Генерал уже держит Агропром. Четверть сотни профессиональных военных закрепились на объекте, где нет ни аномалий, ни мутантов. Если, конечно, по катакомбам под бывшим НИИ не лазать, а Мун сам посоветовал старому хрену этого не делать. Выходит, с Зоной генералу сталкиваться не придется.
По всем остальным позициям генерал в плюсе. Люди его вооружены, профессионально подготовлены. Если на кордоне ещё могут появиться какие-нибудь балбесы, то в войска дяди Васи кого попало не берут. И эти люди не в чистом поле сидят, их с Агропрома вышибать придется. Так что кинуть мальчишек Резаного на два с лишним десятка десантников, засевших в стенах бывшего НИИ, все равно что штурмовать крепость с окопавшимися в ней вооруженными до зубов рыцарями силами крестьян из соседней деревеньки.
Но ведь с чего-то начинать надо. Не вдвоем же на Агропром кидаться.
И потом, недалеко от деревушки Резаного «Свобода». С этими договориться будет тяжело, но если получится, то это уже дело. У этих и с оружием и экипировкой проблем нет, и башни сорваны настолько, что в свое время весьма успешно погнали армейских с военных складов. Любо-дорого было смотреть, как солдатня драпает.
Взметнулся снежный бурунчик. Мунлайт шарахнулся, как от огня, но тревога оказалась ложной. Никаких аномалий тут не было. Только ветер сыграл злую шутку.
Ещё один балбес думает не о том, о чём нужно.
— Чего там? — поинтересовался Снейк.
— Ничего, — отозвался седой. — Твоя очередь гулять с Калигулой.
— Чего? — не понял бородатый.
— Вперед топай, — не стал вдаваться в подробности Мун. Снейк неторопливо обошел приятеля и побрел дальше.
— Надо было у «долговцев» заночевать, — буркнул он.
— Не гунди, пришли уже почти.
Змей пробурчал еще что-то нечленораздельное и зашагал осторожно, взвешенно.
Мунлайт потопал следом. Теперь вот можно думать о чем угодно, можно вообще ото всего отключиться, только следи на автопилоте, чтоб со следа не сбиться, и все.
Но мыслей почему-то не осталось. Ушли куда-то. Голова очистилась, и он тупо шел, ступая след в след.
Внутри звенела пустота. Её хотелось заполнить чем-то ярким, но не было рядом ничего яркого. Все яркое порастерялось.
Мун сплюнул. Да какое яркое? О чём он? О человеческой глупости? Один дурень пёр, как бык на красный цвет, туда, куда никто не ходит. Второй попёрся его провожать. Оба были обречены, оба это знали. Теперь один пропал без вести, а второй с прокисшими мозгами пулю в голову заработал. Спрашивается, зачем поперлись? Где логика?
Нету. Логика вообще несовместима с человеческими поступками. Кто вообще, руководствуясь логикой, полезет в такую дыру, как Зона? Зачем?
Находясь в здравом уме и твердой памяти, люди просто живут. Как все. Тихо и спокойно. Те, кто дружит с логикой, не ползают по закрытым и запретным территориям, будь то метро, заброшенный бункер, стройка или Зона отчуждения. Те, кто дружит с логикой, не изобретают колесо, не горят на костре, крича «она вертится», не пишут стихи и не пилят себе вены от неразделенной любви.
Логика — штука чудесная, особенно когда с её позиций раскладываешь чужие поступки. Свои-то, понятно, логичны всегда. Ну или хотя бы до тех пор, пока на них со стороны не посмотришь.
Снейк остановился. Мунлайт завис с поднятой ногой, но бородатый лишь повернул в сторону от дороги. Деревня Резаного была уже совсем рядом.
По логике, их здесь уже давно быть не должно. А по жизни выходит, что возвращаются к тому, от чего уходили.
— Стой, — окликнул Мунлайт тихо. Снейк резко замер.
— Чего? Где?
— Ничего и нигде, — передразнил седой. — Ты часовых видишь? И я нет. А они, насколько помню, уже должны были бы проявиться.
Снейк оглядел ближайшие домики, торчащие из-под снега высохшие палки бурьяна. От густой травы остались лишь редкие пучки высоких плотных стеблей, остальное присыпало снегом.
Мунлайт тихонько вышел вперед и сделал несколько осторожных шагов. Потом вдруг расслабился и зашагал вперед смелее. Бородатый тоже увидел идущую им навстречу девушку и улыбнулся.
Наталья ответила улыбкой, хоть и немного странной.
— Привет, камси-комса, — ухмыльнулся Мун. — Рада нас снова видеть?
Девушка резво подошла ближе и бросилась Мунлайту на шею. Седой обнял девушку, расслабляясь, и тут же напрягся снова. Между ребер слева что-то легко кольнуло. Наталья отпрянула. В руке ее был зажат охотничий нож, острие которого царапало теперь Мунлайтову шкуру.
— Ты чего?
— Рада вас видеть, — холодно бросила Коса.
Из-за ближайшего домишки вышли двое парней с МР-5. Наталья ловко сдернула с Мунова плеча автомат. Бросила не оборачиваясь:
— Чего встали? У второго оружие заберите.
— Чего за хрень? — обозлился Мун.
— А ты чего ждал? Встречу хлебом-солью? — в голосе девушки появилась чисто женская обида. — Мне казалось, ты похож на него. А ты… За таким, как он, можно было идти в Зону вместе с Егоркой. А ты просто дерьмо.
Наталья убрала нож и с размаху саданула седому по лицу. Оплеуха вышла сочная и звонкая. Женщина вложила в неё всю обиду за несоответствие реального человека нарисованному воображением образу.
Когда заговорила снова, эмоций в голосе не было. Слова выходили холодными, как лёд.
— Новости по Зоне быстрее людей ходят, — бросила женщина.
И Мунлайт наконец понял причины столь радужного приема.
Интерлюдия
Откуда берется мысль?
Каким чудесным образом она зарождается в голове?
Нет, правда. Вот в человеческой голове откуда берутся мысли? Мне доводилось видеть то, что спрятано в черепной коробке. Ничего, похожего на мысли, там нет. А если и есть, то это очень грязные мысли.
Или тот несчастный зомби. У него в голове было примерно то же самое, но мыслил он уже иначе.
Принято считать, что мысли — результат работы мозга. Мозг одного человека похож на мозг другого, но мысли-то разные. Почему?
Или вот мозг того пресловутого кадавра. Почему-то мне проще называть их этим словом. Так вот его мозги выглядели как человеческие, а работали… нет, скорее, не работали вовсе.
А я. Не хочу выпячиваться, но откуда берутся мои мысли, ведь я другой.
Или у матери? Многие считают, что она вовсе безумна. Это не так. Она разумна, но иначе.
Спросите, откуда я это знаю? Размышлял.
Когда ты ищешь ответы, а взяться им неоткуда, размышления бывают очень полезны.
У меня ответов нет. Мне некому ответить. Отец мертв, мать… мать — это отдельный разговор. Кто-то когда-то сказал, что человек, называющий маму матерью, не очень хороший человек. Не знаю. С одной стороны, я не совсем человек. С другой — называть ее мамой у меня не повернется язык. Она никогда не уделяла мне внимание, если так можно выразиться. Она тратила его на других. Она была матерью, но не мамой. И она никогда не давала ответов.
Потому я размышляю. Собираю любую информацию, стараюсь как-то систематизировать и анализировать ее. Ищу закономерности, переклички.
Иногда мне кажется, что только так можно делать выводы о чем-то. О чем угодно. Вот, например, о людях. Чем больше я наблюдаю за ними, чем больше с ними сталкиваюсь, тем непоследовательнее кажутся они мне.
И категории, которыми они мыслят, чаще всего мне не доступны. Я не могу это прочувствовать, не могу понять. Но стараюсь осмыслить. Зачем?
Не знаю. Может быть, каждый из нас только для того и рождается, чтобы что-то понять?
Вот отец. Ведь он понял что-то, потому и ушел…
Или понял что-то прежде, чем уйти…
Или… может быть, он что-то понял, прежде чем уйти? Хотелось бы верить. Ведь не просто так мы живем. Ведь для чего-то. А если просто так, то это очень обидно.
Обидно потому, что я не знаю, сколько предстоит прожить мне. Не знаю, как я могу умереть. И размышлять здесь бесполезно. Нет материала для размышлений. Я никогда не встречал таких, как я.
И кто может знать что-то обо мне? Люди? Они и о себе ничего не знают.
Нет, конечно, у них оригинально работает мозг, к ним приходят невероятные мысли. Только понимания им это не добавляет.
Человечество вообще и отдельные его представители в частности ищут ответ на вопрос «как?», и никто не спрашивает «почему?». То есть люди в основном интересуются, каким образом работает следствие, и не озадачиваются причинами.
Может быть, хотя бы на пороге смерти они переосмысливают что-то?
Я надеюсь только на это. Мне не хотелось бы думать, что мой отец жил зря, умер бессмысленно. Не знаю почему, но бессмыслица меня пугает. Хотя, возможно, смысл есть, просто я его не вижу.
Нет, я не понимаю людей и многого не понимаю. Возможно, размышляя об этом и дальше, я приду к чему-то. К какому-то пониманию.
Пока вопросов больше, чем ответов.
Интересно, а у людей так же?
Жаль, что нет отца. Он мог бы рассказать что-то. И возможно, мы поняли бы что-то вместе. Хотя не уверен.
Я вообще ни в чем не уверен. Хорошо это или плохо, не знаю. Да и кто может знать?
Часть четвертая
ШАНС
1
Несколько столетий назад с гонца, принесшего подобные вести, спустили бы шкуру. Причем в прямом смысле. Хворостин, зло поигрывая скулами, отвернулся к окну, стараясь выбросить из поля зрения говорившего сержанта и найти что-то более приятное для глаз.
Но за окном была видна лишь странная смесь урбанистического пейзажа с постапокалиптическим. Серые мертвые громады зданий, битые стекла, гуляющий по всему этому запустению мусорный ветер, да боязливые собаки, чьи изуродованные мутацией силуэты трусили по окраине Агропрома.
Если от утренней канонады шавки бежали поджав хвосты, то сейчас понемногу осмелели. Лезть внутрь, где прочно обосновались люди, конечно, не пытались, но в отдалении мелькали то тут, то там.
И это мутанты. А люди, которые точно так же драпали с утра. Они ведь тоже рано или поздно попытаются вернуться.
Генерал поёжился и повернулся к сержанту. Тот закончил отчет и стоял, молча выжидая дальнейших приказаний.
— Свободен, сержант, — мрачно бросил Хворостин командиру второго отделения.
На имена и фамилии у генерала память была слаба. Цифры он запоминал влёт, лица фиксировал. А вот имена как-то терялись. Запоминались только после многократного повторения. Потому он чаще всего обращался к подчиненным не по имени, а по званию. С фамилией можно и ошибиться, а погоны всегда перед глазами.
Сержант вышел. Хлопнула дверь. Оставшись в одиночестве, Хворостин уселся на край грязного лабораторного стола, помнившего ещё советскую власть, и устало потёр виски.
Ситуация складывалась препаршиво. Победа далась шуточной ценой. Двое легкораненых — это не потери. По большому счету, их можно было даже не отправлять за кордон. Просто на радостях генерал решил сыграть в благородство и изобразить всенародного отца-командира.
Как выяснилось немного позже, радость была преждевременной.
Для начала улизнули сталкеры. По-глупому. Просто взяли и ушли. И никто не остановил. И крайнего искать было негде, потому как Хворостин сам расслабился, решив, что седого с бородатым он купил со всеми потрохами.
Надо было выдать распоряжение летунам. Не надо было отпускать охрану, уж эти точно не прозевали бы, если бы были рядом. В войнушку им поиграть захотелось. А он тоже хорош. Зачем отпустил?
Попытка вернуть хотя бы одного консультанта обернулась еще большей неудачей.
Засланный вдогонку старлей пропал. Ушёл и не вернулся. Связи с ним не было, и Хворостин отрядил ещё пару бойцов пошерстить по ближайшим окрестностям.
Пошерстили. Труп старшего лейтенанта нашли совсем недалеко. Рядом нашли ещё четыре неопознанных трупа. Ни седого, ни бородатого среди них не было. Что произошло там у лейтенанта, оставалось только догадываться.
Так или иначе потеря комвзвода хоть и пришлась некстати, а была совсем не смертельной. То ли дело потеря консультантов. Без сталкерских напутствий продолжение операции выглядело полной авантюрой. Взять нового консультанта было негде. Найти старого не представлялось возможным.
До кучи ко всему этому отосланный только что сержант доложил, что у них по-прежнему нет связи. Вообще. Никакой. И объяснений, почему она не работает, тоже нет.
— Аномальная зона, — пожал плечами сержант в ответ на простой и емкий вопрос: «Какого хрена?» — Кто его знает, как и что здесь работает?
То, что никто ничего не знает, раздражало Хворостина больше всего. Люди, прослужившие здесь не один месяц, должны были бы знать что-то, кроме схемы взимания мзды с бродяг, бегающих через кордон в обоих направлениях.
Вертолеты с ранеными ушли обратно. Дальнейшие распоряжения от генерала должны были поступать напрямую людям, с которыми были заранее оговорены нюансы операции. И люди эти ждали. Вот только связи не было. Хоть выходи в чисто поле и лови её там.
Подобную меру Хворостин посчитал крайней, потому пока она не рассматривалась.
В итоге выходило, что он залип на Агропроме, как муха в янтаре. Объект он удерживал, и вышибить его отсюда было практически невозможно. Но ничего сверх того он сделать пока не мог.
В голову упорно лезло сравнение с Наполеоном. Аналогия ласкала самолюбие, но ничего не давала для разрешения ситуации. Французский император бодрым маршем дошел до Москвы и взял ее. Вот только победу отпраздновать не успел, дотумкал, в какую задницу влез, и задергался. Посылал Лористона к Кутузову для пропуска к Александру. Просил мира, просил спасти свою честь.
Русская кампания — гениальная ошибка гениального полководца. Должно быть, Наполеон чувствовал себя так же паршиво, как и он сейчас.
Хворостин запросто мог праздновать победу, если бы не понимал, во что вляпался. Он, как и император, получил то, чего хотел, и понимание того, что не может распорядиться полученным, в нагрузку.
Надо было как-то выкручиваться. Вот только слать прошения о мире, в отличие от француза, ему было некому.
Дальнейшие попытки вспомнить историю и вовсе вгоняли в тоску. Повторить судьбу Наполеона было бы даже лестно, если бы это кто-то заметил. Вот только у императора была великая армия, и на него смотрел весь мир. У Хворостина в наличии имелся один взвод, и о мелкой генеральской интрижке, способной при некотором стечении обстоятельств перерасти в международный скандал, не знал даже задрипаный корреспондент областной газетки.
Потому сравнивать генерала в его падении с Наполеоном мог лишь он сам. А это уже грело не так тепло. Нужна была связь, которая каким-то аномальным образом испарилась. Нужен был проводник. Хоть старый, хоть новый, хоть какой угодно. Не до хорошего. Только взяться и тому, и другому было неоткуда.
Идея бросить Агропром и возвращаться до кордона своими силами выглядела опасной. Да и за кордоном кое-кто из сильных мира ждал от него отчетности совсем не о том, как он захватил территорию бывшего НИИ, а потом бежал оттуда без видимых причин, сдавая позиции и потеряв при отступлении больше, чем при штурме.
Двигаться дальше в глубь зоны, не зная особенностей местности, надеясь на то, что связь прорежется и можно будет выдернуть подкрепление… Практически самоубийство.
Сидеть на месте и ждать. Чего?
Хворостин впился пальцами в виски. Аналогии с Бонапартом больше не грели душу. История пишется победителями. Иногда в благородном порыве победители даже врага преподносят великим. Но это потом. А делается история впопыхах, на ходу. С бесконечными случайностями, досадными недоразумениями и нелепыми ошибками. Любая история. Хоть большая, хоть маленькая, местечковая.
И Хворостин чувствовал, что в своей истории он уже проскочил звездный момент, а на подходе начало конца.
2
Их затолкали в знакомую избу. Только на этот раз они снова были пленниками. Дверь теперь запиралась ещё труднее. На входе вместо Рыжика мелькнул незнакомый хмурый парень.