По воду пошли втроем: сам Тингрил, Элуин, даже в соседстве с орками не забывший свои обязанности кашевара, и Нарендил, которому не терпелось напоить коней. Работа получилась неприятной. К удивлению и досаде всех троих, у источника было полно орков, вернее, орок, женщин, – числом никак не менее пятнадцати, не считая детенышей при них. Орки, видно, обеспокоились, не наложили бы чужеземцы жадных лап на вонючую утварь, затопленную в ручье. Беспокойство пересилило страх, и каждая пришла за своим добром. Теперь они толклись на бережку, щерясь от слишком яркого вечерного света, отпихивали друг дружку, царапались и приглушенно бранились; одна волокла из воды тяжелый котел, подцепив его палкой и охая от натуги, другая пыталась пролезть низом, между топчущихся ног, никак не могла дотянуться до своего горшка и получала только пинки… Эльфы подошли уже совсем близко, когда одна из орок случайно подняла на них глаза и испустила знакомый визг. Пять или шесть тварей кинулись прочь, остальные рухнули на землю, прикрывая головы руками. Но Тингрил снова прокричал: «Мы не тронем вас!», и они вернулись к прерванному занятию.
– Вот это и есть женщины орков? – спросил Нарендил, наполняя водой кожаное ведро. Тингрил молча кивнул.
– Удивительное дело, – улыбнулся Элуин, – я и не думал, что у них есть женщины. У орков… Многие говорят, что орки родятся из камня, вроде гномов…
– У гномов тоже есть женщины, – насмешливо сказал Тингрил. – Весьма достойные леди, не в пример этим тварям.
– Ты шутишь, предводитель? – ошеломленно спросил Элуин.
В его роду спокон веков не любили гномов и брезговали любыми известиями о них.
– Нет.
– Женщины гномов… – пробормотал Элуин, осторожно погружая в воду второй котелок. – Надеюсь, хоть с ними-то меня судьба не сведет.
Воды нужно было много. Спустились к источнику еще раз, а потом еще. Орки перестали бояться и загомонили вовсю. Было похоже, что они все время ссорятся, враг их знает, за что, – то ли за прежнее, то ли сейчас посуду не поделили, – но кричали все сразу, неумолчно и пронзительно, словно чайки над лодкой рыбака.
Теперь их можно было хорошо рассмотреть. Женщины-орки оказались во всем достойны своих господ и повелителей. Безобразные, длиннорукие, косматые и раскосые, со шрамами и кровоподтеками на темных лицах, не разберешь, молодые или старые. Золотоволосых среди них не было, но, на удивление младшим эльфам, попадались орки со светлыми гривами: не то русые, не то грязно-седые. Все они, подобно оркамвоинам, носили штаны и куртки, грубо сшитые из кусков меха. Одни были босы, другие – в тяжелых башмаках, похожих на лошадиные копыта. На многих были украшения – костяные и золотые. Странно выглядели грязные пальцы, унизанные драгоценными перстнями. «Они бы и рады обменять свои игрушки на мясо и хлеб, да слишком далеко до тех мест, где с ними поменяются, – сказал Тингрил. – А золото эти будто бы не служившие Мордору, само собой, добыли на войне». У двух из них были совсем маленькие детеныши, у одной – привязанный к спине, у другой – к животу.
Плач орочьих младенцев вторил воплям орок и вертящихся у тех под ногами орчат. В глазах темнело от пронзительных криков и дурного запаха. И тут одна из них, поймав взгляд Нарендила, что-то сердито крикнула, подхватила с земли небольшой камень и швырнула в него. Эльф едва успел отклониться в сторону. Другие орки последовали примеру зачинщицы. Камни один за одним рассекали воздух, сопровождаемые злобными выкриками.
– О чем они кричат? – спросил Элуин.
– Хотят, чтобы мы ушли, – ответил Тингрил. Камни будто сами огибали его и, похоже, он нисколько не растерялся. – Поносят нас.
– Это безумие, – сказал Нарендил, – они видят, что мы вооружены, и все-таки нападают… – Но едва он, произнося эти слова, взглянул на рукоять кинжала у пояса, каменный дождь сошел на нет и несколько орок даже отбежали в сторону, надев горшки на головы.
– Нет, Нариндол, – усмехнулся предводитель, – это не безумие, это орочья злоба. Тьма ведет их как бешеных собак – но до поры, покуда нет угрозы их жизням.
Однако не все орки бежали. Не успел Тингрил договорить, острый камень ударил Нарендила в плечо у локтя. Тот невольно схватился за ушибленное место, и еще один камень разбил ему костяшки пальцев. Боль и гнев застлали эльфу глаза, он сделал шаг в сторону орок – но тут же остановился. Что с ними делать, не кинжал ведь пускать в ход? Ударить? Но разве не этого хотят они сами – учинить драку? Притом, они женщины, хоть и орки, но все-таки женщины… Между тем орки неверно истолковали его нерешительность и развеселились пуще. Камни снова полетели часто, выкрики стали насмешливее, не утратив при этом злобы. Нарендил как потерянный вглядывался в хохочущие хари. Тингрил молчал. Элуин, видимо, тоже растерялся. Но надо ведь было сделать хоть что-нибудь этим подлым тварям, чтобы прекратить их торжество! Гнев иногда бывает на пользу. Нарендил больше не раздумывал, все вышло само собой. Он увидел среди орущего сброда орку-вождя: совсем небольшая и тощая, но горластая, эта вопила вроде бы на слово впереди прочих, – те повторяли, гогоча, все, что она выкрикивала первая. Нарендил сам не заметил, как очутился рядом с ней и ухватил за шиворот. Остальные шарахнулись в стороны, но эта не смогла увернуться, и Нарендил, цедя сквозь зубы самые ужасные проклятья Сумеречья, поднял ее и сунул в воду, словно собаку:
– Остынь, дочь Мордора!
Глубины хватило, чтобы окунуть ее с головой, придавив загривок. От неожиданности, или же от резкого холода, она не сопротивлялась. После этого Нарендил счел себя отмщенным. Уже спокойно он вытащил мокрую тварь на берег и разжал руку.
Орка упала на четвереньки. Она кашляла и плевалась, вода струйками стекала со слипшихся волос, капала с одежды. Но когда она подняла лицо, эльф отшатнулся. Давно он не видал подобного бешенства – орка пылала и корчилась, как сосновая ветка, охваченная огнем. Другие орки, по своему обычаю, хохотали над ней – и даже они на мгновение притихли, едва девчонка обернулась; но тут же опять загалдели, показывая пальцами.
Мокрая орка в ярости швырнула несколько камней, ни в кого не попав. Зато к ней вернулся дар речи, и она вновь принялась орать. Нарендил понял, что орка обращается к нему. Орка выговаривала слова быстро и четко, в голосе ее звучало злорадство. Но нельзя было понять, о чем она говорит (оттого, вероятно, что Вестрон Мглистых гор еще в конце Третьей Эпохи перестал походить на Всеобщий язык других племен). Как будто бы о конях: похожее слово послышалось несколько раз… Орочья шайка прислушивалась с явным одобрением. Слова сопровождались жестами, но и среди них не попадалось ни одного понятного. Орка то скрещивала руки каким-то особым образом, то сплетала пальцы, может быть, изображая мордорские руны, – и похоже было, что она изо всех сил старается сказать эльфу о чем-то. Наконец она указала направление – широкий взмах вытянутой руки наверняка означал именно это: юго-восток, запад и снова юго-восток. Нарендил оглянулся на предводителя. Тот сразу же спросил с легким раздражением:
– Долго ты будешь внимать мордорской крысе?
– Мне кажется, она говорит о чем-то важном, – сказал Нарендил, – может быть, нам угрожает опасность, она показывает на восток… – Он осекся, услышав смех Тингрила.
– Ты забыл, что я понимаю их язык. Это наречие не совсем похоже на то, которое я изучил поневоле, но суть уловить можно. Она на разные лады поносит тебя.
– Я так и думал, – сказал Нарендил. – Но она чему-то радуется, и все остальные тоже. Может быть, ты не все понял?
– Прекрасная дева орков, – традиционная формула вежливости переводчиков прозвучала в устах Тингрила ядовитой насмешкой, – желает сказать тебе, о Нарендил, что мать твоя – дохлая лошадь, а отец – грязный равнинный орк. Она указывает на равнины запада, дабы слушатели получше усвоили особенности твоей родословной, а юго-восток – это путь, которым ты, по ее мнению, будешь идти. Радуется она своему остроумию, и все остальные – тоже. Довольно с тебя?
– И больше ничего?..
Тингрил улыбнулся невесело, как он один умел.
– Еще много чего, да все про то же. Она проклинает тебя по всем правилам красноречия, принятым у ее народа: упоминает твоих предков, твоих потомков, твоих женщин, всех эльфов вообще. И язык у девчонки на редкость гнусный. Надеюсь, ты разрешишь мне не переводить это во всех подробностях?
– Я не могу понять… – медленно произнес Нарендил. – Странные твари…
Он никак не мог оторваться от созерцания сквернословящей и торжествующей орки. В этот миг ему и впрямь хотелось постигнуть, каково это – быть одержимым черной злобой, которая заставляет изрыгать бессмысленные ругательства и радостно смеяться им. С легкой улыбкой на застывшем лице вглядывался эльф в косматую девчонку, что подпрыгивала перед ним в такт словам, – теперь она выкрикивала нечто вроде песни, должно быть, родословная Нарендила перешла в баллады. Но вдруг она умолкла и сама уставилась на эльфа, словно бы пораженная новой мыслью. С досадой что-то крикнула остальным. Орка уразумела наконец, что ее усилия пропадают даром, ибо предмет восхвалений не понимает ни слова. То-то он так улыбается!
– Ты… ты, ты, – заговорила она опять, – ты – падаль! Ты – навоз!
– Ойе! – воскликнул Элуин. – Как же это?
– Она говорит на чистом Вестроне, – сказал Тингрил, с прищуром глядя на орку, – женщина… Кто теперь скажет мне, что они не воевали? На таком Всеобщем их порода беседует только с пленными!
Он подхватил котелки и быстро зашагал вверх по склону. Младшие эльфы последовали за ним.
Вечер ничем в сущности не отличался от других вечеров в пути. Эльфы развели костер, напоили коней водой, когда она степлилась. Смолистый аромат горящего можжевельника пересилил чады и смрады деревушки.
После ужина не пели – сидели возле костра и беседовали. В темном небе над головами эльфов, над зубчатым краем гигантской чаши, загорелись яркие звезды. Разговор сам собой обратился к преданиям Предначальной Эпохи, к берегам Куйвиэнен, к первым дням славной и горестной истории Арды. Вспомнили тех несчастных, которых похитил Черный Всадник. Они исчезли в темницах Утумно, а спустя годы черные врата распахнулись, и оттуда вышли полчища орков – так поется в песнях, так говорят Мудрые.
– Но возможно ли, чтобы орки были родней квэнди?! – горячо вопрошал Имлас. – В них все омерзительно, они во вражде со всем миром и с Детьми Эру… Это не может быть правдой!
– Ты говоришь, это невозможно? – негромко сказал Келион. – Но разве в истории квэнди не было места отвратительному и темному? Вспомни хоть о Феаноре, если не сыщешь более новых примеров.
– Ты равняешь принца нолдор со зловонными орками, – Имлас сказал это излишне резко, – он, подобно многим другим, почитал Создателя Камней превыше всех героев прошедших эпох.
– Я не говорил этого, – отвечал Келион. – Но в самом деле, когда Феанор покинул Альквалондэ, Валар отвратили свои лица, как от любого деяния орков, – лишь с большей печалью, наверное.
– Как ты можешь сравнивать, – горько сказал Имлас и замолчал, не продолжив.
– Тебе, Келион, и вправду следует поискать других примеров, – заметил Нарендил. Ему тоже нравился Феанор, но, восхищаясь тем, кто владел столь многим, он и жалел того, кто столь многое потерял. – Нельзя смешать тьму со светом. Пламенный Дух был светел, орки же – дети Черного.
Келион пренебрежительно усмехнулся.
– Нельзя смешать тьму со светом? Ты ведь не скажешь, друг Нариндол, что я первый пытаюсь это свершить! О таком смешении повествует добрая половина наших песен и сказаний.
– Маэглин глядел на Идриль – и ждал,
и любовь в его сердце становилась тьмой… –
вполголоса пропел Элендар. – Да, как будто ты прав. Но начало этой истории не здесь. И кто расчислит пути зла, что приходит на место любви?
– Но все же оно приходит, – упрямо и мрачно сказал Келион.
– Сын Марвен говорил верно, – тихий голос Тингрила, как всегда, заставил эльфов взглянуть на говорившего.
Сын Марвен был Нарендил. Марвен с Эйфель Даэн изо всех дочерей Сумеречья была наиболее искусна в сложении песен. Тингрил прожил у нее несколько дней, когда вернулся после освобождения из плена. Затем он снова уехал за войском. Нарендил в эти дни был в Южном Сумеречье, с отрядом лучников, – с тех пор как Тьма пришла в движение и до самой гибели Кольца ему нечасто случалось бывать дома. Марвен рассказала сыну о странном госте немного. Он не был им родней, не могло быть речи и о любви – Марвен по сей день помнила отца Нарендила, погибшего в последний год Бдительного Мира. Тингрил после войны не появлялся в доме у Эйфель Даэн. Уже на пути к Мглистым горам Нарендил узнал, что предводитель и есть тот самый Освобожденный Пленник, гостивший у матери. «Сын Марвен» звучало похвалой, которую Нарендил принимал с удовольствием: мать он любил и гордился ею.
– Нариндол прав, – продолжал Тингрил, – в том, что орки – дети Черного. Быть может, правы и Мудрые, и Проклятое Племя пошло от эльфов, которых похитил Моргот. Только с тех пор наши пути разошлись так далеко, что проку нет толковать о родстве. Они не дети Эру и нам не братья. Что с того, что иные квэнди жестоки и несправедливы? Орел с перебитыми крыльями не станет гадюкой, падший эльф не станет орком.
– Верно! – воскликнул Элендар. – Какова бы ни была их история, ныне имя им – орки. Вы взгляните на них – где тут родство?
– Тяжелое наследство мы оставляем Смертным, – ни с того ни с сего вымолвил Келион.
С тем они и отправились спать. В шатре теплые одеяла и несколько часов блаженного покоя ожидали всех, кроме Элуина, часового. Караулить в свой черед предстояло всем – в здешних местах бывает опасно спать, если некому разбудить.
Дальнейшее касается одного Нарендила Рыжего. Его очередь была за полночь, в самую темную пору. Луна едва прибывала, и августовские звезды светили ярче нее. Нарендил с луком через плечо прохаживался вокруг лагеря. Можжевеловый дым ел глаза. Нарендил прислушивался к ночным звукам: дыхание коней, пощелкивание и трески угольев, далекое журчание ручья в камнях… Ночью ожила орочья деревушка. В каждой землянке горело по костру: то ли они еду варили, то ли пытались согреться. Тяжелый зловонный дым расползался по склону, но лишь изредка дотягивался до высоко расположенного лагеря. Зато звуки были слышны отменно: визгливые крики, плач, торжествующий рев победителя в драке… Потом грянули песню в несколько голосов, заухал барабан, и звуки его преследовали Нарендила даже в шатре, когда его сменили. Зачем им барабан, думал он, неужели они танцуют? Почему-то эта глупая мысль не давала ему покоя.
Он не мог уснуть – на грани забытья лепились из темноты хохочущие рожи орок. Все они были безобразны, каждая по-своему, и черты их расплывались, искажались, становясь еще уродливее, пока не теряли последних примет разумного существа, – и это было так мучительно страшно, что Нарендил, вздрогнув, сбрасывал пелену кошмара и видел темный купол шатра, слышал дыхание товарищей, легкие шаги часового и упрямый барабан. Затем все повторялось вновь. Самым ужасным было то, что орки в его сне говорили на Квэниа, на высоком наречии[3]. Он забыл фразу, повторенную несколько раз, помнил лишь слово «аурэ».
Когда он снова открыл глаза, сквозь полог пробивался розовый свет. Нарендил подумал, что ему сегодня больше не спать, и осторожно, чтобы никого не разбудить, выбрался наружу.
Его встретило ясное горное утро. Свет и ледяной ветер текли в долину, будто ледяная вода здешних речек. Дым, застигнутый врасплох, тянулся клочьями по земле и пропадал. За восточными хребтами вставала заря цвета раскаленного железа, яркая подстать холоду. Проклятая деревня уснула, барабан наконец молчал.
Утро было прекрасно, и Нарендил решил спуститься к воде, сполоснуть лицо, чтобы прогнать последние тени дурной ночи. Он помахал часовому – это был Элендар – и, прихватив котелок, направился вниз по склону.
Он не рассчитывал встретить орков, ведь солнце уже всходило, слепящее солнце, которого они боятся больше всего. Но все-таки, огибая скалу перед ручьем, он замедлил шаг. И не зря. На берегу кто-то был, одинокая маленькая фигурка, на корточках хлопочущая над чем-то. Нарендил плотнее завернулся в плащ и прижался к скале. Их разделяло не более двадцати шагов, и солнце светило ему прямо в затылок, делая его почти невидимым и позволяя в то же время внимательно рассмотреть неизвестное существо.