— Ничего, – огрызнулась я. Дольгар пристально посмотрел на меня. Я, в свою очередь, впилась глазами в него.
— Ну, ладно. – Зарлицкий господин вернулся к еде. – Допустим, я тебе поверил. Кстати, – небрежно проговорил он, потянувшись за серебряным кубком, – знаешь, что я обычно делаю со шпионами? Я их сажаю на кол, крепко привязываю и вешаю на воротах замка вверх тормашками. Кровь приливает к голове, поэтому они не умирают сразу. Правда, неплохо придумано?
Я взбесилась окончательно.
— Чем сильнее и влиятельнее человек – тем реже он прибегает к угрозам. – А голос прозвучал совершенно спокойно! – Надеюсь, вы им не угрожаете перед этим?
Дольгар откинулся на спинку кресла, прижав руку к подбородку. И вдруг – рассмеялся.
— А ты мне нравишься, – сообщил он.
— К сожалению, не могу ответить вам взаимностью.
— И ни к чему, – ничуть не обиделся Дольгар. – Это совсем необязательно. На тебе платье моей последней жены. Вы похожи.
— И куда она делась? – поинтересовалась я. – Вы ее на воротах повесили? Или собакам скормили?
— Не то и не другое, – поморщился Дольгар. – Эта глупышка изменила мне – представь!.. Пришлось наказать. Кто ж знал, что она окажется такой слабенькой.
— Она все равно была бесполезна, – продолжил он, заметив, что я злюсь все сильнее и сильнее, – родила четыре трупа. А мне нужен наследник.
Я не сразу поняла, к чему он ведет, а потому весь ужас моего положения оставался для меня за кадром.
— Ты вовремя появилась. Родниться с бастардами, возомнившими себя князьями, я не намерен, да не брать же в жены крестьянку. Они, к тому же, грубы и безграмотны… А на этой неделе – последний срок. Если я не найду жену, мне придется жениться на глупой сершельской корове. А про тебя никто и не вспомнит – идеальный вариант.
Я ощутила, как пол куда-то проваливается, и едва не вцепилась в столешницу.
— Будут дипломатические осложнения, – заставив голос звучать по-прежнему спокойно рискнула я, но Дольгар не впечатлился.
— Не будет, – заверил он. – От тебя требуется только ребенок. Дела я тебе, конечно же, не доверю.
— Я сбегу, – заявила я, чувствуя, как холодеют руки. Черт, черт, черт! Неужто, никак теперь не выбраться?!
— Не сбежишь, – лениво заверил Дольгар. Я вскочила.
— Вы не можете меня силой удерживать. Мне домой надо. У меня семья есть!
Дольгар тоже встал и подошел ко мне, чеканя шаг. Затем ухватил мою руку, секунду смотрел на кольцо. Потом сорвал и, размахнувшись, швырнул в очаг.
— Теперь нет.
Я задохнулась от ярости и обиды, рванулась изо всех сил, но Дольгар без особых усилий перехватил меня и швырнул на пол.
Удар вышиб воздух из легких, боль взорвалась, холодные грязные плиты оказались прямо перед глазами. Я вскочила, кинулась к очагу и непроизвольно отшатнулась – топили на славу. Внутри лежали пять-шесть здоровенных бревен и целая гора хвороста. Угли сияли острой волной жара.
В груди похолодело. Знаете, я как-то держалась, когда охотника сшибли копытами, словно не живой человек перед ними, а мусор. Потом изображала равнодушие к угрозам. А теперь… Колечко было единственным, что связывало меня с прошлой жизнью, единственным, за что можно было ухватиться в чужом жестоком мире, что напоминало о человеке с зелеными глазами.
А теперь – его нипочем не найти. Оно наверняка уже оплавилось – такое тоненькое…
Слезы обожгли глаза, не позволяя вдохнуть, а на плечи опустилась жесткая рука. Дольгар заглянул через плечо.
— Прекрати ныть, – сухо приказал он. – Мы оба знаем, что никакая ты не княжна. Думаешь, я стану выяснять, кто ты такая? Мне плевать на твое происхождение. Одно я знаю точно: никто за тобой не придет.
— Сука. – Я смотрела на огонь. Слезы высохли. – Подонок. Мразь. Тронешь меня – убью. Отравлю. Или зарежу.
— И тебя повесят.
— А мне плевать. Главное, что тебя с собой на тот свет прихвачу.
— Сильный не прибегает к угрозам.
— А это не угроза, не мечтай. Это я с тобой планами на будущее делюсь.
Дольгар улыбнулся и наклонился к самому моему уху.
— Я смотрю, тебе небезразличен этот охотник?..
Я дернулась, но он только крепче стиснул плечо.
— Будешь хорошо себя вести – он останется жив и цел. Провинишься – отрежу ему руку. Затем вторую. И так пока не сдохнет. Все ясно?
Меня затрясло.
— Он в таком состоянии в подвале умрет. И шантажировать будет нечем.
— Пошлю ему врача. Так мы договорились?
Я кивнула.
— Договорились.
Сбегу. Непременно сбегу.
В дверь постучали.
— Соберись! – прошипел Дольгар, вздернул меня на ноги и толкнул в направлении стола так, что я едва не впечаталась в него носом. Сам зарлицкий господин уселся на свое прежнее место. – Ешь.
— Не стану.
— Ешь, – с нажимом повторил Дольгар. – Мне нужна живая и здоровая жена, а не дохлятина.
Голод, все же, победил, и я потянулась за рыбой, смутно надеясь, что за незаконную рыбалку тут у них руки не отрезают. Дольгар крикнул «войдите!» и двери распахнулись, впуская старого знакомого Ришцена с большущим мешком. Он небрежно сбросил свою ношу на пол, и мешок зашевелился, отчего я едва не подавилась и поспешно опустила вилку. Ришцен потянул веревку, развязывая мешок и освобождая его обитателя, который не замедлил подняться в полный рост. Я постаралась не пялиться слишком откровенно.
Полный рост составил чуть больше половины обычного человеческого роста. Карлик был одет, как и я до того, в лохмотья; длинные всклокоченные волосы, похожие на тонкую паклю, закрыли лицо и торчали во все стороны. Чуть левее макушки, правда, голову уродовал большой шрам – не то химический ожог, не то даже не знаю, что, и на нем волосы не росли. Карлик поднял голову, оправил лохмотья. В каждом его движении неуловимо сквозило столько спокойного достоинства, что я удивилась окончательно.
— День добрый, – приветствовал он пронзительным скрипучим голосом. Лицо оказалось сморщенным, носатым и покрытым бородавками, один глаз вытек, оставив шрам, создавший болезненную асимметрию, длинный нос нависал над верхней губой – при отсутствии подбородка, и потому лицо напоминало свиное рыльце с клювом. Ох, и не повезло парню…
Дольгар небрежно махнул рукой – не до церемоний, мол.
— Здравствуйте, – улыбнулась я, привстав из-за стола. Карлик обернулся, прищурив единственный глаз.
— Здравствуй, госпожа, – отозвался он. Я, смутившись, прикрылась кубком. Дольгар вопросительно поглядел на Ришцена.
— Вы, господин, говорили, шут нужен… – неловко заговорил тот, переминаясь с ноги на ногу. – А этот около замка ошивался, грить, мол, ищу работу. Ну, мы с парнями его, того, как положено, не шпиён ли. А он шутить умеить, господин, вы его спросите тока. И на лютне бренчит, а еще песни поеть. Дразнилки придумывает смешные.
— Да?.. – Дольгар внимательно разглядывал соискателя. Средневековье – это тебе не резюме составлять с испытательным сроком, и карлик не мог этого не знать. Однако я не заметила ни страха, ни беспокойства. Он стоял в непринужденной, расслабленной позе и смотрел на нас с легкой усмешкой. – Ну, пошути чего-нибудь.
— У вас ратник так много брешет, и каждый угол метит, что я его с его же собакой спутал, – немедленно отозвался приблудный сатирик. – Зато я знаю, зачем они по трое ходят, – без труда перекрыл он хохот Дольгара. – Один брешет, другой держит, а собака зато знает дорогу до замка.
Тут даже я улыбнулась примитивной шутке. Ришцен действительно не умолкал ни на минуту, и голос у него был грубый и резкий, как собачий лай. А собака знала дорогу до замка лучше него – он задумывался на каждой развилке и украдкой поглядывал на остальных, как бы невзначай придерживая лошадь, или слезая справить нужду. Дольгар после этих слов едва со скамьи не опрокинулся, Ришцен побагровел, а карлик улыбнулся мне в ответ.
— Работу ищешь? – уточнил Дольгар, отсмеявшись и вытирая кулаком выступившие на глазах слезы.
— В городе работы – все о платьях заботы, платье у меня есть, да вот, нечего есть, а за городом здесь – работы не перечесть.
Ришцен перестал изображать свеклу и хмыкнул. Дольгар снова засмеялся, уже сдержаннее.
— Что ж за платье – все в дырах?
— А ты дырки-то не трожь – сам, вон, в кружевах тож. – Шут шпарил экспромтом, совершенно не напрягаясь. – Кружева бедняка – не барина шелка, каждая нитка дороже золотого слитка. Потому шелка-то ткут глобально, а у нас всякая дырка уникальна…
Я вздрогнула и пригляделась к нему внимательнее. Словечки-то не простецкие. Шут понял, осекся и подмигнул мне. Дольгар, правда, хохотал так, что ничего не заметил.
— Ладно, принят, – решил он и кивнул Ришцену: – Оденьте его, что ли, уже. А то неприлично, ей-богу.
— Бывайте, господа хорошие! – помахал рукой явно довольный новоявленный шут и вышел вслед за Ришценом.
— Эй, шут! – окликнул Дольгар. – Как звать-то тебя?
В коридоре помедлили секунду.
— Патрик.
— Ступай, Патрик, и приготовь-ка песен к свадьбе.
— Не вопрос! – бодренько отозвались из коридора.
— А можно мне Тадеуша навестить? – спросила я.
— Обойдешься, – лениво отозвался Дольгар. – Ниллияна!
В зал заглянула знакомая мне черноглазая девчонка – словно ждала под дверью. – Проводи славянскую княжну в ее покои.
Я встала и, улыбнувшись служанке, поспешила следом за ней в вышеозначенные покои.
Покои… говорил бы прямо – тюрьма. Правда, тюрьма довольно комфортабельная.
Я так устала, что, едва Ниллияна и Врацет ушли, и в замке провернулся ключ, стянула одежду и забралась под тяжелое пуховое одеяло. Бежать было некуда, а дергаться бессмысленно, и наверное, именно поэтому, мною овладело какое-то тупое равнодушие.
В сущности, мне повезло. Я могла и замерзнуть где-нибудь в лесу, и нарваться на Олькмера и его ребят без Тадеуша, который придумал обман с княжной, благодаря чему меня не изнасиловали и не бросили куда-нибудь в придорожную канаву. А здесь тепло, и грозит мне только Дольгар. Заделает наследника – и отстанет. Главное – перетерпеть, потому что один Дольгар – не такое унижение, как весь его гарнизон. Наперекор гордости и разуму, тело радовалось, что покормили и есть, где спать. Надеюсь, до свадьбы меня не тронут…
Правда, где-то на грани сознания настойчиво звенел маленький комарик – «сбегу-сбегу-сбегу… не дамся… сбегу… все равно сбегу…» Но я его отгоняла на потом, зная, что позже, когда я высплюсь и восстановлю силы, он победит.
Кровать оказалась громадной и очень мягкой, стекол в окнах не было, отчего комнату, в отличие от душного зала, наполняла осенняя свежесть и душистый воздух, отдающий хвоей, мокрой листвой и речной водой.
Странный карлик все не шел из головы. Впрочем, спустя несколько минут меня словно выключили – усталость и переживания взяли, наконец, свое.
Во сне колокольчиком заливался звонкий смех, разлетались брызгами лужи из-под маленьких красных сапожек и светило яркое солнце. Кто-то держал меня за руку, и щемящая нежность переполняла сердце, но солнце светило прямо в глаза, мешая разглядеть обладателя руки. Затем была ночь, хлесткий ливень и бесконечный, торопливый путь через скалы. Я задыхалась и падала, ноги налились свинцом, но бежала изо всех сил. И снова кто-то шел рядом и держал меня за руку, не позволяя сдаться и упасть, и эта теплая рука была единственным надежным в бешеной гонке по холодным скользким камням сквозь пелену дождя. В следующем сне карлик шутил что-то про моих детей, что-то очень обидное, и я сжимала в руке нож, собираясь убить Ришцена, который прижал меня в караулке. Я улетела от него, поднялась над башнями замка, рванулась вперед, сквозь дождь и ветер – к морю, где грохотали тяжелые валы, разбиваясь пеной о скалы. По скалам бежали несколько человек в черном, их преследовали, а я была птицей, и с отстраненным ужасом отметила, что вместо руки у меня мокрое белое крыло с серой оторочкой, как у альбатроса, и я никогда уже не стану человеком, мне придется всегда кружить над волнами, криком предупреждая моряков. Затем вдруг возник человек с зелеными глазами, но на этот раз я видела только смутный силуэт в темноте. «Скоро грянет буря» – сказал он. «Скоро грянет буря!»
Я вздрогнула и проснулась.
За окном вечерело, пронзительно кричали стрижи. В окна доносился шелест ветра в ветвях и плеск реки. Сон ушел, словно его и не было.
Я встала, расплела волосы – не выношу, когда они стянуты – и убрала в свободный узел. Натягивать неудобное платье не хотелось, но другого не было, и пришлось смириться. Не сидеть же тут постоянно.
Я умылась из заботливо приготовленного кем-то тазика – похоже, кто-то заходил в комнату, а я даже не проснулась, вот, чудеса – и осторожно толкнула дверь, особо, впрочем, ни на что не надеясь. К моему удивлению, дверь распахнулась, и я очутилась в коридоре, но тут же замерла на пороге.
Если дверь нарочно оставили открытой – все хорошо. Гуляй, Аретейни, по замку, как у себя дома. Если же кто-либо из слуг забыл ее закрыть – можно не сомневаться, что ему попадет, когда меня в комнате не окажется.
Пока я размышляла, появилась Ниллияна и поклонилась мне.
— Вы не причесаны, госпожа, – сообщила она. А то я не знаю, ага. – Давайте я вас причешу.
— Только не это! – взмолилась я. – У меня от этих причесок голова болит.
— Так можно носить только простолюдинам, – уведомила девушка. У нее самой волосы были прихвачены ленточкой и свободно падали на плечи.
— Ну и что, – улыбнулась я. – А мне так удобно. Это же необязательно, Ниллияна?
Она замялась. Похоже, никогда раньше об этом не задумывалась. А я быстро вставила:
— Мне можно выходить?
— Можно, – машинально кивнула девчонка, – но…
— Тогда пока! – Я с облегчением ретировалась, мимоходом хлопнув ее по плечу. Свобода! Так, надо разыскать Тадеуша.
С этой мыслью я и отправилась бродить по замку.
Донжон был не круглый, а четырехугольный, приземистый, соединенный с другими зданиями множеством переходов и галерей, узеньких для удобства обороны. Из тех же соображений все они вели в центр башни с разных сторон, соединяясь в обеденном зале, как лучи у звезды. Наверняка они еще как-то соединялись, но здешних потайных ходов я, конечно же, не знала. Лучи вели в хозяйственные помещения – склад боеприпасов, оружейная, кухня. Последней точкой моей свободной экскурсии и была, собственно, кухня – большая, жаркая, пропахшая капустой и луком. Это ничего, потому, что с продовольственного склада тянуло дохлятиной и тухлой рыбой – смотрите-ка, изобилие, со злостью подумала я. Мясо гниет и пропадает, а за нелицензированную охоту вешают и отрубают руки. Расстрелять бы их всех…
Бедняга Тадеуш. У него семья, наверное, может, даже дети есть – сидят сейчас дома голодные. А может, пожилые родители, или беременная жена. Беременным ведь нельзя без белковой пищи, это я вам как врач говорю.
Стоп. А я врач?..
Я отрешенно смотрела на сложенные у стены мешки с морковью, по которым шмыгали две упитанные крысы. А может, память потихоньку возвращается?..
— Что вам угодно, госпожа? Госпожа!
Я вздрогнула – ну, не привыкла я к «госпожам» их этим! – только когда окликнули в самое ухо. Слева стоял мальчишка в белой поварской рубахе и косынке, глядя на меня снизу вверх. В руках он держал здоровущий чан с горохом, который я машинально подхватила с другой стороны.
— Да я сам, – начал, было, мальчик, но материнский инстинкт решительно запретил позволять ребенку таскать тяжести, и я уперлась.
— Куда нести-то?
— Что вы, госпожа…
— Слушай, не начинай вот этого, – попросила я. – И без «госпожи», идет?
Мальчик потянул горох на себя.
— Вам тяжело будет, я сам.
— Это тебе тяжело будет, а вдвоем легче. Так куда нести-то?
— Туда, – сдался поваренок, во взгляде которого ясно виделся привычный мир, перевернутый вверх тормашками. Я улыбнулась.