Потом на башне откинулся люк, по пояс высунулся кто-то с ракетницей и выпустил несколько красных ракет наперерез поезду.
Поезд стал тормозить.
— Это за мной, — сказала женщина. Она размотала с головы шаль и подала её Юре. Под шалью она была значительно моложе — но, пожалуй, и всё. Не то что красавицей её нельзя было назвать, наоборот: она была страшна. Узкий высокий лоб, по-плохому прищуренные глаза почти без бровей и ресниц, тонкий кривой хрящеватый нос, провалившиеся щёки, бледные губы и выступающий острый подбородок — и при этом свалявшиеся волосики цвета красного дерева, в которые на затылке зачем-то впихнут был изогнутый богатый гребень. — Пусть будет у вас, передайте…
Поезд встал резко, как будто налетел на препятствие. Женщина упала обратно на сиденье, Юру по инерции бросило на неё.
— Извините, — сказал он, выкарабкиваясь обратно.
В вагон вошли двое, оба в чёрных бушлатах. Не моряки, скорее заключённые. Оружия Юра не заметил, но держались они так, как будто оно у них было — не на виду, но было.
— Ну вот, — сказал один, щеря неровные коричневые зубы. — Пойдём. Так надо, сестра.
— Да, — сказала женщина, поднялась и медленно пошла к тем двоим. — Да, так надо…
И тут что-то случилось — так быстро, что Юра не сумел ничего заметить и тем более понять. Оба в чёрном вдруг мгновенно стали мёртвые, они ещё не упали, они ещё и сами не поняли, что мертвы, и тупо пялились друг на друга, а женщина проскользнула между ними, что-то пряча в рукава, и обернулась к Юре, и посмотрела на него, и он изумился, потому что сейчас она была прекрасна — со своим высоким лбом, приопущенными веками над бездной глаз, насмешливым и гордым изгибом нервного рта… и взметнувшиеся красные волосы, лёгкие, как пламя…
— Передайте Алёне, чтоб она ничего такого себе не думала, я её очень люблю, — сказала она и выпрыгнула в дверь.
В окно Юра видел, как она стремительно — люди не могут так — несётся к полынье, из которой торчит башня (рубка, вспомнил Юра, правильно это называется рубкой, от слова «рубить», прорубаться сквозь лёд, и лодка не подводная, а подлёдная), — и там начинается какая-то невидимая глазу суета, паника начинается, вода идёт бурунами и пеной…
Она сказала: передайте Алёне… очень люблю…
Стряхнув с себя оцепенение, Юра бросился следом.
Едва он отбежал от вагона шагов тридцать, поезд взревел дизелем, лязгнул буферами и тронулся. Что-то ещё услышал Юра и оглянулся. В окно колотила кулаками и беззвучно кричала Алёнка. Это она спала на сиденье, в рыжей шапке, телогрейке и в валенках. А теперь проклятый поезд всё набирал и набирал скорость, и Юра бросился к нему, уже понимая, что не успеет, не успеет, не успеет, не успеет… и всё же бежал, и расстояние сначала даже сокращалось, а потом принялось увеличиваться, а он бежал, и вот уже ничего не осталось, кроме двух красных огней, ничего не осталось, ничего не…
— Конечно, выброс наложился, — сказал врач. От него плохо пахло — то ли тиной, то ли какой-то гнилой кислятиной. Юра старался не дышать, когда тот подходил близко. — Я думаю, ничего страшного, подождём день-два…
— То есть тридцать шесть часов непробудного сна — это нормально, не обращайте внимания, само пройдёт? — слишком ровным голосом спросил Чернобрив.
— Я не сказал, что это нормально, — ощетинился врач. — Я сказал, что ничего страшного. А что вы хотите? Препарат новый, с массой побочных эффектов. Вот обнаружился ещё один. Наверняка не последний…
— Вы рассказывайте, рассказывайте, — сказал Юра заспанно. — Очень всё это интересно, знаете ли…
Хотя он и проснулся с час назад, всё ещё не мог стряхнуть с себя липкую сонливость и знал, что вот только эти двое выйдут, он снова закроет глаза и подремлет — теперь уже простым здоровым сном. Ещё бы часика два… два с половиной… три…
— Ладно, — сказал Чернобрив. — Ещё сутки под наблюдением. Чёрт, как всё нелепо…
— Неудачный я выбор, да? — спросил Юра.
— Да при чём тут ты? Вообще всё через жопу идёт. Ладно, спи, пока дают.
И Чернобрив вышел.
— А что через жопу? — спросил Юра врача.
— Связь потеряна. Вообще никакой нет, даже через спутник. И солнце не заходит третьи сутки уже…
— То есть как?
— А вот так. Полярный день, понял? В Полесье, да. И все дурные на всю голову, как клею нанюхались. Это Кощей ещё держится да я вот. Да Настя эта жуткая. А остальные… Полевой лагерь, бля. Как ещё друг дружку не постреляли…
И Юра понял, что опять проспал всё самое интересное.
19
— Курсант Шихметов!
— Здесь.
— Назначаетесь старшим группы. Задача: пройти на колёсах вдоль кабельного канала, обнаружить возможное повреждение. Если повреждение не будет обнаружено, дойти до КПП и там доложить обстановку любому офицеру — СКК или Союзных войск. Также связаться с комендантом базы Кузмичем или с замдиректора Светличным. Всё ясно?
— Так точно. Разрешите вопрос?
— Слушаю.
— Наши дальнейшие действия, если связь не восстановится.
— Если не получите приказа от коменданта или Светличного — просто возвращайтесь. Если получите — выполняйте.
— Разрешите идти?
— Идите. Успеха, старлей. И… будьте предельно осторожны. Предельно.
— Есть.
Разведгруппа была: он сам, Саша Назаренко, Настя и два связиста — Гриша Ланцберг по прозвищу Буравчик и дядя Петя Хват, пожилой инженер-электронщик, единственный, кажется, из волкодавовцев, кто не имел ни военного, ни полицейского прошлого; в лагере он отлаживал научную аппаратуру, которая сейчас вся вдруг оказалась мёртвой.
Выехали на бронированном «Тигре» с пулемётно-гранатомётной турелью на крыше: Настя за рулём, Саша рядом, Юра же забрался в турель и, откинув верхний люк, высунулся по пояс, чтобы лучше видеть. Вряд ли сейчас следовало опасаться пули снайпера…
Поскольку предстояло ехать, а не идти, то облачиться разведгруппе разрешили по минимуму: лёгкие ботинки, лёгкий же бронекомплект «Рейд-хамелеон», полужёсткий силовой каркас-разгрузка «КР-9», он же «лафитничек», и кевларовый шлем в хамелеоновом чехле. Ну и, разумеется, очки-маска, дыхательный аппарат и прочее необходимое оборудование. Всего двенадцать килограммов — без оружия и носимого боекомплекта, конечно.
Сам «Тигр» был неплохо оснащён с точки зрения обнаружения всяческих угроз: тепловизор с круговым обзором, УФ-сенсоры, сантиметровый радар, индикаторы псевдогравитации и псевдорадиации — это не считая обычных телекамер с функцией «лягушачьего глаза», то есть выделяющих движущиеся объекты. Но и с такой техникой приходилось держать ухо востро; Юре в гараже сказали, что в год выбывает две трети парка. Поэтому бдительность, господа, и ещё раз бдительность…
Как установилось сразу после последнего выброса, так и продолжалось: желтоватое (разных оттенков, от серо-песочного до медового) светящееся марево над головой, полное безветрие — и странный, едва уловимый то ли шелест, то ли шёпот, приходящий отовсюду сразу. В жёлтом рассеянном свете растворялись и приглушались другие цвета, зато усиливался контраст; мир был словно отпечатан в две краски в дешёвой типографии.
— Страна Ос, — сказала Настя сквозь зубы.
— Что? — Юра поправил гарнитуру. — Не расслышал.
— Цитата. «Я не пчёлка, я добрая фея из страны Ос…» Не Оз, а Ос.
— Дошло. Жуть. А откуда цитата?
— Не помню…
Настя была судорожно-спокойная и неразговорчивая. Эти дни, когда он дрых бессовестно и беспробудно, а с остальными происходило что-то маловообразимое, стоили ей немалых сил.
— Первый лючок вижу, — сказал Саша.
Юра огляделся.
— Чисто. Подъезжаем вплотную.
Кабель-канал уложен был вдоль дороги, буквально по её обочине, в узкой и мелкой траншее, и лючки располагались через каждые семьсот пятьдесят метров. Правда, были места, где траншеекопатель по непонятным причинам от дороги отходил; там-то, по Юриному предчувствию, и следовало ждать какой-нибудь подляны. Пока что работа шла так: машина становилась вплотную к лючку, Юра внимательно осматривался на предмет вероятного противника, Саша запускал приборное сканирование, а Настя выходила из машины и несколько минут «интуичила», как она сама это называла. После чего Буравчик вскрывал лючок, и они с дядей Петей вдвоём прозванивали очередной отрезок линии. Оператор в лагере отзывался, тогда лючок запирали, герметизировали, инструмент грузили в машину — и группа отправлялась к следующей точке.
Работа была нудная, продвижение — медленное; Юра нервничал и всё более тщательно озирался. Доставали неестественные цвета пейзажа, а более всего — этот на грани слышимости шёпот. Шёпот умученных душ, сказал кто-то внутри него, и он уже больше не мог отделаться от гнетущего образа…
Когда вскрывали девятый по счёту лючок — как раз в стороне от дороги, да ещё в неприметной глазу, но легко нащупанной водой ложбинке, — Настя вдруг испуганно вскрикнула:
— Стоп!
Буравчик подпрыгнул и замер. На миг Юре показалось, что он застыл в воздухе.
— Спокойно, — прежде всего сама себе сказала Настя. — Спокойно… спокойно, ребята…
— Что там? — спросил Саша.
— Не знаю… но что-то есть. Тащи сюда «глаз».
«Рачьим глазом» называлась телекамера с двухметровым гибким световодом, на конце которого, кроме объектива и фонаря, имелась пара примитивных детекторов аномалий.
— А как мы его туда вставим?
— Да, проблема…
— Настя, в чём суть? — спросил Юра сверху.
— Там что-то есть, — повторила Настя. — Не знаю что, но есть.
— Опасное?
— Не уверена… Может быть.
Все посмотрели на неё.
— Короче… — начал дядя Петя.
— У кого короче, тот дома сидит и отращивает, — отрезала Настя. Буравчик хрюкнул.
Юра недовольно посмотрел на всех.
— Так, — сказал он. — Давайте доедем до следующего, оттуда свяжемся — если связь будет, то сюда не полезем. Ну а если не будет…
— То полезем, — сказал Буравчик. — Командир. Я, конечно, как мне скажут, так и ладно, но мнение имею: всё одно возвращаться. Полезли сейчас.
— Нет, — сказал Юра. — По местам.
Они доехали до десятого лючка, без проблем вскрыли его и убедились: связи нет.
— Ну вот, — пробурчал Буравчик. — Все жопой чуют, и Буравчик жопой чует, но всем верят, а Буравчику нет. Почему такой промискуитет?
— Не промискуитет, а апартеид, — сказал дядя Петя. — Вечно ты путаешь. И зря ворчишь: полчаса лишних прожил.
— Почему вдруг лишних? — забеспокоился Буравчик. — Мне они ничуть не лишние. За полчаса знаешь сколько всего можно натворить?
— Знаю, знаю. Видел я тебя… творец…
Похоже, это были какие-то внутрисвязистские разборки, которые постороннему нужно было разъяснять.
Вернулись к девятому.
— А как-нибудь на расстоянии его можно открыть? — спросил Юра.
— Да можно, конечно, — сказал Буравчик. — Зацепить за кольцо тросом, тут рогульку поставить — и через рогульку лебёдкой… Только отпереть-то всё равно надо. Сейчас я отопру…
Буравчик присел на корточки, открутил защитную крышку со скважины замка, вставил ключ, повернул…
Это был не взрыв — а будто чёрная молния ударила снизу. Не из люка, а у Буравчика из-под ног. Его стремительно выпрямило — будто вогнало снизу лом — и какую-то долю секунды бешено колотило. Руки его взлетели, и с растопыренных пальцев в небо били такие же чёрные молнии. Потом на нём вспыхнула одежда, и всё заволокло чёрным с рыжими прожилками дымом. Дым с шипением бил во все стороны клубящимися струями, как пар из забытого на плите чайника. Потом что-то глухо взорвалось там, внутри, — и то, что несколько секунд назад было телом человека, разлетелось горящими и дымящимися углями и головнями…
И тут что-то случилось с Юриными глазами. Изображение не то чтобы раздвоилось, нет: а будто бы он каждым глазом видел разное. Одним: только что на его глазах случившуюся страшную и непонятную мгновенную смерть человека, а другим — нечто вроде огромной голубоватой промокашки, лежащей на земле, на которой в центре стоял жирный красный крест, а на некотором отдалении от него — три призрачные размытые фигурки непонятно кого, каких-то абстрактных существ; промокашка же вокруг креста пропиталась чем-то тёмным, и это тёмное быстро ползло в разные стороны, как будто огромная амёба распускала свои жадные щупальца-ложноручки. И Юра видел, как эти щупальца подкрадываются к застывшим фигуркам…
Сделав над собой усилие, он сакцентировал внимание на другом изображении.
— Всем стоять! — крикнул он. — Настя, два шага назад! Назаренко, налево, теперь пошёл… стой! Хват, брось ящик, направо, шаг вперёд, теперь налево — и бегом, бегом! Настя, в машину! Саша, в машину! Дядя Петя, стой — и стой, где стоишь, сейчас подъедем! Настя, задний ход — двадцать метров… нет, ещё пять. Круто направо, подъезжай к дяде Пете… давай, давай… теперь на дорогу…
Похоже было, что «амёба» не любила сухие участки. Она вытянулась по впадинке, но за пределы её не совалась. И тем более на дорогу.
— Притормози, — сказал Юра.
Машина стала.
Юра развернул турель и, сжав зубы, всадил в низинку десяток гранат из «пламени»; взлетела комьями земля, и несколько осколков опасно колупнули бронестекло, оставив оспинки. Юра высунулся снова: оседала пыль, отплывал дым, «амёба» подбирала щупальца, скручивая их в тугие спирали. Внимательно оглядевшись по сторонам, Юра спустился в салон.
И наткнулся на взгляды. Даже сквозь непроницаемые очки он чувствовал… что-то. Вопрос? Упрёк? Конечно, упрёк. Командир теряет людей, не кто другой. И все претензии к нему, и вся ответственность его…
— Ребята, — сказал Юра. — Поминки — когда вернёмся. Продолжаем маршрут. Саша, сходи воткни красную вешку.
Назаренко кивнул и стал неловко выбираться из машины. Ему жутко не хотелось выбираться.
— Я тебя прикрою, — сказал Юра.
Тот махнул рукой: мол, я и не сомневался, командир…
Когда поехали дальше, когда миновали и десятый обследованный лючок, и одиннадцатый необследованный (но это уже не имело значения, потому что понятно было, где обрыв, хотя и непонятно, что теперь с этим делать), Юра не выдержал и спросил:
— Настя, ты что-нибудь слышала о таких вещах?
— Нет, — сказала Настя. — Мучительно пытаюсь сообразить, что оно мне напомнило. И не могу.
— Но что-то напомнило?
— Наверное. Точно не скажу.
— Ладно. Езжай аккуратно.
— Стараюсь, командир.
— Стоп, — сказал Назаренко.
— Что?
— Массовое движение слева.
— Не вижу… Вижу. Ой, бля… Настя! — закричал Юра. — Гони! Выжми всё.
Если бы слева была степь, то можно было бы сказать: шла степь. Но слева была болотистая пустошь, причём не сказать чтобы обширная: с полкилометра до леса. Однако же — пустошь шла. Невозможно было рассмотреть каждую движущуюся тварь в этом потоке…
Юра как мог быстро сменил барабан в гранатомёте: вместо обычных осколочных гранат зарядил ленту химических, с перцовой вытяжкой. И, целясь вперёд и немного влево, стал бить короткими — по два-три выстрела — очередями, создавая как бы барьер между дорогой и лавиной каких-то мелких и, может быть, совершенно безопасных существ.
И да, там, где легли и лопнули гранаты, и всё заволокло чуть более жёлтым, чем всё окружающее, дымом, — там образовалась этакая волна, давка мелких зверьков, когда передние тормозят и пятятся, а задние забираются на них сверху и тоже тормозят, нюхнув табачку, а на них громоздятся уже третьи и четвёртые, которых подпихивают сзади… Юре они показались похожими на ящериц с ненормально огромными головами — вроде бы голые, вроде бы с выпирающими хребтами… и кривые игольчатые зубы, как у глубоководных рыб…
Местами они всё-таки прорывались на дорогу, и тогда по ним проходились тяжёлые ребристые колёса «Тигра». Слышен был хруст и множественный вопль.
Но среди этой волны мелких — впрочем, таких ли мелких? со среднюю дворнягу размером, — ящериц попадались и твари покрупнее: сущие крокодилы и носороги, хотя и другого облика. Саблезубые кабаны, но почему-то в чешуе (новая, блин, мутация? только этого не хватало для полноты всеобщего счастья), собаки, похожие на огромных приплюснутых бультерьеров с удлинёнными мордами и не закрывающимися из-за обилия зубов пастями, какие-то безголовые многоножки размером с телёнка… Их тоже давила химия, они тормозили юзом и из-за дикой перечной рези схватывались между собой, Юра даже через наушники слышал рёв и вопль…