже разборный походный кульман, хоть он и был у меня в чертеже готов, делать стало некогда.
— Ниче… — подмигнул мне ротный, принимая от меня склейку листов ватмана с чертежом. — На то у нас пехота — царица полей. Ей все по плечу. Все переделки пойдут у них по графе обустраивания себе полевых удобств. А для нас главное вовремя и красиво отчитаться.
— Но ведь на месте ничего еще не сделано толком, господин капитан, — возразил я.
Ротный недовольно поморщился. Он у нас был барон и очень любил, когда его называли 'ваша милость'. Но ко мне больше не придрался, так как я его титулую все же в полном соответствии с новым Уставом и хожу в любимчиках у батальонного инженера. А с инженером в инженерных войсках простому командиру ссориться себе дороже.
Но если подчиненного нельзя наказать, то припахать можно везде и всегда. Легко!
— Спасибо, что напомнил, Кобчик, — ехидно улыбнулся ротный. — Бери свое звено бездельников, получай лопаты у фельдфебеля и топайте в распоряжение инженер — капитана. Будешь копать ему любимые свои пулеметные позиции.
Вскоре прикатило пяток колясок, запряженных настоящими лошадьми, из которых повылезала толпа старших офицеров, двое так вообще в 'полосатых штанах' с лампасами. Думал — генералы, но меня быстро просветили, что лампасы малиновые… знать это офицеры генштаба. Часа четыре они ходили по этому укрепрайону все осматривали в бинокли, что‑то записывали. Даже прокатились на километр вперед и оттуда любопытствовали на нас в окуляры.
Потом надавали ценных указаний батальонному инженеру и укатили, даже не оставшись на обед, на который их зазывал комбат.
После чего нам досталось копать вторую линию траншей, соединяя их ходами сообщений. В некоторых местах разметили места под блиндажи, но их приказали копать только после того как будут готовы все окопы. А то лес валить на перекрытия слишком много народа требовалось.
На следующий день после визита генштабистов нам привезли примитивную лесопилку, и большие бухты колючей проволоки, обычно употребляемых крестьянами для временных загонов крупного рогатого скота. Целый взвод отправили в ближайший лиственный лес вырубать толстые колья. А потом целую роту заставили натягивать эту проволоку на эти колья в два ряда перед траншеями.
Фельдюнкер Або шепнул мне, что фронт планомерно отступает, и наш укрепрайон и есть настоящая заранее подготовленная позиция для отступающей дивизии.
— Не хватает нам пока войск на все три фронта. Мобилизацию запасных провели, но их понимаешь сам по — новой обучать надо тому, что они давно забыли.
— Тогда двух кольев проволоки будет мало, — заявил я, припомнив документальные фильмы про первую мировую войну. — Три ряда надо делать. Побьют проволоку артиллерией.
— Не побьют, — уверенно завил техник — фельдюнкер. — У восточного царства снаряды только шрапнельные. Поэтому тут и закапываемся в землю, а не строим люнеты. Ты блиндаж когда‑нибудь копал?
— А что в нем такого сложного? От шрапнели перекрытие и в один накат делать можно. Диаметр бревна только не меньше двадцати сантиметров надо брать. Кстати неплохо бы было и пулеметные точки перекрыть бревнами с грунтом, чтоб шрапнелью не выкосило расчеты.
— Это идея, — подорвался фельдюнкер побежал с ней к инженеру.
Сплюнул я в окопчик… да пользуйтесь, не жалко… лишь бы с толком сделано было и пехтуру от обстрела спасло.
Однако Або батальонного инженера притащил ко мне и идею не притырил. Честный парень оказался.
— Нарисовать такой пулеметный блиндаж в плане и разрезе можешь? — спросил меня инженер.
— Легко, — ответил я, ибо чертить — это не лопатой махать.
— Тогда черти. Как следует. С земляных работ я тебя на сегодня снимаю.
До самого вечера сидел у себя в палатке и рисовал разнообразные ДЗОТы. И для пулеметов и для малокалиберных пушек, типа горных. Потом все красиво вычертил в туши, не забыв нарезать сектора обстрела. И в углу небольшой план на местности.
Любопытный ротный заявлялся, желал меня припахать куда‑то, но я сослался на строгий приказ инженера все задание сделать до вечера и барон от меня нехотя отстал.
После ужина, ожидая подлянок от ротного, ради прикола начертил даже двухэтажный бетонный ДОТ с толщиной стенок в полтора метра. Артиллерийским орудием трехдюймового калибра, фланговыми пулеметными амбразурами и выносными бронеколпаками для снайперов. Время тянул до отбоя.
Потом с батальонным инженером обсуждали различные варианты проектов моих ДЗОТов. Отобрали два и наметили места их строительства.
— Ваяй завтра прямо с утра, — приказал Вахрумка. — Лесом я тебя обеспечу, а в подсобники возьми свое звено. Больше тебе дать мне дать некого. Видел, сколько лишней работы генштабисты навалили.
— Осмелюсь заметить, господин инженер — капитан, вряд ли эта работа лишняя. Скорее всего, это не их прихоть, а уже обобщенный опыт позиционной войны на каком‑то участке фронта.
— Да… что‑то они говорили между собой о западном фронте… — задумался Вахрумка. — Впрочем, меня в академии учили, что лишней обороны не бывает. Вот только сроки — будь они неладны, нам не увеличили. И людей не добавили.
— Господин инженер — капитан, нам еще скобы железные понадобятся бревна крепить. Штук сорок как минимум. Все же эта позиция будет подвергаться артиллерийскому обстрелу дивизионным калибром.
— Я прикажу Гоцу. — обнадежил меня инженер. — Иди спать. Да… еще вопрос: что это за надпись на твоем чертеже — ДЗОТ?
— Это сокращение, господин инженер — капитан, для краткости. Полностью звучит как 'деревоземляная огневая точка'.
— Оригинальное название. И язык не ломать, — согласился со мной инженер. — Путь остается.
Однако и страданиях бывает облегчение. На следующий день Зверь пригнал от станции целую маршевую роту рецких рекрутов. Сто двадцать здоровых рыл и их повзводно раскидали по ротам. Но это не освободило меня от места производителя работ на пулеметном гнезде, которое быстро углублялось и также быстро росло с такой‑то помощью — только успевай приказывать, куда бревна складывать и на сколько их обрезать.
Дня за три справились вчерне.
Чуть позже я подкинул инженеру идейку собрать всех ротных чертежников в его отделе штаба батальона. Все равно ротные командиры тут только передаточная инстанция и работает он с ними напрямую. А если и кидать нас на земляные работы, то на что‑то ответственное, типа того же ДЗОТа.
Оргвывод меня поразил, хотя на такое я даже не надеялся, желал лишь только скипнуть из роты этого придурка — барона, который до меня доцепился от безделья. По представлению инженера комбат произвел меня перед строем в ефрейторы. Ротного аж перекосило. Опять все мимо него прошло.
Но пока мы оставались все в ротах.
9
В тот роковой для меня день я вдвоем с бойцом — чертежником Йозе Страшлипкой укрепляли перекрытие практически готового ДЗОТа изнутри. Те самые знаменитые 'в три наката'. Точнее в два, так как фугасного обстрела не ожидалось. И все самое интересное я пропустил. А когда выглянул из окопа на бруствер, увидел над собой только щеголеватые хромовые сапоги со шпорами и черные лакированные ножны сабли. Подняв глаза выше, увидел офицера в незнакомой мне синей форме при красных бриджах, который в левой руке на отлете держал саблю, а правой целился из револьвера в моих соратников. При этом залетный крендель кричал с чудовищным акцентом на том общеимперском языке, который здесь учат в школе.
— Первый, кто сунется, пуля в живот! Все кто стоит на месте, живут!
Меня он не видел, так как я оказался у него за спиной.
Метрах в десяти от нас еще двое незнакомых мне синих солдат, закинув винтовки за спину тащили, заломив руки, пытающегося упираться ногами Вахмурку.
'Если с винтовками — то это не наши, — прикинул я, — у наших оружия нет'.
А дальше все произошло практически на автомате без участия собственных мозгов и переживаний. Точнее переживания были, но за Вахрумку, который ко мне относился с симпатией и я не желал терять в батальоне такого покровителя.
Штыковая лопата с разворота врубилась под правое колено залетного диверсанта.
Тот, ойкнув, выпустил из руки револьвер и повалился на меня в окоп, где я его и принял, как родного, двинув кулаком по затылку и освободив от сабли.
Приказал Страшлипке:
— Держи и вяжи.
А сам выпрыгнул на бруствер, где подобрал выпавший у врага револьвер.
Крутанул барабан — полный. Это по — нашему.
Только вот Вахрумку почти до леса доволокли. Метров пятнадцать — шестнадцать от меня уже. Еще шагов десять и их скроют деревья.
Но лиха беда — начало. Я с такого расстояния, даже большего, даже из 'макарки' в армии двадцать восемь очков вышибал из тридцати. Взял револьвер двумя руками — по — американски, для устойчивости. Взвел курок, чтобы на самовзводе револьвер в руке не 'клевал'. Выдохнул, слегка присел, прицелился…
Есть! Один злоумышленник по ходу движения отпустил Вахрумку и упал носом в хвою. Как поц. Вот стоял и упал.
Второй не нашел ничего лучшего, чем бросить пленника и потянуть через голову винтовку. Ну, ему и прилетело пулей прямо в грудь. А не стой как мишень на стрельбище.
Дальше дело техники, как учили.
Догнал.
Произвел контроль. Уже по откровенному трупу. Со страху, наверное.
Засунул револьвер за пояс, отцепил флягу с водой и подал ее капитану — ему в себя придти. Это же стресс какой для человека, когда его ворует вражеская разведка.
А сам занялся мародеркой.
Результат особо не очаровал. Бедновато.
Две короткие винтовки, скорее — карабины. Новенькие, что характерно — магазинные. В магазине четыре патрона. Сам магазин заряжался пачкой.
У каждого на поясе восемь кожаных подсумков. В каждом пачка. Тридцать шесть тупорылых патронов с длинной гильзой. Гильза с небольшой закраиной. А вот капсюль уже для центрального боя. Продвинутый девайс.
Две сабли с латунными креплениями для винтовочного штыка на ножнах. И сами штыки длинные игольчатые в этих креплениях. Трехгранные.
Два серебряных портсигара с фабричными папиросами. Тут же еще и два кисета с табаком. Огнива. Портсигары, видать, трофей.
Немного незнакомых монет, завязанных узелком в платочек.
Письма какие‑то на незнакомом мне языке.
И никаких документов.
Форма на диверсантах странная. Ничего вообще похожего не только на камуфляж, даже на защитные цвета. Ярко — синяя с красными погонами и выпушками. На погонах трафаретом набит желтой краской номер — '14'. Ясные золотистые пуговицы на однобортном мундире. Красные штаны, заправленные в справные кожаные сапоги из юфти, которые я тут же стянул с покойничков — им‑то уже они без надобности. Кепки хипповые такие… с красным околышем и высокой синей тульей надвинутой на лоб. Козырек из черной лакированной кожи. Все натуральное, никаких эрзацев, никакой химии.
Все, кроме винтовок покидал в трофейную шапку.
— Оклемались, господин инженер — капитан, — поинтересовался я у Вахрумки.
А сам в это время винт рассматривал. Ничего особенного. Болт, он и в Африке болт. То есть поворотно — скользяйщий затвор. Дома у нас такие были. И как у охотников — с лицензией, и для самообороны — подпольные. А тут… трудно сказать, на хорошо знакомую мне 'мосинку', да и на 'маузер' похожи они только принципом конструкции затвора, а так различий больше, чем общего.
— Спасибо, ефрейтор, — ответил мне инженер, оторвавшись от фляги. — Я вам если не жизнью, то избавлением от позорного плена обязан.
— На том свете сочтемся угольками, господин инженер — капитан, — улыбнулся я. — Нужно по лесу поискать, там у них лежка должна быть. Не пешие же они сюда притопали, — показал я на сабли. — Кто они хоть такие?
— Это, ефрейтор, цугульские драгуны восточного царя, — подтвердил мои подозрения инженер. — Четырнадцатый полк. Они конные, но могут и пеши воевать.
— Вот и славненько, — осклабился я плотоядно, — думаю, вам лошадь не помешает в качестве моральной компенсации за попытку пленения? А то вы все, господин инженер — капитан, ножками да ножками целый день по объекту, а он большой.
Одна пара сапог мне подошла по размеру и я, недолго думая, поменял на них свои уже разбитые горами, перемотав свои портянки на сухую сторону.
С цугульского офицера, который активно ругался незнаемым мне матом, порой сбиваясь на имперские ругательства, уже стащили сапоги, разрезали его щегольские подшитые кожей 'революционные' штаны и перебинтовали разбитое колено.
Я взглядом спросил ротного санинструктора.
Тот только рукой махнул.
— Хромой теперь на всю жизнь.
— Язык‑то у него целый? — спросил уже голосом.
— Цел. Даже не прикушен.