На одно мгновение Мусорщику пришла в голову мысль броситься на Малыша и попытаться столкнуть того с обрыва. Но тут Малыш повернулся. Его поднятые пистолеты были небрежно направлены в живот Мусорщика.
— Признавайся, Мусор. У тебя ведь были на уме дурные мысли. И не пытайся это отрицать. Я у тебя в башке читаю, как в книге.
Мусорщик протестующе затряс головой.
— Не делай со мной ошибочек, Мусор. Во всем мире это самое главное, что тебе не следует делать. А теперь за работу — выталкивай этот фургон. У тебя на все про все пятнадцать минут.
Рядом на разбитой центральной полосе был припаркован микроавтобус «Остин». Малыш распахнул дверь для пассажиров, нечаянно вспоров раздувшийся труп девочки-подростка (ее рука упала на его кисть, но он с небрежным видом отбросил ее, словно это была куриная косточка, которую он только что обглодал), и сел на ковшеобразное сиденье, свесив ноги наружу. В прекрасном расположении духа он жестикулировал оружием перед сгорбленным, дрожащим Мусорщиком.
— Теряешь время, приятель! — Запрокинув голову, он запел:
— Ох… вот так-то, Мусорщина — трахательная машина, давай, вживайся в образ, у тебя осталось двенадцать минут, давай, осел, обопрись на правую ножку и…
Мусорщик уперся в микроавтобус. Сдвинул ноги и толкнул изо всех сил. Микроавтобус сдвинулся, возможно, дюйма на два к склону. В сердце Мусорщика стало расцветать самое стойкое из всех сердечных растении — надежда. Малыш был непредсказуемым, импульсивным, тем, кого Карли Йатс и его дружки по бассейну называли «сумасшедший, как крыса из уборной». Может быть, если он действительно спихнет автобус в пропасть и тем самым расчистит путь для драгоценной машины Малыша, этот сумасшедший, может, и оставит его в живых. Может быть. Наклонив голову, он ухватился за края корпуса микроавтобуса и толкнул изо всех сил. Боль пронзила недавно обожженную руку, и он понял, что нежная тонкая наросшая ткань скоро лопнет. И тогда боль превратится в муку.
Автофургон сдвинулся еще дюйма на три. Капельки пота стекали с бровей Мусорщика и, попадая в глаза, жгли, как теплое машинное масло.
— Вон Джон-дурак идет с лопатой, одно яйцо он потерял, растяпа, но он идет, йа-хо-о! — напевал Малыш. — Ну-ка, давай! Левой! Левой!
Пение резко оборвалось, словно сухой сук. Мусорщик с любопытством поднял глаза. Малыш встал с пассажирского сиденья «Остина». Стоя боком к Мусорщику, он всматривался вдаль, через шоссе, на длинные тени, быстро двигающиеся в восточном направлении. За ними, заслоняя собой полнеба, вздымался скалистый, поросший кустарником горный склон.
— Что это было? — прошептал Малыш.
— Я ничего не слы…
И в следующее мгновение Мусорщик действительно что-то услышал. Он услышал тихий шорох гальки и камней по другую сторону шоссе. Внезапно он вспомнил сон, он вспомнил все до мельчайших подробностей, и от этого кровь похолодела у него в жилах, а во рту пересохло.
— Кто там? — закричал Малыш. — Лучше отвечай! Отвечай же, черт побери, иначе буду стрелять!
И ему ответили, но только не человеческим голосом. В ночи, подобно хриплой сирене, раздался вой, сначала нараставший, а затем быстро упавший до гортанного ворчания.
— Боже праведный! — воскликнул Малыш внезапно тонким голосом.
С противоположной стороны шоссе через нейтральную полосу на них шли волки — сухопарые серые волки, с красными глазами, отвисшими челюстями, роняющими капли слюны. Волков было больше двух дюжин. Мусорщик в приступе страха снова обмочился.
Малыш, забежав за фургон, поднял пистолеты и начал стрелять. Из стволов вырывалось пламя, звук выстрелов отражался в горах многократным эхом. Казалось, идет мощная артподготовка. Мусорщик закричал, заткнув уши указательными пальцами. Ночной ветерок разгонял густой, насыщенный, горячий пороховой дым. От запаха карбида жгло в носу.
Волки наступали, не быстро и не медленно, ритмичным шагом. Их глаза… Внезапно Мусорщик почувствовал, что не может отвести взгляда от их глаз. Эти глаза не были глазами обычных волков; в этом он был абсолютно уверен. Это были глаза их Хозяина, подумал он. Их и его хозяина. Мусорщик внезапно вспомнил о своей молитве, и сразу его страх исчез. Он отнял пальцы от ушей. Он не чувствовал, как влага пропитывает его брюки. Он улыбался.
Малыш, опустошив обе обоймы, уложил всего трех волков. Затем спрятал пистолеты в кобуру, даже не попытавшись перезарядить их, и повернулся на запад. Но не успел он сделать и десяти шагов, как снова остановился. Навстречу ему по западной ветке неслись другие волки, огибая черные громады замерших автомобилей подобно рваным клочьям тумана. Один из волков задрал морду к небу и завыл. К нему присоединился другой, третий, затем целый хор. И стая снова помчалась.
Малыш начал пятиться. Теперь он попытался зарядить один из пистолетов, но пули сыпались между его непослушными пальцами. И неожиданно Малыш сдался. Пистолет выпал из его руки, звякнув о шоссе. Словно по сигналу, волки ринулись к нему. С пронзительным криком ужаса Малыш повернулся и побежал к «Остину». На бегу из низко висящей на его боку кобуры выпал второй пистолет и отскочил от дороги. Глухо, раскатисто рыча, ближайший к нему волк прыгнул как раз в тот момент, когда Малыш нырнул в машину и захлопнул за собой дверцу. Он еле успел. Волк отскочил от дверцы, рыча и бешено вращая красными глазами. К нему присоединились остальные, и в считанные мгновения «Остин» оказался окруженным кольцом волков. Изнутри выглядывало белое, как смерть, лицо Малыша. Затем один волк направился к Мусорщику, низко опустив треугольную морду и сверкая глазами, словно штормовыми огнями маяка.
«Я отдам жизнь за тебя…» Уверенной походкой, не испытывая ни малейшего страха, Мусорщик пошел ему навстречу. Он протянул обожженную руку, и волк лизнул ее. Через секунду хищник уже сидел у его ног, обвившись рваным пушистым хвостом.
Малыш, открыв рот, наблюдал за происходящим. Улыбаясь и не отводя от него глаз, Мусорщик протянул Малышу палец. Два пальца. И Малыш закричал:
— … твою мать! Закрой пасть! Ты слышишь меня? Ты слышишь меня? Ну что, ты веришь мне? Закрой пасть! Ты помалкивай, говорить буду я!
Волчьи челюсти осторожно сомкнулись на здоровой руке Мусорщика. Он посмотрел вниз. Волк снова стоял рядом и легонько дергал его. Дергал в сторону запада.
— Ладно, — спокойно сказал Мусорщик. — О'кей, парень.
Он пошел, и волк следовал за ним по пятам, словно отлично дрессированная собака. По пути, выйдя из-за мертвых автомобилей, к ним присоединились еще пять волков. Они, словно эскорт знатного сановника, окружили его: один волк вышагивал впереди, еще один — сзади, а две пары волков шли по бокам.
Одни раз Мусорщик остановился и оглянулся через плечо. Увиденное навсегда врезалось в его память: серый круг волков, терпеливо сидящих кольцом вокруг маленького «Остина», и бледный круг видневшегося за стеклом лица Малыша с беззвучно открывающимся ртом. Волки, казалось, ухмылялись Малышу, свесив из пастей языки. Они, казалось, спрашивали его, как скоро этот маленький храбрец собирается пнуть под задницу темного человека. Всего лишь — как скоро?
Мусорщику было интересно, сколько же волки будут сидеть вокруг машины, оцепив ее кольцом. Ответ, конечно, был очень прост, столько, сколько потребуется. Два дня, три, а может, и четыре. Малышу ничего не останется, как сидеть внутри, выглядывая через закрытое окно. Без еды (разве что девочку съест новый пассажир, — да, такая еда была), без питья, а днем температура в таком маленьком салоне, наверное, достигает 130 градусов по Фаренгейту, и это с парниковым эффектом! Комнатные собачки темного человека будут ждать, пока Малыш не умрет от голода или не обезумеет до такой степени, что решится открыть дверцу и попытается убежать. Мусорщик хихикнул в темноте. Малыш был не очень большой. Каждый ухватит по кусочку, и от Малыша ничего не останется. Но и этого будет достаточно, чтобы отравить волков алкоголем.
— Верно? — закричал он, обращаясь к ярким звездам. — И вы помалкивайте, даже если вы верите мне. Я, черт побери, буду говорить ВАМ!
Его серые, как призраки, компаньоны, глухо стуча лапами о землю, продолжали свой бег рядом с ним, не обращая внимания на крики Мусорщика. Когда они поравнялись с машиной Малыша, волк, бежавший за Мусорщиком по пятам, направился к ней. Сардонически Ухмыляясь, он поднял лапу и помочился на нее. Мусорщик не мог удержаться от смеха. Он смеялся так, что слезы выступили на глазах и струйками побежали по его шершавым, обросшим щетиной щекам. Его безумию, подобно некоему чуду кулинарного искусства на сковороде, теперь требовался лишь жар пустынного солнца, чтобы пропарить и довести до готовности, придав ему тем самым окончательный вкус.
Они продвигались — Мусорщик и его эскорт. По мере того как скопление машин на их пути увеличивалось, волкам — этим кровожадным молчаливым компаньонам с красными глазами и блестевшими от слюны зубами — приходилось либо проползать на брюхе под машинами, либо перебираться по их капотам и крышам. И когда спустя какое-то время после полуночи они добрались до туннеля Эйзенхауэра, Мусорщик уже без колебаний двинулся в утробу его западной ветки. Разве он мог теперь бояться? Разве он мог опасаться чего-нибудь с такой охраной?
Путешествие было долгим, и Мусорщик потерял счет времени. Он на ощупь передвигался от одной машины к другой. Один раз его рука погрузилась в нечто мокрое, отвратительно мягкое, послышался свист испускаемых зловонных газов. Но даже это не остановило его. Время от времени он видел в темноте красные глаза, они всегда были впереди него, они неуклонно вели его вперед. Какое-то время спустя он ощутил свежее дуновение ветерка и прибавил шагу. Он так спешил, что даже потерял равновесие, скатившись по капоту какой-то машины и больно ударившись головой о бампер другого автомобиля, стоявшего рядом. Прошло совсем немного времени, когда, подняв голову, Мусорщик снова увидел звезды, уже начинавшие бледнеть в этот предрассветный час. Он был снаружи. Его охрана исчезла. И Мусорщик, упав на колени, вознес свою благодарность в длинной, путаной, бессвязной молитве. Он стал свидетелем чуда — действия указующего перста темного человека, это было очевидно. Несмотря на все испытания, которые ему пришлось перенести начиная с того ушедшего в прошлое утра, когда он проснулся и увидел Малыша, поправлявшего свою прическу перед зеркалом в номере мотеля в Голдене, Мусорщик был слишком возбужден, чтобы спать. Он снова двинулся в путь, оставляя туннель позади. Западная ветка шоссе и здесь была перегружена транспортом, но не прошел он и двух миль, как начали появляться просветы, и он мог беспрепятственно продвигаться вперед. А через промежуточную полосу Мусорщик мог видеть забитую до отказа восточную ветку шоссе, нескончаемый поток машин, ожидавших своей очереди въехать в туннель. В полдень он уже спускался по Уэйл-пасс, минуя по пути общежития и одноквартирные жилые комплексы. Теперь усталость целиком овладела им. Мусорщик разбил дверное стекло, просунув руку, открыл дверь какого-то дома, нашел постель. Это было последнее, что он помнил на утро следующего дня.
Прелесть религиозной одержимости состоит в том, что в ее власти объяснить все. Как только Бог (или Сатана) принимается в качестве первопричины всего происходящего в мире смертных, случаю… или изменению уже не остается места. Стоит только поверить в такие фразы из духовных гимнов, как «теперь открыл Он нашим смутным взорам небеса» или «тайные пути Он избирает, дабы свершать чудеса», как всякую логику можно отбросить за ненадобностью. Религиозная одержимость — это один из немногих непогрешимых способов отвечать на причуды мира, потому что она полностью исключает чистую случайность. Для истинно верующего все происходит с какой-то целью. Вполне вероятно, что именно по этой причине на протяжении почти двадцати минут Мусорщик разговаривал с вороном на шоссе западнее Уэйла, убежденный в том, что это либо посланник темного человека… либо сам темный человек. Ворон долгое время молча рассматривал его с высоты своего насеста, коим в тот момент являлся телеграфный провод, не улетая, пока ему не наскучило или пока он не проголодался… или же ожидая финала хвалебных речей и обещаний верности.
Мусорщик раздобыл велосипед недалеко от Гранд-Джанкшен и к двадцать пятому июля на полной скорости пересек западную часть штата Юта по шоссе № 4, соединяющему федеральное шоссе № 89 на востоке с большой юго-западной трассой № 15, которая тянется с севера Солт-Лейк-Сити до самого Сан-Бернардино, что в Калифорнии. И когда переднее колесо его нового велосипеда внезапно решило расстаться с остальной частью механизма и отправиться в путешествие по пустыне в одиночку, Мусорщик, перелетев через руль, приземлился головой, и этого было достаточно; при подобных авариях наверняка раскраивают череп (когда это случилось, он делал сорок миль в час, к тому же был без шлема). Однако не прошло и пяти минут, как Мусорщик снова был на ногах — кровь струйками стекала по лицу из порезов и ран, а их было не менее полдюжины, — и он даже смог изобразить слабое подобие танца и пропеть: «Си-а-бо-ла, жизнь положу за тебя, Си-а-бо-ла, бампти, бапмти, бамп!»
Действительно, для униженного и для того, у кого раскроен череп, нет ничего более утешительного, чем порядочная доза «Да воздастся».
Седьмого августа Ллойд Хенрейд вошел в комнату, которая была отведена накануне иссохшему, в полусознательном состоянии Мусорщику. Это был прекрасный номер на тридцатом этаже Гранд-отеля МГМ. С овальной кроватью, застеленной шелковыми простынями, и с вмонтированным в потолок овальным зеркалом, повторявшим внушительные размеры кровати.
Мусорщик посмотрел на Ллойда.
— Как себя чувствуешь? — спросил Ллойд, оглядываясь по сторонам.
— Хорошо, — ответил Мусорщик. — Лучше.
— Немного еды, воды и отдыха — вот все, что тебе нужно, — сказал Ллойд. — Я принес тебе чистую одежду. Пришлось прикидывать твои размеры на глаз.
— На вид отличная. — Мусорщик никогда толком не мог вспомнить свои размеры. Он взял предложенные Ллойдом джинсы и рабочую блузу.
— Когда переоденешься, спускайся завтракать, — сказал Ллойд. В его тоне чувствовалось едва ли не почтение. — Большинство из нас едят в кафетерии.
— О'кей. Обязательно.
Кафетерий был наполнен гулом голосов, и Мусорщик даже задержался у входа, охваченный внезапным страхом. Когда он войдет, все посмотрят на него. Посмотрят и засмеются. Вначале засмеется кто-то в глубине зала, к нему присоединится еще кто-нибудь, а затем все пространство заполнят рев, смех и указующие на него пальцы.
«Эй, уберите спички, вон идет Мусорщик!»
«Эй, Мусорщик! Так что сказала старенькая леди Сэмпл, когда ты сжег ее пенсионный чек?»
«Ты часто мочишься в постель, Мусорщик?»
Мусорщик сразу вспотел и снова почувствовал противную липкость, несмотря на то, что после ухода Ллойда принял душ. Он вспомнил свое отражение в зеркале в ванной комнате — лицо, слишком узкое, покрытое медленно заживающими шрамами, тело, слишком худое, глаза, слишком маленькие для своих глазниц. Да, они наверняка рассмеются. Он слышал доносившийся из кафетерия гул голосов, позвякивание серебряных приборов, и ему захотелось немедленно улизнуть отсюда. Но затем он вспомнил, как бережно волк потянул его за руку и увел от железной могилы Малыша, и тогда Мусорщик, расправив плечи, отчаянно шагнул вперед.
Некоторые из присутствующих бросили на него беглый взгляд, а затем вернулись к своей еде и разговорам. Ллойд, сидевший за большим столом посередине комнаты, помахал ему рукой, приглашая к себе. Мусорщик пробрался между столиками под потухшим электронным щитом тотализатора Кено. За столом сидели три человека. Все они ели яичницу с ветчиной.
— У нас самообслуживание, — сказал Ллойд. — Вон столик с автоматическим подогревом.
Мусорщик взял поднос. Стоящий за стойкой крупный, одетый в грязную форму повара мужчина наблюдал за ним.