Сорену показалось, что он потеряет сознание от страха. Охранники были совершенно не похожи на Финни. «На Тетушку!» — молча поправился он. Наконец Джатт прекратил свои гуканья и закончил:
— А теперь с вами поговорит мой брат. Гуканье возобновилось.
— Я — Джутт. Раньше я тоже был номером, но заслужил себе новое имя. Сейчас всем вам следует принять спящее положение. Стоим прямо, голова поднята, клюв устремлен на луну. Видите — в Глауцидиуме сотни совят. И все они научились спать правильно. Вы тоже научитесь.
Сорен затравленно огляделся по сторонам, выискивая Гильфи, но заметил только бывшую Гортензию, номер 12-8. Она уже заняла правильное положение. Судя по развороту ее головы, неясыть крепко спала под светом полной луны.
Сорен заметил вдалеке каменную арку, ведущую в соседний отсек Глауцидиума, где маршировала огромная толпа совят. Клювы у них были открыты в громком крике, но на таком расстоянии слов слышно не было.
Тем временем Джутт продолжал свою речь.
— Строго запрещается спать, спрятав голову под крыло, уронив на грудь или иным способом, к которому привыкли домашние совята. К таковым способам относится, в частности, полусогнутое положение, при котором голова покоится на спине. — Сорен насчитал по меньшей мере семь гулких «гу-гу», каждое из которых лопалось у него в горле. — Неподобающее спящее положение наказуемо, к нарушителю применяются самые суровые методы исправления.
— Надзиратели за сном совершают регулярные обходы всех сычарников, — закончил Джутт.
Потом снова настала очередь Джатта. На протяжении всей речи братья ни разу не сбились, и Сорен подумал, что, видно, они не первый раз обращаются к новоприбывшим.
— Кроме того, через регулярные промежутки времени будет подаваться сигнал тревоги. При этом звуке совята во всех сычарниках начинают сонный марш.
— Во время сонного марша, — подхватил Джутт, — вы маршируете, снова и снова повторяя свое старое имя. Услышав второй сигнал тревоги, вы должны замереть на месте. Далее, вы произносите громко свой номер — только один раз! — и снова возвращаетесь в спящее положение.
А потом оба стража жутким хором выкрикнули: «СПАТЬ!»
Сорен пытался уснуть. Честно пытался. Возможно, Финни, то есть Тетушка, ему поверит. Но у него так разболелся живот, что он просто глаз не мог сомкнуть. Ему казалось, что свет полной луны, заливавший сычарник, превратился в острую серебряную нить, проткнул ему череп и добрался до самого желудка. Наверное, у него просто очень чувствительный желудок, как у папы. Вся разница была в том, что отец чувствовал вкус сочной луговой травы, которой пообедала съеденная мышка, а Сорен — привкус угрозы.
Сорен не помнил, сколько промаялся, прежде чем услышал сигнал тревоги, призывавший к началу первого сонного марша. Снова и снова выкрикивая свое имя, он зашагал следом за совятами своей группы, пока не очутился в тени арки.
— Ой! — невольно ахнул Сорен.
Сверлящая боль в голове прекратилась. Желудок успокоился. Теперь он снова был начеку — привычное состояние для совенка, ведущего ночной образ жизни. Он огляделся по сторонам. Рядом стояла маленькая пятнистая неясыть.
— Гортензия? — окликнул Сорен.
Гортензия равнодушно скользнула по нему взглядом и приподняла лапу, готовясь сделать следующий шаг.
В тот же миг сверху спикировал надзиратель.
— Почему маршируем на месте, номер 12-8? Вернуться в спящее положение!
Гортензия немедленно подняла вверх клюв и слегка запрокинула голову, однако свет луны больше не падал на ее лицевой диск.
Сорен быстро принял спящее положение и, сощурив глаза, стал наблюдать за соседкой. Странно! Она откликнулась на свой номер, но никак не отреагировала на старое имя, если не считать приподнятой лапы. Не в силах уснуть, Сорен повертел головой. С другой стороны проема он успел заметить Гильфи, но было уже поздно. Прозвучал новый сигнал тревоги — тишину прорезал высокий пронзительный визг. Прежде чем Сорен успел опомниться, тысячи совят вокруг пришли в движение. Секунду спустя ущелье наполнилось невнятным гомоном: это каждый из них снова и снова повторял свое старое имя.
Теперь Сорен понял, что они обходят Глауцидиум вслед за луной. Но в ущелье было так много сов, что все они не могли одновременно находиться под лунным лучом. Время от времени часть спящих сов накрывала тень каменной арки.
Сорен рассчитал, что если они с Гильфи одновременно окажутся возле проема, то при следующей тревоге смогут встретиться на том же месте. Он решил, что не упустит возможности пробраться поближе к подруге.
Это ему удалось только с третьей тревоги. Еще три раза он выкрикивал свое имя под луной. Еще три раза превозмогал жуткую боль в желудке.
— 12-1, выше клюв! — заорал надзиратель и с силой клюнул Сорена в голову.
Гортензия снова оказалась рядом.
— 12-8, какое прекрасное имя! 12-8 — лучшее из имен. Я обожаю двойки и восьмерки. Они такие гладенькие!
— Гортензия, — тихонько шепнул Сорен. Неясыть едва заметно пошевелила когтями, но не тронулась с места.
— Горти! Горти! — снова позвал Сорен, но маленькая пятнистая неясыть пребывала в каком-то зачарованном сне.
В конце концов Сорен снова очутился под аркой и торопливо пробрался на другую сторону, в соседний отсек Глауцидиума. Он едва успел до новой команды надзирателей: «А теперь — спать!»
Внезапно Гильфи оказалась рядом. Малютка-эльф повернула голову к Сорену и прошептала:
— Они облучают нас луной!
ГЛАВА V
Лунное облучение
— Что? — выпалил Сорен. Он так обрадовался, произнося запретное вопросительное слово, что едва не прослушал ответ.
— Разве твои родители не предупреждали тебя о том, как опасно спать в полнолуние?
— А что такое полнолуние? — Ты когда вылупился?
— Кажется, три недели назад. Так говорили мама и папа, — неуверенно ответил Сорен. Честно говоря, он точно не знал, что означает «неделя».
— Тогда понятно. А у вас, в царстве Тито, деревья очень высокие? — снова спросила Гильфи.
— Еще какие! Много-много деревьев с красивыми иглами, с шишками или листьями, которые уже окрасились в золото и багрянец!
Вообще-то Сорен не очень разбирался в окраске листьев, поскольку застал их уже золотыми и красными. Но родители как-то сказали ему, что раньше листья были зелеными, и такая пора называлась лето. Братец Клудд вылупился как раз в конце лета.
— Ну вот, а я вылупилась больше трех недель тому назад! — Они разговаривали очень тихо и сохраняли идеальное спящее положение, хотя у обоих сна не было ни в одном глазу. — Меня поймали как раз после новолуния.
— Новолуния? А что это такое?
— Понимаешь, луна все время или прибывает, или убывает. Во время новолуния она совсем маленькая, не толще пухового перышка — одним словом, новорожденная. Но с каждой ночью луна становится все больше и толще, пока не станет совсем круглой, то есть полной, вот как сейчас, и остается такой дня три или четыре. А потом наступает пора ущерба. Вместо того чтобы расти и толстеть, луна начинает худеть и таять: становится все тоньше и тоньше, пока снова не превратится в пуховое перышко. А потом вообще исчезает.
— Я такого никогда не видел. Во всяком случае, не помню.
— Так оно и есть, а ты действительно этого не видел, потому что ваша семья жила в дупле высокого дерева в густом лесу. А мы, сычики-эльфы, живем в пустыне. Там нет деревьев, и ничто не загораживает неба.
— Вот это да! — негромко ахнул Сорен.
— Поэтому каждого сычика-эльфа с рождения предупреждают об опасности полнолуния. Мы тоже совы и поэтому спим днем, но иногда, например, во время долгого охотничьего перелета, можно устать и уснуть ночью. И тут-то сову подстерегает страшная опасность. Ни в коем случае нельзя спать в полнолуние, когда лунный свет падает на голову! От этого можно сойти с ума.
— Как?
— Я сама не очень понимаю. Родители мне этого не объясняли, просто сказали, что старый сыч Рокмор сошел с ума от того, что часто спал в полнолуние. — Гильфи помялась, а потом прошептала: — Говорят, он даже путал верх и низ, а погиб, упав с кактуса и сломав себе шею. — Голосок Гильфи испуганно задрожал. — Представляешь, он-то думал, что летит вверх, к звездам, а на самом деле рухнул на землю. Вот что такое лунное ослепление! Ты больше ни в чем не уверен. Не отличаешь правды от лжи. Не понимаешь, что настоящее, а что нет. Это все означает, что ты стал лунатиком.
— Но это ужасно! — поперхнулся Сорен. — И с нами это тоже произойдет?
— Нет, если мы что-нибудь придумаем.
— А что?
— Я пока не знаю. Нужно время, чтобы все обдумать. А пока попробуй слегка наклонить голову, чтобы луна не светила тебе прямо на макушку. И запомни: летать в полнолуние можно сколько угодно. А вот спать нельзя ни в коем случае.
— Я еще не умею летать, — тихо вздохнул Сорен.
— Значит, старайся не уснуть.
Сорен, склонив голову набок, взглянул на Гильфи. «Откуда у такой крошки столько ума?»
Он изо всех сил надеялся, что она что-нибудь придумает. Какой-нибудь план. Сорен так глубоко задумался, что, услышав над ухом хриплый окрик надзирателя, испуганно вздрогнул.
— Номер 12-1, голову выше, клюв вверх!
Приказ сопровождался чувствительным ударом в макушку. Сорен с Гильфи притворились спящими, а когда соглядатай прошел мимо, снова принялись шептаться. Но тут, как назло, прозвучал сигнал к началу сонного марша. Совята уже знали, что придется пройти три круга, прежде чем им снова удастся встретиться под аркой.
— Помни, что я тебе сказала. Не спи!
— Но я так устал! Как же мне побороть сон?
— Думай о чем-нибудь.
— О чем?
— О чем хочешь… — Гильфи задумалась и быстро выпалила, прежде чем надзиратель подошел ближе:
— Думай о полете!
Ну конечно! Мечты о полете не дадут ему уснуть. На свете нет ничего веселее и прекраснее полета! Но вскоре незаметно Сорен начал клевать клювом, а все мысли о полетах растворились в монотонном звуке собственного голоса, снова и снова повторявшего:
— Сорен… Сорен… Сорен… Сорен…
Сотни совят маршировали вокруг, и звук его имени сливался с клацаньем тысяч когтей, стучавших по гладкому камню. Сорен шагал между Гортензией и каким-то сычом, имя которого также потонуло в хоре остальных имен. Впереди топали три полярных совы.
Каждая группа состояла примерно из двадцати совят, выстроившихся в свободные шеренги, которые маршировали в одном ритме, словно огромная совиная стая, при этом каждый из совят монотонно повторял свое имя. Отдельные имена растворялись в общем хоре, и очень скоро — во время четвертого сонного марша — его собственное имя стало казаться Сорену чужим. А после того как он повторил его сотню раз, вообще утратило всякий смысл. Это было уже не имя, а просто шум. Да и сам он превратился в нечто непонятное, безымянное и безликое. И семьи у него… не было… хотя… кажется, у него был друг?
Наконец марш закончился. Наступила оглушительная тишина, и в этот миг Сорен вдруг осознал, что все это задумано не случайно. Недаром Гильфи предупреждала его о лунном помешательстве! Отгадка была настолько поразительна, что остатки сна будто крылом сняло.
— Они оболванивают нас с помощью наших же имен, — шептал Сорен, склонившись к Гильфи в тени каменной арки. Звезды мерцали над их головами.
Гильфи сразу все поняла. Имя, повторенное тысячи раз, превращается в бессмысленный звук. Полностью утрачивает свой смысл и отличие. Растворяется в шуме.
— Значит, надо просто шевелить клювом или повторять свой номер, а не имя! — продолжал Сорен.
Им нужно было продержаться еще три ночи, пока луна не пойдет на ущерб.
Гильфи с восторгом посмотрела на Сорена. Этот ничем не примечательный амбарный совенок оказался настоящим гением. Блестящая идея! Теперь она просто обязана найти способ избежать лунного облучения.
ГЛАВА VI
Порознь жить, да вместе тужить
Когда эта длинная ночь, наконец, подошла к концу, и настало время Сорену с Гильфи разойтись по своим отсекам пещеры, они в страхе переглянулись. Если бы они могли оказаться вместе, чтобы иметь возможность все обсудить и придумать хоть какой-нибудь план! Гильфи коротко рассказала Сорену о своем отсеке сычарника.
Их надзиратель тоже показался ей довольно милым, особенно по сравнению с Джаттом и Джуттом. Звали его Дядюшка, и он тоже окружил ее особой заботой. Он угостил Гильфи кусочком змеи, и даже несколько раз назвал по имени, словно она не была номером 25-2. Когда Гильфи поведала о том, что надзиратель просил звать его «Дядюшкой», Сорен сразу же вспомнил про Тетушку Финни.
— Странно все это, — шептала сычик-эльф. — Я назвала его «сэр», а он вдруг говорит: «К чему эти формальности! Не стоит, честное слово. Ты не забыла, как я просил ко мне обращаться?»
Гильфи так красочно все описала, что Сорен словно наяву увидел, как огромный филин, чтобы расслышать писк крошечной сиротки, пригнулся к самой земле, подметая землю своими мохнатыми ушными хохолками.
— Надзиратели лезут вон из перьев, чтобы угодить нам, — задумавшись, нахмурился Сорен. — Но здесь все равно жутко, правда?
— Еще как! — кивнула Гильфи. — Так вот, после того, как я назвала его Дядюшкой, наш филин дал мне кусочек змеи, — она тяжело вздохнула. — Я сразу вспомнила свою церемонию Первой Змеи. Папа приносил нам с сестренкой крысят, чтобы мы с ними играли. Знаешь что, Сорен? Мне показалось, будто Дядюшка прочел мои мысли, потому что он вдруг сказал: «Я постараюсь отыскать тебе крысенка для забавы». Представляешь? А я стала его благодарить. Просто рассыпалась в благодарностях. Вспоминать противно!
Сорен прекрасно понял, что она имела в виду.
Когда их снова разлучили, Сорену осталось надеяться только на Гильфи. Но когда она вернулась в свой отсек, оказалось, что Дядюшка припас для нее еще несколько сочных кусочков змеи, после которых малютка-эльф начала клевать клювом. Надзиратель же был так добр, что разрешил ей немного вздремнуть. Гильфи так до конца и не разобралась, подкупал он ее или искренне баловал.
Сначала она никак не могла уснуть. Но плотный завтрак сделал свое дело, тем более что она съела гораздо больше, чем положено сычику ее размеров. Гильфи погрузилась в дремоту и едва не уснула, если бы не мысль, которая скреблась в ее затуманенном сознании. Это Сорен, сидевший в соседнем отсеке, посылал ей мысленные сигналы. «Придумай что-нибудь, Гильфи! Придумай что-нибудь!»
Тетушка была сама доброта. Когда Сорен вернулся в свой отсек, она всплеснула крыльями и сказала, что никогда еще не видела такого измученного совенка.
— Всю ночь не спал?
— Кажется да, Тетушка, — ответил Сорен.
— Вот что я тебе скажу, сладенький. Запрыгни-ка вон в ту каменную нишу, она как раз тебе по росту, и закрой глазки.
— Мне можно поспать? — невольно спросил Сорен. — Ой, прошу прощения за вопрос.
— Ну конечно, маленький, вздремни немножко! И не нужно извиняться. Мы же с тобой обо всем договорились.
— Но ведь это против правил. Сейчас нас должны распределять на работу.
— Ах, дорогуша, некоторые правила существуют только для того, чтобы их нарушать. Мне вообще кажется, что наше начальство чересчур сурово муштрует моих совяток, особенно новичков. Ведь вы, бедные пташки, сиротки!
Сорен до сих пор не мог смириться с этим определением. У него были родители и брат с сестрой. Больно и неприятно, когда тебя называют сиротой при живой семье! Сразу чувствуешь себя нелюбимым и никому не нужным.
— Я знаю, у меня слишком мягкое сердце! — продолжала причитать Тетушка. — Я всего-навсего глупая старая наседка.
«Что такое наседка? — подумал Сорен, но спросить не решился. Вместо этого он легко запрыгнул в каменную нишу. — Вот чудеса! Как ловко я справился! Будем считать это первым уроком порхания».
Вдруг ему стало очень грустно. Его похитили слишком маленьким, отец не успел ничему научить его по-настоящему.
Сон пропал. Подумав о порхании, Сорен вспомнил о полетах, о том, как наблюдал из дупла за первым уроком братца Клудда, а потом о собственном ужасном падении. И снова какое-то смутное воспоминание промелькнуло в его сознании. Наконец Сорен уснул.
Он не знал, сколько проспал, но разбудила его не Тетушка, а странное гнетущее чувство, больше похожее на тошнотворное предчувствие беды. Сорену казалось, что кишки у него вот-вот лопнут от напряжения. Жуткая правда тяжелым камнем ухнула на дно его желудка.