Теперь мне пришлось брать организацию обороны на себя. Укрепрайон был рассчитан максимум на два полка, но нас теперь было намного меньше. Пусть в нашем распоряжении были сотни пулеметов и около десятка пушек, которые мы смогли развернуть от берега. Только к ним я выделил полноценные расчеты, у пулеметов же оставил по одному человеку, правда, из своих драгун. Они смогут управиться с ними и в одиночку, всех ведь учили обращению с таким оружием. Но длина фронта обороны была слишком велика, а людей у меня слишком мало. Особенно с учетом того, что большую часть фортов мы уничтожили, попортив при этом достаточно много боеприпасов. А вот проходы в третью линию траншей уничтожить не смогли, пришлось именно там расставить большую часть драгун из взводов тяжелого вооружения, слишком велик был шанс того, что враг ударит оттуда. Пусть и не самое очевидное направление, но для фланговой атаки подходит как нельзя лучше.
Когда подготовка была закончена, началось ожидание. Я прохаживался по траншеям, инспектируя оборону. Видя меня, драгуны и ландверьеры собирались, подтягивались, брались за ручки пулеметов, начинали перебирать ленты или складывать их в бункеры. Другие же не делали лишних телодвижений. Только поднимались на ноги, если сидели и отдавали честь. Если я спрашивал о чем-то, отвечали спокойно и размеренно. Отчитывались, что сделали, и чего не смогли сделать - и почему не смогли.
Я то и дело ловил на себе мрачно-недовольные взгляды лейтенантов. Мало того, что "этот выскочка" умудрился первым заработать капитанские погоны, так еще и командование получил. И теперь даже превосходящие званием офицеры ландвера вынуждены слушаться его. Последним, надо сказать, это тоже не нравилось, но против субординации не пойдешь - приходилось слушать меня.
На всех наложило отпечаток ожидание атаки. Солдаты нервничали, удерживать драгун от стычек с ландверьерами унтерам удавалось все сложней. Частенько доходило до рукоприкладства. Одного рядового даже публично выпороли перед взводом, что было невиданным делом в боевой обстановке. Я не вмешивался в подобные дела, ибо они были уделом унтеров и нечего обер-офицеру совать в них свой нос.
Ожидание затягивалось. Нервы не могут постоянно быть натянутыми, как струна. На третьи сутки люди расслабились. Стычки прекратились. Унтера перестали орать и раздавать зуботычины тут же, как только увидят малейшее нарушение. Настороженными оставались только те, кто дежурил в проходах. Там всегда можно было ждать атаки, а врага не увидишь за милю, как в других местах. Но никаких стычек в этих дозорах, конечно же, не было. Находились там исключительно драгуны, при этом команды старались комплектовать бойцами одних рот, а, главное, куда ссориться, если в любой момент враг может оказаться на расстоянии выстрела. Надо постоянно держать ухо востро.
После очередного утреннего обхода всей линии обороны, я вернулся в свой бункер, чтобы позавтракать с чистой совестью. Припасов в укрепрайоне было вдоволь. Техасские рейнджеры привезли вдобавок к тому, что и без того имелось тут, еще и собственные запасы провианта. Так что с питанием проблем как раз не было, да и с боеприпасами и оружием тоже, медикаментов было вдоволь. Не хватало только людей.
Я трижды отправлял запросы в тыл на получение пополнений. Мне каждый раз отвечали, чтобы держал оборону имеющимися силами, а все войска задействованы на других участках фронта.
На третьи сутки я решил провести разведку. Отправил трех ландвереров в во вражеские траншеи. Враг там был - после короткой перестрелки бойцы вернулись, даже без потерь. Однако и атаковать бостонцы не стали, не поддались на провокацию.
Так и просидели в бетонных траншеях, на расстоянии мили друг от друга, без малого неделю. Пока ко мне, как раз во время завтрака, сразу после обхода линии обороны, не вбежал дежурный связист. На лице молодого парня играла такая улыбка, что я понял - он принес очень хорошие новости. В руке он держал бланк шифрограммы. Едва сдержавшись, чтобы сразу не выпалить новости, а прежде отдать честь и правильно обратиться ко мне.
- Ваше благородие, шифрограмма из штаба бригады, - выпалил он и протянул мне бланк.
Я взял его, развернул, пробежал глазами несколько ровных строчек, затем прочел их внимательней. Поднял взгляд на юношу, он был одет в коричневый комбинезон и гвардейскую каску с пикой. Парень смутился, опустил взгляд, уставившись на собственные сапоги. Зачем-то снял каску, взяв ее под мышку, едва не пропоров пикой форму.
Свет в бункере загородил вахмистр Быковский. Он протопал мимо ландверьера, встал ближе ко мне. Почти небрежным взмахом руки отдал честь.
- Мы тут по вашему приказу бостонских покойников стаскиваем в форты, - доложил он, - чтобы пожечь. Как и сказали, дабы они заразу не распространяли, а то пованивать начали. Так тут ребята заодно барахолят по малости, у кого часы, у кого сапоги, у кого еще что снимут. Мы не препятствуем, себе тоже по малости берем. Трофеи - святое дело. - Он будто даже оправдывался за это мародерство. Оно, конечно, не поощрялось, но и против него я, лично, не возражал. - Так мы у одного офицера ихнего нашли - вот.
Быковский вытащил из-за пояса старинный револьвер с рукояткой сандалового дерева.
- Ваш трофей, - сказал он.
Я взял у него отличный револьвер. За него можно выручить неплохие деньги. Но главным было то, что это было готовое к стрельбе боевое оружие. Немного повозившись, я понял, как проверить, есть ли в барабане патроны. Оказывается, он откидывался вправо вместе с рамкой. Я вынул все патроны, они были тоже непривычного вида, слишком маленькими. В наше время они намного больше, даже в оставшихся образцах легкого ручного оружия.
- Отличное оружие, - сказал я, снова начиная заряжать револьвер..
Все это время бланк шифрограммы лежал у меня на коленке. Но я смотрел не на него. Я снова поднял взгляд на замершего по стойке "смирно" радиста. Тот рискнул поднять глаза, и в этот момент я резко встал, прижал револьвер к левой стороне груди несчастного юноши - и нажал на курок. Выстрел ударил по ушам, прогремев так, что даже мне стоило определенных усилий не вжать голову в плечи. Толстые стены бункера усилили звук выстрела, но при этом я был почти уверен - за его пределами никто ничего не слышал.
Радист начал медленно заваливаться на спину. Я зачем-то левой рукой подхватил его каску с пикой, не дав ей упасть на бетонный пол. Слетевший с моего колена бланк шифрограммы закружился в воздухе. Он спланировал на грудь рухнувшего юноши.
- Забери его, - велел я Быковскому, - и отнеси к нашим мертвецам. Если что, его убил вражеский снайпер по дороге в мой бункер. Ясно?
Снайперы работали с обеих сторон, стараясь выбивать офицеров или связистов. Поэтому все ходили, пригнув пониже головы, и старались пробегать проходы в траншеях как можно быстрей. Они все были под контролем снайперов с обеих сторон.
- Так точно, - равнодушно отдал честь вахмистр.
Прежде чем вскинуть тело радиста на плечо, он снял с его тела шифрограмму и подал мне. Даже читать не стал.
- И передай всем офицерам, чтобы собрались в штабном форте, - добавил я.
- Есть, - ответил Быковский, честь отдать во второй раз он не мог, потому что на плече его лежал труп радиста.
Я в третий раз прочел шифрограмму, которая стоила жизни ландверьеру. В ней говорилось, что война окончена, и бостонские части будут сдаваться. Так как по условиям мирного договора, заключенного между нашими государствами их флот должен немедленно покинуть орбиту Баварии. На эвакуацию времени просто не оставили. Но оставлять их в живых я не собирался.
Они были врагами, вторгшимися на нашу землю, пусть и воспользовавшись глупостью подданных империи. Они убивали наших людей, не только военных и ландверьеров, до всех нас доводили сообщение о резне, учиненной Техасскими рейнджерами в Мюнхене. Вроде бы именно за это их и отправили стеречь дальний укрепрайон, как говориться, куда подальше, с глаз долой, чтоб не мозолили лишний раз.
И теперь мне предлагают брать их в плен!
Нет, как бы то ни было, но в плен не попадет никто из них.
Стены форта, который стал нашим временным штабом, были закопчены изнутри до чернильной черноты. Здесь славно поработали огнеметом, чтобы выжечь всех, засевших внутри рейнджеров. После каждого совещания, когда мы расходились, по траншеям, за нами тянулись цепочки черных следов сажи.
- Сегодня, господа офицеры, - сообщил я собравшимся в штабе, - я получил шифрограмму из штаба бригады. - Я продемонстрировал всем бланк, захваченный мной из бункера радистов. На нем сам же и отпечатал новый текст. Со стандартными радиостанциями учили работать всех офицеров в училище. - К бостонцам подошло крупное подкрепление с орбиты, и они готовятся к масштабному наступлению. Видимо, их разведка донесла, что нас тут меньше, чем могло показаться во время атаки. Бостонцы - не дураки, они просчитали, что раз мы не развиваем успех на этом направлении, значит, надо ударить здесь и сбросить нас в реку. Поэтому надо быть готовыми к атаке, и не дать врагу выбить нас из укрепрайона. Думаю, не надо объяснять, чем это нам грозит.
Офицеры, как драгуны, так и ландверьеры, молчали. Вопросов ни у кого не нашлось. Да и что тут можно было сказать.
- Раз никому нечего сказать, - подвел итог я, - расходимся по подразделениям и готовимся к завтрашней атаке.
Офицеры отдали честь и покинули бункер в порядке старшинства, правда, драгуны выходили, конечно же, первыми. Каждый раз в этот момент я вспоминал наш совет в штабном шатре на противоположном берегу Синей ленты. Я ведь и не думал тогда, что не пройдет и недели, как я буду стоять на месте полковника фон Зелле.
Когда бункер опустел, я вернулся к себе. Обход буду проводить как обычно, ближе к вечеру, перед ужином, чтобы не нервировать бойцов перед грядущим делом. Оказывается, на столе так и осталась лежать шифрограмма, которую принес радист. Я ведь даже не знал его имени, что не помешало мне прикончить его. Распалив огонь в сплющенной сверху гильзе, которую использовал вечерами для освещения бункера, я дал ему разгореться и сунул в пламя оба бланка. И держал до тех пор, пока они не прогорели полностью. От жара пальцы мои надежно защищали толстые перчатки. Черный пепел улетел куда-то в угол выделенного мне помещения.
К утру, когда в наши траншеи должны были явиться бостонцы, все было готово. Через каждые двадцать-двадцать пять метров выставили пулеметы, между каждой парой сидел второй номер, который должен был хоть как-то, худо-бедно, контролировать их, не давая перегреться стволам и подавая стрелкам новые ленты. Малые мортиры и легкие орудия, конечно, не удалось поставить настолько часто, но в данной ситуации они нам не особенно пригодятся. Разве только для того, чтобы не осталось ни одного живого бостонца. Основную работу будут делать пулеметы, именно поэтому я поставил к ним больше людей, иногда даже в ущерб остальному тяжелому вооружению.
Забросив на плечо карабин, я устроился наверху траншеи. Шлем снова остался лежать в бункере, вражеский снайпер мог легко понять, кто я, как раз по эмблеме на нем. Снимать ее, как делали некоторые малодушные офицеры, я не стал, предпочитая просто не носить его. Того же майора Фернера он не спас.
Приложив к глазам окуляры мощного бинокля, я внимательно вглядывался в далекую линию вражеских траншей. И вот, наконец, на ней появились фигурки врагов. Они поднялись ровной шеренгой и медленно пошли в нашу сторону. Даже без моей отмашки, солдаты начали готовиться к бою. Я услышал щелчки пулеметных затворов, чуть слышный скрежет открываемых казенников легких орудий, стук крышек минных ящиков.
- Без приказа не стрелять, - передал я по внутренней связи. - Кто выстрелит до команды - лично прикончу.
- Насколько подпускать будем? - поинтересовался незнакомый голос, скорее всего, кто-то из офицеров ландвера.
- До расстояния уверенного поражения из лучевой винтовки, - ответил я.
- Вас понял, - произнес тот же голос.
- Уверенно идут, сволочи, - пробурчал другой незнакомый голос, наверное, принадлежащий пожилому полковнику ландвера Яну Байеру.
- Попрошу не засорять эфир посторонними репликами, - мрачно бросил начальник связи нашего полка, майор Сорока. Пожилой человек, он так и не поднялся выше из-за тяжелого характера и постоянных придирок ко всем, включая старших по званию и должности, относительно соблюдения радиодисциплины.
Я скользил взглядом по нестройным рядам бостонцев. Среди них мелькали светло-коричневые плащи и широкополые шляпы Техасских рейнджеров, все они носили укороченные стилизованные карабины. Лица их были мрачны - понимали, что ничего хорошего в плену их не ждет, в то время как остальные бойцы, наоборот, улыбались, не скрывая своего веселья. Я всегда считал бостонцев плохими солдатами, не умеющими воевать. У них, конечно, были отличные спецподразделения, и некоторые полки были очень даже ничего, вроде тех же рейнджеров или Пустынных скорпионов, которые стали легендой на выжженных солнцем пространствах спорного мира Ордос. Однако в общей массе наемные войска Соединенных планет были не слишком хороши, особенно из-за своих повышенных требований к условиям жизни на фронте. Как метко сказал когда-то про них Быковский: "Без теплого сортира воевать не станут". Ходили слухи, что несколько раз правительству Соединенных планет приходилось прекращать войны из-за солдатских забастовок.
Вот и теперь обычные бойцы явно глядели на эту сдачу в плен, как на завершение утомительной работы. Им ведь заплатят за участие в боевых действиях в любом случае. Вернутся они домой с победой или же их депортируют по окончании войны. Стимула воевать, в общем-то, нет. Будет им уроком на будущее.
- Враг на расстоянии поражения лучевой винтовки, - сообщил мне Быковский.
- Огонь, - скомандовал я, вскидывая карабин.
И тут же затарахтели пулеметы. Почти залпом грохнули легкие орудия - осколочно-фугасные снаряды взорвались в задних рядах шагающих бостонцев, оставляя в них существенные прорехи. С неприятными хлопками в небо устремились мины из малых мортир - их взрывы уносили меньше людей, но падали они намного чаще. И, конечно же, открыли огонь драгуны и ландверьеры.
Так закончился инцидент на Баварии.
Комиссия по разбору Баварского инцидента, как стали официально называть события, в которых мы принимали участия, больше напоминала трибунал. Ведь разбирала-то она как раз в обстоятельствах расстрела сдающихся бостонцев. Сначала пригласили всех офицеров моего полка, потом ландверьеров, работали с ними почти двенадцать часов. Все это время я просидел на жестком стуле в небольшой приемной перед залом, где заседала комиссия. Мимо меня проходили, отдавая честь, другие офицеры, которых вызывали из существенно более удобно оборудованной общей комнаты. Больше я их уже не видел, значит, в зале, где заседает комиссия, есть вторая дверь. Распространенный психологический эффект. Я знал о нем, но менее действенным он от этого не становился. К тому же, так я не мог встретиться с офицерами и узнать у них, о чем, собственно, расспрашивает комиссия, и сделать на основе их ответов какие-то выводы для себя.
Затем пригласили и меня, но только для того, чтобы сообщить, что на сегодня заседание комиссии завершено и продолжено будет завтра в девять утра.
На следующий день я приехал за десять минут до начала заседания, но в приемной меня уже ждал нервозный лейтенант, сообщивший, что меня, как выяснилось, уже "давно ждут". Я ничего не стал говорить ему, только отдал честь и вошел в зал.
Как и вчера, за длинным столом некими призраками сидели люди в парадной военной форме. Судя по цвету, они были из пехотных и драгунских полков, быть может, кто-то из механизированных войск или артиллерии. Я не мог толком разглядеть их из-за приглушенного света ламп, установленных перед каждым из восьми членов комиссии. О лицах и говорить не приходится.