— Ух-х! — выкрикнул Тембо, прыгнул к заряду и обхватил его обеими руками. — Ух-х-х! — повторил он, вытаскивая заряд из зажимов и бросая его в открытый люк. Затем с таким же уханьем он сдернул с полки новый заряд, закрепил его и, ухнув напоследок, застыл по стойке «смирно».
— Вот как это делается по-солдатски! И вам придется делать так же, иначе... — Его прервал глухой гудок, похожий на подавленную отрыжку. — Сигнал на жратву. Придется вас распустить, но, пока будете жрать, повторяйте все, чему я вас тут учил... Разойдись!
Они вышли в коридор и влились в густой поток солдат, спускавшихся в глубь корабельного чрева.
— Как думаешь, жратва-то тут хоть получше лагерной или как? — спросил Трудяга Бигер, возбужденно причмокивая губами.
— Хуже она быть не может, это исключено, — ответил Билл, становясь в очередь к двери с табличкой «СТОЛОВАЯ ДЛЯ НИЖНИХ ЧИНОВ № 2». — Любое изменение будет к лучшему. Мы ж теперь, как ни крути, боевые солдаты, верно? А в бой нужно идти в хорошей форме, так в уставе сказано.
Очередь двигалась томительно медленно, но за час они все же добрались до двери. За дверью усталый дневальный в засаленном комбинезоне вручил Биллу желтую пластмассовую чашку. Билл двинулся дальше и, когда подошла его очередь, очутился перед голой стеной, из которой одиноко торчал кран без ручки. Жирный повар в огромном белом колпаке и грязной майке махнул ему половником:
— Шевелись, шевелись, ты что — никогда не ел, что ли! Чашку под кран, жетон в прорезь, да поживее!
Билл подставил чашку и заметил на уровне глаз узкую прорезь в стальной переборке. Туда он засунул жетон, висевший у него на шее. Послышалось жужжание, и из крана вытекла тоненькая струйка желтоватой жидкости, наполнив чашку до половины.
— Следующий! — заорал повар и, оттолкнув Билла, освободил место для Трудяги.
— Что же это такое? — спросил Билл, изучая свою чашку.
— Что такое! Что такое! — Повар аж побагровел от ярости. — Твой обед, тупая скотина! Химически чистая вода, в которой растворено восемнадцать аминокислот, шестнадцать витаминов, одиннадцать минеральных солей, эфиры жирных кислот и глюкоза! А ты чего хотел?!
— Пообедать... — с надеждой проговорил Билл, и тут же из глаз у него посыпались искры от удара половником по голове. — Ну можно хотя бы без этих... жирных эфиров? — успел он крикнуть, прежде чем повар вытолкал его в коридор, где к нему присоединился Трудяга.
— Э-э-э... — сказал Трудяга. — Значит, тут все необходимые элементы для поддержания жизни почти до бесконечности. Здорово, правда?
Билл глотнул из чашки и печально вздохнул.
— Глянь-ка, — сказал Тембо, и Билл увидел на стене коридора кадр из проектора: туманный небосвод и облака с оседлавшими их крохотными человечками. — Тебя ожидает ад, мой мальчик, если ты не приобщишься к благодати. Отринь же ересь! Первая Реформированная Церковь Водуистов открывает тебе объятия, прильни же к ее груди и займи место на небесах по правую руку от Самеди!
Картина изменилась: облака стали гуще, из репродуктора под звуки тамтама полилось пение ангельского хора.
Фигурки приблизились — все как одна чернокожие, в белых одеяниях, из-под которых торчали большие черные крылья. Ангелы улыбались, изящно махали друг другу крылами, пролетая мимо верхом на облаках, и вдохновенно пели, барабаня по маленьким тамтамам. Сценка была чудо как хороша, Билл чуть не прослезился.
— СМИР-Р-НА!
Лающий возглас гулким эхом обрушился со стен, солдаты расправили плечи, сдвинули каблуки и выкатили глаза. Божественный хор умолк: Тембо сунул проектор в карман.
— Равняйсь! — скомандовал заряжающий 1-го класса Сплин.
Скосив глаза, солдаты смотрели на двух военных полицейских с пистолетами в руках — телохранителей офицера. Билл догадался, что это офицер: во-первых, они проходили специальный курс «Определение офицера», а во-вторых, в сортире висела картинка «Знай своих офицеров», которую он имел возможность досконально исследовать во время приступа дизентерии. У Билла аж челюсть отвисла от изумления, когда офицер прошел мимо него на расстоянии вытянутой руки и остановился перед Тембо.
— Заряжающий 6-го класса Тембо, я принес тебе радостную весть. Ровно через две недели истекает семилетний срок твоей службы. Учитывая безупречный характер твоего послужного списка, капитан Зекиаль распорядился удвоить сумму обычного выходного пособия, демобилизовать тебя с почетом под барабанный бой и доставить обратно на Землю.
Тембо спокойно и твердо глядел сверху вниз на коротышку лейтенанта, покусывавшего обглоданные белесые усики.
— Это невозможно, сэр!
— Невозможно? — проскрипел лейтенант, раскачиваясь взад-вперед на высоких каблуках. — Да кто ты такой, чтобы указывать мне, что возможно, а что нет?!
— Я не указываю, сэр, — невозмутимо ответил Тембо. — Пункт 13-9А, параграф 45, страница 8923, том 23 «Правил, распоряжений и дисциплинарных уложений» гласит: «В период военного положения нижний чин или офицер может быть уволен со службы на корабле, базе или в лагере, только если он приговорен судом к смертной казни...»
— Ты что, корабельный юрист, а, Тембо?
— Никак нет, сэр! Я солдат, сэр. Стремлюсь выполнять свой долг, сэр.
— Темнишь ты, Тембо! Я ведь видел твой послужной список и помню, что в армию ты пошел добровольно, без всяких наркотиков или гипноза. А теперь еще и от демобилизации отказываешься! Плохо, Тембо, очень плохо! Это бросает тень на твое имя. Все это чертовски подозрительно! А может, ты шпион, Тембо?
— Я верный солдат императора, сэр, а не шпион.
— Да, ты не шпион, Тембо, мы тщательно тебя проверили. Но зачем ты все-таки завербовался в армию, Тембо?
— Чтобы стать верным солдатом императора, сэр, и по мере сил своих распространять Слово Божие. Спасены ли вы, сэр?
— Придержи язык, солдат, или я закую тебя в кандалы! Слыхали мы эту сказочку, преподобный, да не верим в нее. Как ты ни хитер, а мы тебя выведем на чистую воду!
Офицер засеменил прочь, что-то бормоча себе под нос, и никто не посмел шелохнуться, пока он не скрылся из виду. Солдаты посматривали на Тембо как-то странно, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
Билл и Трудяга медленно побрели в свой кубрик.
— Отказаться от демобилизации! — повторял Билл с благоговейным ужасом.
— Слушай, а он не псих? — сказал Трудяга. — Другого-то объяснения, пожалуй, и быть не может.
— Психом до такой степени быть невозможно. Смотри-ка, интересно, что это? — Билл показал на дверь с надписью «Посторонним вход категорически воспрещен».
— Черт... не знаю... может — еда?
В тот же миг они оказались за дверью и плотно прикрыли ее за собой. Однако едой там и не пахло. Они стояли в длинном помещении с круто изогнутой стеной, на которой были укреплены какие-то устройства, похожие на гигантские огурцы, усеянные бесчисленными счетчиками, циферблатами, переключателями и снабженные телеэкраном и пусковым механизмом. Билл наклонился к ближайшему и прочел табличку:
— ЧЕТВЕРТЫЙ АТОМНЫЙ БЛАСТЕР. Ты только погляди, какие громадины! Похоже, это главная корабельная батарея. — Он обернулся и увидел, что Трудяга, подняв одну руку и повернув циферблат своих часов в сторону орудий, указательным пальцем другой руки нажимает на кнопку завода.
— Ты что делаешь? — спросил он.
— Я... это... Просто смотрю, который час.
— Так ты же ничего не видишь, циферблат-то глядит в другую сторону!
Услышав чьи-то гулкие шаги на батарейной палубе, они сразу вспомнили о запрещающей надписи на двери и пулей вылетели в коридор. Билл бесшумно притворил дверь, обернулся, но Трудяги уже и след простыл. Когда Билл вернулся в кубрик, Бигер усердно полировал чей-то сапог и даже не повернул к нему головы.
А все-таки что он там вытворял со своими часами?
Глава 4
Этот вопрос изводил Билла все время, пока длилось изнурительное обучение профессии заряжающего. Упражнения, требовавшие точности и известных технических навыков, поглощали все его внимание, но в свободные минуты Билла одолевало беспокойство. Он думал об этом, стоя в очереди за обедом, терзался каждую ночь, перед тем как забыться тяжелым дурманящим сном. Он мучился всякий раз, когда выдавалась свободная минутка, и даже похудел. Похудел он, правда, не только из-за мучительных сомнений. Корабельная кормежка! Она служила только одной цели: поддерживать в солдатах жизнь. Но какую жизнь! Жалкую, безотрадную, полуголодную. Впрочем, Билл над этим не задумывался. Перед ним стояла куда более важная проблема, и он нуждался в помощи.
После воскресных занятий, в конце второй недели пребывания на корабле, он, вместо того чтобы ринуться в столовую с остальными, задержал заряжающего 1-го класса Сплина.
— У меня проблема, сэр.
— Пустяки, один укол, и все пройдет. Говорят, без этого никогда не станешь мужчиной.
— У меня другая проблема, сэр. Я хотел бы... я хотел бы поговорить с капелланом.
Сплин побледнел и прислонился к переборке.
— Я ничего не слышал, — просипел он. — Мотай в столовую, и, если сам не проболтаешься, я буду нем как рыба.
Билл зарделся.
— Очень сожалею, сэр, но это необходимо. Я не виноват, что мне нужно поговорить с ним, такое со всяким может случиться...
Голос Билла становился все глуше, он смущенно шаркал подошвами и внимательно рассматривал носки своих сапог. Молчание затянулось; когда Сплин наконец заговорил, товарищеские нотки из его голоса полностью испарились.
— Ладно, солдат, раз ты настаиваешь... Надеюсь, остальные парни об этом не пронюхают. Пропусти обед и отправляйся сейчас же. Вот пропуск.
Он нацарапал что-то на клочке бумаги, презрительно швырнул его, развернулся и зашагал прочь, оставив Билла униженно ползать по полу.
Судя по корабельному указателю, капеллан занимал каюту 362-В на 89-й палубе. Билл спускался в бесчисленные люки, петлял по коридорам, карабкался по сходням, пока, наконец, не оказался перед металлической дверью, утыканной заклепками. От усталости на лбу у него выступили крупные капли пота, в глотке пересохло. Он поднял руку и тихо постучал.
Через несколько мучительно долгих секунд раздалось глуховатое:
— Да, да, войдите. Не заперто.
Билл вошел и тут же вытянулся по стойке «смирно», увидев офицера, который сидел за письменным столом, почти целиком заполнявшим крохотную каюту. Лейтенант четвертого ранга был еще молод, но уже совершенно лыс. Под глазами у него залегли черные тени, на подбородке отросла щетина, измятый галстук съехал набок. Офицер рылся в груде бумаг, заваливших весь стол, раскладывал их в кучки, на одних делал пометки, другие выбрасывал в переполненную мусорную корзину. Когда он отодвинул одну из стопок, Билл увидел на столе табличку: «ОФИЦЕР-КАСТЕЛЯН».
— Извините, сэр, — сказал Билл, — я, верно, ошибся и попал не в ту каюту. Я ищу капеллана.
— Это и есть каюта капеллана, но он дежурит с 13.00, даже такой болван, как ты, мог бы догадаться, что надо подождать еще 15 минут.
— Благодарю вас, сэр. Я зайду позже. — Билл попятился к двери.
— Ты останешься здесь и будешь работать. — Офицер поднял на Билла налитые кровью глаза и злорадно хихикнул. — Раз ты мне попался — рассортируешь квитанции на носовые платки. Я где-то затерял тут 600 сморкалок. Знаю, что пропасть они не могли, но... Думаешь, легко быть офицером-кастеляном?
Он шмыгнул носом от жалости к себе и пихнул Биллу груду квитанций. Билл принялся их разбирать, но тут прозвучал звонок, возвестивший окончание вахты.
— Так я и знал! — плаксиво завопил офицер. — Эту проклятую работу чем больше делаешь, тем больше остается! А ты еще воображаешь, будто у тебя могут быть какие-то проблемы!
Дрожащими пальцами он перевернул табличку на столе. Теперь на ней красовалась надпись «КАПЕЛЛАН». Лейтенант ухватился за кончик галстука и с силой закинул его за правое плечо. Галстук был пришит к воротничку, который на специальных подшипниках легко скользил по рубашке. Воротничок с тихим жужжанием развернулся задом наперед, явив взору Билла белоснежную гладкую поверхность; галстук остался где-то за спиной.
Капеллан молитвенно сложил ладони, опустил глаза долу и сладко улыбнулся:
— Чем могу помочь, сын мой?
— Я думал, вы офицер-кастелян, сэр, — ошеломленно произнес Билл.
— Да, сын мой, и это далеко не единственное бремя, возложенное на мои слабые плечи. В эти трудные времена мало кто нуждается в капелланах, а спрос на офицеров-кастелянов велик. Стараюсь приносить пользу. — И он смиренно склонил голову.
— Но вы... кто же вы все-таки? Офицер-кастелян и по совместительству капеллан или капеллан и по совместительству офицер-кастелян?
— Тайна сия велика есть, сын мой. Существуют явления, в суть которых лучше не вникать. Но я вижу, что душа твоя в смятении. Скажи, веруешь ли ты?
— Во что?
— Это я тебя спрашиваю, во что? — рявкнул капеллан, в облике которого на миг проступили черты офицера-кастеляна. — Как я могу помочь тебе, если не знаю, какую религию ты исповедуешь?
— Фундаментальный зороастризм.
Капеллан вытащил из стола оклеенный целлофаном список и стал водить по нему пальцем.
— За... зе... Зоофилия... Зороастризм реформированный фундаментальный. Этот?
— Да, сэр.
— Что ж, все очень просто, сын мой... 21-52-05... — Он быстро набрал номер на диске, встроенном в крышку стола, а затем широким жестом, блеснув вдохновенным пророческим взором, смахнул всю бумажную груду на пол. Скрипнул потайной механизм, часть столешницы опустилась, и тут же поднялась обратно вместе с пластиковой черной шкатулкой, украшенной золочеными изображениями вздыбленных быков. — Минуточку! — сказал капеллан, открывая шкатулку.
Он развернул длинную белую полосу материи, затканной золотыми фигурками быков, и намотал ее на шею. Потом положил рядом со шкатулкой толстенную книгу в кожаном переплете, а на крышку водрузил двух металлических быков с углублениями на крестцах. В одно углубление он налил из пластмассовой фляжки дистиллированную воду, в другое — благовонное масло, которое тут же поджег. Билл наблюдал эти приготовления с чувством растущей радости.
— Какой счастливый случай, что вы тоже оказались зороастрийцем, — сказал он. — Теперь мне будет легче вам довериться.
— Никаких случайностей, сын мой, просто хорошая подготовка. — Капеллан бросил в пламя щепотку порошка хаомы[2]; у Билла аж в носу засвербило от пряного аромата курений. — По милости Ахурамазды я помазанный жрец зороастризма; по воле Аллаха — верный муэдзин ислама; по соизволению Иеговы — обрезанный рабби и так далее. — Тут его благостное лицо исказилось злобным оскалом. — А из-за нехватки офицеров еще и долбаный офицер-кастелян! — Чело его вновь прояснилось. — А теперь поделись со мной своими тревогами.
— Это так трудно... Возможно, я слишком подозрителен, но меня беспокоит поведение одного из моих друзей. В нем есть что-то странное. Как бы это сказать...
— Доверься мне, сын мой, поведай свои сокровенные помыслы и ничего не опасайся. Что бы ты ни сказал — все останется в стенах этой каюты, ибо я свято блюду тайну исповеди согласно обетам и призванию. Облегчи душу свою.
— Вы очень добры. Мне уже и так полегчало. Понимаете, мой приятель немного со сдвигом: чистит всем сапоги, добровольно дежурит в сортире, девчонками не интересуется...
Капеллан благостно закивал, мановениями руки подгоняя к ноздрям наркотические волны фимиама.
— Не вижу причин для беспокойства. Похоже, он славный малый. Разве не учит нас «Вендидад»[3], что мы должны помогать ближнему, разделять бремя его и не гоняться по улицам за блудницами?
Билл нахмурился:
— Все это хорошо для воскресной школы, но в армии так себя не ведут. Мы думали, он просто чокнутый; возможно, так оно и есть, но дело не в этом. Мы с ним случайно попали на батарею, и я увидел, как он направил свои часы на орудия, нажал на головку завода, и в часах что-то щелкнуло. А вдруг это фотоаппарат? Я... Я думаю — он чинджеровский шпион!
Билл откинулся на спинку стула, тяжело дыша и обливаясь потом. Наконец он выговорил это страшное слово вслух.
Капеллан продолжал кивать и улыбаться, явно одурманенный ароматом хаомы. Потом, очнувшись, высморкался и раскрыл толстую книгу «Авесты». Он прочел какой-то отрывок на древнеперсидском, что, вероятно, его несколько взбодрило, и захлопнул книгу.
— Не лжесвидетельствуй! — загремел он с грозным видом, уставив на Билла обвиняющий перст.