Спецназеру пришлось отвернуться, дабы его смех не был слишком уж заметен окружающим, да и менту тоже — а то хрен их знает, аборигенов этих, какие у них тут санкции предусмотрены за неуважение к суду. Потом Васкес заметил:
— Всё-таки нехорошо как-то. Обвиняемый должен иметь право на защиту.
— Брось, Хренио! При простых и понятных всем законах обвиняемый вполне может защищаться и сам, и не нужно ему для этого никакого адвоката, — эти западники прямо-таки зациклены на своей сложной и навороченной юриспруденции, с которой в натуре без профессионала хрен обойдёшься. Хотя — что греха таить? У нас, что ли, с этим так уж сильно лучше? Догнали Запад, млять, того и гляди — перегоним на хрен!
— Но ведь они же иностранцы! Я не вижу, чтобы им кто-то переводил!
— Да понимают они. Взгляни, вон тот крайний слева, постарше который, уж больно внимательно вслушивается. Знает он турдетанский, просто на допросе дурака включал. Да и оба других хоть с пятого на десятое, да понимают — слов ведь общих не так уж и мало. Ты ведь понял тогда, в самом начале, Акобала — с трудом, не сразу, не всё, но суть понял. Хотя, сам ведь прекрасно знаешь, что твой баскский здорово от турдетанского отличается. Вот и они точно так же. Ну и не может же такого быть, чтобы все их предшественники ходили в набеги удачно. Кто-то, да попадался, кого-то, да вздёрнули — должны были знать, на что идут.
— Ну, может, ты и прав. Хотя… Они ведь даже не участники нападения на нас — так, пособники, лошадей сторожили. А их судят как настоящих бандитов.
— Сегодня эти сторожили, а те нападали, а завтра поменялись бы — какая разница? Да и простые тут законы, Хренио. Состоял в разбойничьей шайке, участвовал в разбойничьем набеге — значит, разбойник. А раз разбойник — повесить «высоко и коротко».
— У нас это тоже так формулируется — «высоко и коротко», — машинально подметил испанец.
— Это стандартная латинская формулировка, я как раз её и передразнил.
И тут мы все втроём едва не прыснули в кулаки. Пока мы обсуждали вполголоса по-русски турдетанское судилище, оно уже закончилось, и Рузир торжественно огласил приговор:
— Негодяев, виновных в разбое, повесить высоко и коротко! — ага, мы и сами в осадок выпали, именно так и сформулировал — «высоко и коротко»!
— Ты, кажется, только что говорил, что это латинская формулировка? — хмыкнул Володя, — Тогда она должна быть римской, а не местной, а что мы слышим в реале?
— Я тоже прихренел не меньше твоего, — заверил я спецназера, — Хотя — кажется, понял — вроде, логично вырисовывается…
— А чего понял-то и чего вырисовывается?
— Ну, у римлян традиционное повешение, кажется, не в ходу. Появится только в имперские времена, и ближе к поздним, а пока у них повешение — это одно из неофициальных названий распятия на кресте. Удушение верёвкой им известно, но именно удушение, без виселицы. А настоящее повешение — не ихнее, у кого-то переняли. Может, у германцев, может — у кельтов…
— Скорее, у кельтов, если не исходно испанское — уточнил Васькин, — Германцы далеко, кельты близко, а турдетанам эта казнь, как видите, прекрасно известна.
— Однозначно, — развёл я руками, — И тогда получается, что и формулировка «высоко и коротко» — либо испанско-иберийская, либо кельтская, а римляне её, выходит, просто собезьянничали у кого-то из них, да на латынь перевели.
— Получается так, — пожал плечами Володя.
Не знаю, как с этим обстоит дело у цивилизованных греков с римлянами, а в иберийской Испании приговорённых долгим ожиданием казни не мурыжат. Могут, конечно, отложить до утра, если есть где держать под замком и стражей, а суд только вечером закончился, но у нас-то указанное действо происходило среди бела дня и не затягивалось излишней бюрократической волокитой. А в силу самоочевидности ожидаемого приговора подходящие для его исполнения деревья с крепкими сучьями были присмотрены и выбраны заранее. Выбирали их с таким расчётом, чтобы казнённые висели не рядом, но и не слишком далеко друг от друга. Нужно было, чтобы всех троих было хорошо видно отовсюду с той стороны. Ведь в чём главный смысл виселицы, как и финикийско-римского креста? В наглядности. Чтобы вороны не разоряли огород, вокруг него развешивают убитых ворон. И с обезьянами надо точно так же — чтобы бандиты призадумались, стоит ли им лезть туда, куда их никто не приглашал, на их пути должны висеть казнённые бандиты.
В полном соответствии с этим принципом назидательной наглядности трёх лузитанских разбойников и вздёрнули — ага, высоко и коротко. Кстати — никто, надеюсь, пищу не принимает? А то, если кто не в курсах, организм в момент гибели утрачивает способность контролировать некоторые из своих функций…
— Могли бы и сводить их просраться напоследок! — буркнул Володя, когда мы отошли, дабы не наблюдать этих физиологических подробностей и не нюхать сопутствующего им кумара.
— Да, зрелище — на очень сильного любителя, — поддержал Хренио.
— Так я ж разве спорю, господа? — хмыкнул я, — Но в этом-то ведь и главный воспитательный смысл. Просто убить в бою — это война, которая всё спишет. Прирезать после боя, пускай даже и с особым садизмом — это беспредел, который тоже война спишет. А вот так вот — спокойно, вдумчиво и наглядно — это правовое государство. Мы ведь, надеюсь, правовое государство собираемся на этих землях строить?
Тут-то и проявилась нагляднейшая разница между русским и западноевропейским менталитетом. Испанец глубокомысленно покачал головой, хотя перед этим тоже характерно хмыкнул, а спецназер и вовсе заржал, схватившись за живот, да и я ведь сам не без труда сдерживал смех. Сам ржал точно так же, когда при мне в первый раз так пошутили. Хотя — как говорится, в каждой шутке есть доля шутки…
— Но вот так-то зачем — в говне-то? — поинтересовался Володя, отсмеявшись, — Я всё понимаю, но это уж перебор.
— Ну, не скажи — для кого как. Для нормальных людей — может и перебор, а для дикарей нужен наглядный урок. Умереть красиво и героически — это одно, и этим их не проймёшь, а вот так, обоссавшимся и обосравшимся — совсем другое. Ссутся и срутся ещё и от сильного страха, и это тоже прописано в обезьяньей подкорке. И совершенно не вяжется с героической разбойной романтикой, скажем так. Долго они, конечно, не провисят — не удивлюсь, если уже этой ночью соплеменнички и товарищи по банде подъедут, снимут их и захоронят как положено по обычаю. Но пока будут снимать — и нанюхаются, и извозюкаются — ага, в этом самом. И со всеми сопутствующими ассоциациями. И чем конструктивнее они поразмышляют об этом — потом, как-нибудь на досуге — тем лучше.
— Это всё понятно, — проговорил Васкес, — Но я вот пытаюсь взглянуть на нас как бы со стороны, и меня не радует то, что я вижу. Смотрите, что получается. У нас на глазах судят и приговаривают к смерти людей — пусть преступников, пусть достойных своей участи — но людей, таких же, как и мы сами — а мы с вами шутим и смеёмся. Их вешают — а нам снова весело. Даже местные серьёзны, а мы ведь с вами — цивилизованные люди…
— Ага, были в прежней жизни. Я — в Подмосковье, ты — в Кадисе. А здесь нам — не тут, Хренио. Здесь античный мир, и даже в нём мы сейчас не в Афинах, не в Александрии и не в Карфагене.
— Мы на войне, и это нормальное военное озверение, — добавил Володя, — Тут так и надо — с юмором, пускай даже и с таким, а не то — крыша запросто съедет на хрен. Это местные привычны, всю жизнь так и живут, а нам — только так и надо.
— Да, с волками жить — сам шерстью обрастёшь. Мы на лузитанской границе. А она — довольно-таки оживлённое и беспокойное местечко, — резюмировал я.
3. Римский порядок
— Ну, Нирул! — и мы снова сложились пополам от хохота, — Ну, отчебучил! Римского центуриона! — и опять мы ржали, схватившись за животы, а глядя на нас, невольно заразился весельем и хозяин дома — отец виновника нашего веселья. Хотя, ему-то как раз теперь не очень-то до смеха — будь ты хоть тысячу раз прав в конфликте по делу, в итоге прав окажется тот, у кого больше прав. А права римлян здесь с некоторых пор неоспоримы — не поздоровится тому, кто вздумает их оспаривать. Римский порядок, млять…
— Да они пьяны были в хлам! — возразил парень, — Протрезвеют — и помнить ничего не будут!
— На твоём месте я бы на такое везение не рассчитывал, — наставительно заметил Фуфлунс, — Хоть один из троих, да мог оказаться покрепче приятелей. И если узнает тебя или её…
— Так что же я должен был делать по-твоему?! Стоять и наблюдать, как они мою жену лапают?!
— Зря ты горячишься — не о том речь. Если бы ты позвал на помощь пару крепких соседей, вы бы справились с ними и голыми руками — сам ведь говоришь, что они были «в хлам». И тогда это было бы простое дело, которое нетрудно замять. А ты на них с фалькатой набросился, да ещё и сзади. Это же запросто можно повернуть как разбойное нападение на римских солдат…
— Так плашмя же!
— Это двоих плашмя, а третьего, да ещё и центуриона…
— Тупым обушком, не лезвием!
— Радуйся, что хоть на это у тебя ума хватило! Не хватало ещё только лезвием! Если бы ты убил его — римляне уже всю Кордубу перевернули бы вверх дном! Но ты и обушком отделал его так, что он валяется в лекарской палатке. Спасибо хоть — голову не пробил, а только контузил, но приятного мало и в этом. Римский гражданин — это тебе не союзник из вспомогательных войск, а центурион — ещё и не рядовой легионер. Этого римляне так не оставят. И что теперь с вами делать? Тебя-то — ладно, на рудник переправим, там искать вряд ли догадаются, а её?
— Так со мной же на рудник!
— Вдвоём вы слишком приметная пара. Кто-то из встречных запомнит, да и проболтается знакомым, а римляне ведь будут искать людей, похожих на вас…
— И чем же это мы так приметны? Пара как пара…
— Да не вы вдвоём, а она! — разжевал ему уже я, — На таких обычно обращают внимание.
— В плащи завернёмся и капюшоны на головы оденем…
— Ага, по тёплой и бездождливой погоде! Это всё равно, что сообщать всякому встречному о том, что вы скрываетесь и не хотите быть узнанными. Разве так ведут себя люди, которым нечего бояться?
— У вас родня какая-нибудь подальше от Кордубы есть? — спросил его Володя.
— Да нет, только в Кордубе и ближайших окрестностях…
— Забирать их отсюда надо, и чем скорее — тем лучше, — уверенно заявил Васькин, — Её — в первую очередь. Куда — не знаю, но надо поскорее.
— Ну, Нирул! Ну, отчебучил! — констатировал я уже безо всякого смеха.
Римский центурион — не хрен собачий, и проблемы своей необдуманной выходкой наш молодой и горячий мастер доставил себе и нам нешуточные. Откровенно говоря — ну их на хрен, такие проблемы. Но и его понять тоже можно. Эссельта, его молодая супружница, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор, явно того стоила. Среди юных турдетанок немало симпатичных, но и на их фоне избраннице Нирула ну никак не грозило затеряться. Будь я так сексуально озабочен, как тогда, в начале наших испанских приключений — сам бы на неё слюну пустил, и правильно парень сделал, что не показал мне её тогда. Теперь-то — при такой жене как Велия и такой наложнице как Софониба — с ума сходить, конечно, уже не стану, но понять парня — очень даже могу…
Выручать их надо так или иначе. Во-первых, Нирул — наш мастер по драгоценной чёрной бронзе, дающей клану Тарквиниев немалую часть его доходов. Хоть и не единственный уже с некоторых пор, на отобранном у Митонидов руднике ещё один есть, но и один из двух — ценный кадр, которыми умные люди не разбрасываются. Во-вторых, в своё время парень нам здорово помог — в перевооружении, а мне — так ещё и в «первоначальном накоплении капитала». Как-никак, те самоцветы, что я прихомячил тогда, подстраховывая меня, помогли мне преодолеть жабу и сделать немало весьма полезных приобретений, на которые я, не имея их в загашнике, едва ли решился бы. А в некоторых случаях — так ещё и банально купилок не хватило бы. Так что, хоть и не потрачена ещё и до сих пор их основная часть, вклад в мой «выход в люди» они — самим своим наличием — внесли немалый. Надо быть совсем уж неблагодарным скотом, чтобы сбросить такое со счёта. А в-третьих — мы в ответе за тех, кого приручили, как говорится. Нирул — мой вольноотпущенник, да ещё и мой первый раб, с владения которым началась моя местная рабовладельческая карьера, и такое тоже не забывается. Испания — не Греция и не Рим, и патронажно-клиентских отношений, обязывающих бывшего раба по прежнему зависеть от бывшего господина, в ней пока ещё как-то не завелось. Освободил — значит, освободил, и этим всё сказано. Но это, если по законам, а если по «понятиям», то и я вправе обратиться за помощью к нему, и он — ко мне. Кто же ещё окажет покровительство бывшему рабу, как не его бывший господин?
— Раз уж римляне обосновались здесь, то рано или поздно они приберут к своим загребущим рукам всё, что приносит ощутимую прибыль, — заявил Фуфлунс, — Досточтимый Волний не намерен дожидаться этого момента. Он решил перенести выплавку чёрной бронзы подальше от Кордубы и поближе к Гадесу, где о ней не так скоро пронюхают жадные римские шакалы. Ты, Нирул, так или иначе будешь переведён на новое место, и твоя жена всё равно переедет туда вместе с тобой. И пожалуй, раз уж тут творятся такие дела, её следовало бы увезти отсюда заранее. Тебя-то спрятать легче, а вот твоя красавица слишком приметна, и не стоит ей мозолить глаза римским соглядатаям. Тут ещё и вывезти-то её надо суметь как-нибудь понезаметнее. А как её — ТАКУЮ — вывезешь так, чтоб никто внимания не обратил? Тоже задачка не из лёгких…
У Володи, да и у Хренио тоже, имелось на сей счёт мнение, в корне отличное от мнения нашего бывшего «бригадира», и я его разгадал, переглянувшись с ними. Но разгадав, а затем взглянув на Эссельту и прикинув хрен к носу — понял, что их мнение — неправильное. Ну как ты убедишь и заставишь традиционную до мозга костей бабу, да ещё и по праву гордящуюся своей внешностью, по собственной воле испортить её, перевоплотившись в дурнушку? Да разве ж согласится она остричь свои роскошные волосы и извазюкать смазливую мордашку в саже? Вот моих баб если к примеру взять, так Велия ещё поняла бы — аристократка, образованная, из весьма непростой семьи, где умеют и любят мыслить нетривиально. Но и её при таком раскладе убедить — если по хорошему, не прибегая к прямому приказу — пришлось бы потрудиться. А вот Софонибе, которая хоть и тоже неглупа, но всё-же интеллектуально попроще — скорее всего, пришлось бы однозначно приказывать, и обида была бы практически гарантирована. Вот и нируловская супружница тоже — ага, вышла родом из народа, со всеми вытекающими. В принципе-то античные бабы всё-таки феминизмом современным ещё не испорчены и мужиков своих слушаться приучены, и если Нирул ей прикажет — обиду включит однозначно, но сцепит зубы и сделает, как велено. Да только хрен ведь прикажет он ей ТАКОЕ! Парень ведь без ума от её внешности, а по всем традиционным канонам ей полагается быть писаной красавицей, а ему — героическим защитником, и это обсуждению не подлежит. Священный обезьяний обычай предков, млять, и хрен чего с ним поделаешь! Нет, тут надо как-то иначе — попроще, но одновременно и похитрожопее. Ох и задал же мне задачку мой бывший раб… Млять! Эврика!
— Так, Нирул! У вас с отцом медь в мастерской сейчас есть?
— Есть, конечно. Что нужно сделать?
— Помнишь одну табличку с надписью на цепочке? Вот как раз такая же примерно и нужна.
— Ты хочешь купить себе ещё одного раба?
— Не раба, а рабыню. И не купить, а СДЕЛАТЬ ВИД, что купил. В Кордубе рабы гораздо дешевле, чем в Гадесе, а я — приезжий из Гадеса, и такое моё «приобретение» никого здесь не удивит. А кто станет внимательно приглядываться к какой-то рабыне, когда разыскивают СВОБОДНУЮ?
— Понял! Не надо ничего делать, я ведь и ТУ сохранил.
— Я думал, ты её давно переплавил. Ты же, кажется, собирался?
— Собирался, но потом передумал. У тебя мне хорошо служилось, и напоминание о ТАКОМ рабстве мне настроения не портит. Эссельта! Ты поняла, что мы с моим бывшим господином задумали?
Судя по её гримаске, она всё поняла, и в восторг её это, конечно, не привело.