— Не хотел бы пропустить его!
— Ни в коем случае! Это будет самый потрясающий парад всех времен, такой длинный, что он никогда не пройдет весь мимо неподвижного наблюдателя; и каждая миля Большого Парада полным–полна чудес, и каждое чудо чудеснее предыдущего. Да, так вы не тот, кого я ищу?
— Не думаю. Но вот, кстати — не могли бы вы найти в этой толпе даму с собакой?
— Обещаю, что если она придет сюда — я дам вам знать. А вам стоило бы пройти на Канал–стрит. Женщины любят карнавалы, им нравится быть в маске — потому что, когда женщина в маске, это значит, что она может маску снять, когда захочет…
Джонни поднялся.
— А как пройти на Канал–стрит?
— Прямо через центр, мимо оперного театра, а там свернете на Площадь Роз. Там уж глядите в оба — придется идти через секцию Небраски, а Ак–Сар–Бен[10] в самом разгаре. Сами понимаете, там всякое может случиться. Оттуда попадете в Калаверас — осторожнее там с лягушками! — ну, а там выйдете как раз на Канал–стрит.
— Большое вам спасибо.
Джонни, следуя указаниям, двинулся в путь, не забывая поглядывать по сторонам в поисках женщины и пса. При этом он, не переставая изумляться, глазел на чудеса, сквозь которые пробирался и протискивался в веселой кутерьме. Пса он вскоре увидел, но другого — это был пес–поводырь, и это тоже было поразительно, ибо живые, ясные глаза его хозяина могли видеть все вокруг — и видели, и все? таки этот вполне зрячий человек ходил с собакой, причем именно пёс вел хозяина, как будто иного образа передвижения оба не могли себе представить — или не желали.
Вскоре Джонни оказался на Канал–стрит, и иллюзия была столь полной, что было трудно поверить, что он не попал каким? то загадочным образом в Новый Орлеан. Карнавал был в самом разгаре: здесь отмечали Тучный Вторник[11]; все в толпе носили маски. Джонни тоже обзавелся маской у лоточника и присоединился к гулянью.
Его поиски казались уже безнадежными. Улица была запружена зеваками, глазеющими на шествие Венеры. Дышать и то было непросто — а уж продвигаться, да вдобавок искать кого? то — и вовсе невозможно. Он бочком–бочком выбрался на Бурбон–стрит — тут воспроизвели весь Французский Квартал! — и тут увидел пса.
Он был абсолютно уверен, что это тот самый пес. Теперь на нем был клоунский костюмчик и маленький колпачок, но он был неотличимо похож на его пса. Тут же Джонни поправил себя: пёс был неотличимо похож на Биндльстифа.
И теперь пёс с благодарностью принял сосиску.
— А где же она, старина? — спросил Джонни.
Пёс гавкнул и кинулся в толпу. Джонни попытался последовать за ним, но не мог: промежутки в толпе, пропускавшие пса, для Джонни были малы. Но духом он не пал: он уже раз нашёл пса, найдёт и ещё раз. Вдобавок же именно на карнавале он когда? то встретил Марту — она была изящной Пьереттой, а он — толстым Пьеро. После маскарада они вместе встретили рассвет, а ещё до заката решили пожениться.
Теперь он оглядывал толпу в поисках женщины в костюме Пьеретты, будучи почему? то уверен, что неизвестная хозяйка пса нарядится именно так.
Всё, всё на этой ярмарке заставляло его вспоминать Марту чаще и сильнее обычного, если только это возможно. Как она ездила с ним по его торговому участку, как они отправлялись в путешествие, как только выдавалось свободное время. Закидывали в машину путеводитель Дункана Хайнса да две–три сумки — и в путь! Перед ними разматывается бесконечная лента дороги, Марта… сидит на соседнем сиденьи, поет «Америка прекрасная», а он должен подтягивать:
«И мрамор городов твоих слеза не омрачит!..»
Как? то она сказала ему, когда они плавно неслись по дороге… где это было? В Черных Горах? На плато Озарк? В Йосемитской долине?.. неважно. Так вот, она сказала тогда:
— Джонни, тебе никогда не стать Президентом, и мне не бывать Первой Леди. Но спорю на что угодно — не было и не будет Президента, который знал бы о Соединённых Штатах больше: чем мы с тобой. Беда в том, что у этих занятых, важных и нужных людей просто нет времени, чтобы по–настоящему увидеть Америку.
— Это замечательная страна, дорогая.
— Иначе ее и не назовешь. И я могла бы провести целую вечность, разъезжая по ней — торгуя слонами вместе с тобой, Джонни.
Он потянулся к ней и похлопал ее по колену. И навсегда запомнил это ощущение.
…Меж тем толпа в копии Французского Квартала поредела; пока он мысленно возвращался в прошлое, гуляющие мало–помалу разошлись. Джонни придержал за хвост красного чертёнка:
— Куда это все направились?
— Как это куда — на Парад, конечно!
— Большой Парад?
— Да, они как раз сейчас строятся.
Чёртик двинулся вперед, Джонни — за ним.
Тут его потянули за рукав.
— Ну как, нашли ее?
Это была миссис Эванс, слегка замаскированная чёрным домино. Под руку её держал высокий пожилой Дядя Сэм[12].
— А?.. О, здравствуйте, миссис Эванс! О чём это вы?
— Не глупите. Вы нашли её?
— Откуда вы узнали, что я кого? то ищу?
— Как же иначе?.. Ну ладно — удачных поисков, а нам пора.
И миссис Эванс со своим спутником исчезли в толпе.
Когда Джонни добрался до места, Большой Парад уже начался. Но это было неважно — бесконечно большей части процессии ещё только предстояло пройти. Как раз проходили Зазывалы из калифорнийской Лиги Падуба; за ними громыхало шествие победителей команд парадного строя. Потом шествовал укрытый священным покрывалом Тайный Пророк Хорасана со своей Королевой Любви и Красоты — только что из пещеры а Миссисипи… потом — парад Годовщины Независимости из Бруклина, множество школьников со звездно–полосатыми флажками в руках… Парад Роз из Пасадены — миля за милей убранных цветами платформ… индейская церемония пау–вау[13] из Флагстаффа: двадцать два индейских народа, и каждый индеец нацепил не меньше чем на тысячу долларов украшений ручной работы. За коренными жителями страны ехал Баффало Билл[14] — дерзко торчит эспаньолка, огромная шляпа в руке, длинные волосы вьются по ветру. А вот делегация с Гавайских островов, с королём Камеамеа[15] во главе — он с королевской непринужденностью играет роль Лорда Карнавала, а его подданные в венках и юбочках из свежайшей травы идут, приплясывая, позади, и раздают воздушные поцелуи — «Алоха!.. Алоха!..»[16]. И несть этому конца! Исполнители кадрили из штата Нью–Йорк, дамы и джентльмены из Аннаполиса, танцоры кантри из Техаса; звучит турецкий марш; идут клубы любителей марш–парадов из Нового Орлеана; полыхают двойные факелы; знать раскланивается перед толпой — вот, к примеру, сам король зулусов со своей гладкокожей, коричнево–глянцевой свитой, поют — «И всякий, кто был кем? то, сомневался в этом…»
А вот рождественская пантомима и, конечно, «За молодыми, за дружками, за свадьбой по улице!..» и «Ах, золотые туфельки!..». Праздновала сама страна, нет — нечто более древнее, чем страна — скользящая джига плясунов в карнавальных костюмах, танец, который был молодым, когда род людской тоже был юн и праздновал рождение первой весны.
А вот — клубы щёголей, и их президенты красуются в мантиях, каждая из которых стоит целого состояния, под стать королям и императорам, или закладной на дом и всё имущество — и каждую несет полсотни пажей…
За ними бегут клоуны из «Либерти» и другие комики, и, наконец, почти забытые уличные оркестры, и от их мелодий хочется плакать…
Джонни вспомнил сорок четвёртый год — в тот год он впервые видел эти оркестрики. Тогда в них шагали старики да подростки, потому что мужчины ушли на войну. И еще было тогда на Броуд–стрит в Филадельфии то, чего никогда не должно быть в новогодней процессии первого января: мужчины, которые не шли, а ехали — потому что, прости нас, Господи, они не могли ходить…
Джонни вновь открыл глаза — и действительно увидел открытые автомобили, медленно двигавшиеся в процессии. В них ехали раненые последней войны и один солдат «Великой армии Республики» в цилиндре и с руками, сложенными на набалдашнике трости. Джонни затаил дыхание. Автомобили один за другим останавливались, не доезжая немного до судейской трибуны, ветераны выходили и, помогая друг другу, сами преодолевали последние футы — ковыляли, прыгали или ползли, но сами проходили мимо трибуны, оберегая честь своих клубов и обществ.
И новое чудо — инвалиды не сели снова в машины, нет — они сами бодро зашагали по Броуд–стрит, лишь только миновали трибуну.
…Теперь это уже был Голливудский бульвар в Лос–Анджелесе, загримированный под улицу Санта–Клауса в постановке куда более великолепной, чем любая из всех, когда? либо осуществленной Страной Целлулоидных Грез[17]. Тысячи девочек–снежинок и девочек–звездочек, подарки и сладости для всех детей — в том числе и для тех, которые давно уже выросли. Наконец появилась колесница Санта–Клауса — такая огромная, что ее трудно было охватить одним взглядом, настоящий айсберг, может быть, весь Северный Полюс; и по обеим сторонам Святого Николая (для друзей — просто Санта!) ехали Джон Бэрримор[18] и Микки–Маус.
А позади гигантской ледяной платформы притулилась жалкая фигурка. Джонни прищурился и узнал Эммета Келли[19], первого среди клоунов, в знаменитой роли Бедняги Уилли. Уилли не веселился — он дрожал и ежился, и Джонни не знал, смеяться ему или плакать. Мистер Келли всегда так действовал на него.
А потом шли слоны.
Большие слоны, маленькие слоны и средние слоны — от крошки Морщинки до гиганта Джамбо[20]… а с ними Ф. Т. Барнум, Уолли Бири[21], Маугли…
На противоположной стороне шествия возникло волнение: один из участников кого? то отгонял. Тут Джонни разглядел, что гонят того самого пса. Он посвистел; псе на миг растерялся, но затем заметил Джонни, бросился к нему и прыгнул в его объятия.
— Так и сиди, — велел Джонни, — не то тебя и затопчут ненароком!
Пёс лизнул его в лицо. Он уже успел потерять где? то свой клоунский костюмчик, колпачок съехал и болтался под шеей.
— Где ты пропадал? — спросил Джонни. — И где твоя хозяйка?
Подходили последние слоны — трое в ряд. Они тянули огромную колесницу.
Прозвучали фанфары и процессия остановилась.
— Почему они встали? — спросил Джонни соседа.
— Погодите минутку. Сами сейчас увидите.
Церемониймейстер Большого Парада уже спешил от своего места во главе процессии. Он скакал на черном жеребце, и выглядел очень браво в своих ботфортах, белых бриджах, визитке и цилиндре. Он скакал и оглядывал толпу.
Остановился он прямо перед Джонни.
Джонни прижал к себе пса.
Церемониймейстер спешился и склонился в поклоне. Джонни оглянулся, пытаясь понять, перед кем тот так расшаркивается. Но церемониймейстер взял цилиндр наотлёт и посмотрел прямо в лицо Джонни.
— Вы, сэр — Человек, Который Торгует Слонами? — это было скорее утверждение, а не вопрос.
— А?.. Ну… да.
— Приветствую Вас, государь! Ваше Величество, прошу — Ваша Королева и Ваша свита ждут вас! — и церемониймейстер повернулся, как бы указывая дорогу.
Джонни ахнул и прижал Биндльстифа к себе. Церемониймейстер подвел его к запряженной слонами колеснице. Пёс выскочил у него из? под руки и вспрыгнул на колесницу, и — прямо на колени к сидящей в ней даме. Та ласково потрепала его и гордо, счастливо посмотрела на Джонни Уоттса, и щеки ее радостно разрумянились, как половинки гранатовых яблоков[22].
— Привет, Джонни! Добро пожаловать домой, милый!
— Марта… — всхлипнул он.
Король пошатнулся, но удержался на ногах и поднялся в колесницу, и упал прямо в объятия своей Королевы.
Впереди снова мелодично пропела труба, и Парад двинулся вперёд, в свой бесконечный путь…