- Тяжело вам приходится в нашем суровом климате, - сказал я. - Вот сейчас, к примеру, еще не слишком холодно по нашим, конечно, меркам. Бывают такие морозы, что даже в жарко натопленной комнате мечтаешь о лете.
- Давайте не будем о морозе говорить, - предложила Елена. - Мне кажется, от этого мне только холоднее становится.
- Чтобы согреться, - произнес я, - расскажите мне о вашей родине. Вы знаете, я, хоть и бывал уже на нескольких других планетах, но на соседнем материке еще ни разу не был. Как-то вот не заносило.
- У нас тепло, - улыбнулась Елена, - и скучно. Дома говорили или о погоде или о здоровом образе жизни. Если приходили соседи-скотозавочики, то начинались бесконечные беседы о коровах, бычках, разведении и падеже. Даже вспоминать не хочется! И брат-ветеринар говорил тоже только о своих разлюбезных зверушках. Я их, конечно, тоже очень люблю, но нельзя же говорить только о них. Это очень быстро надоедает.
- Однообразие всегда утомляет, - согласился я.
- А меня часто и общение утомляет, - пожала плечами Елена. - Я бывало специально из дома уходила, когда к нам являлись гости. За это меня мама всегда строго отчитывала.
- А почему вы так не любите общение? - удивился я.
- Оно часто утомляет, - ответила Елена. - Это ведь зря потраченное время. Особенно когда беседуешь о падеже скота или болезнях племенных бычков.
Я рассмеялся, даже не приняв этих слов на свой счет. Как-то не хотелось думать, что я могу утомлять ее общением. Согласилась же Елена прогуляться со мной, да еще и по морозу.
- У меня все как раз наоборот, - сказал я. - Ведь в казарме или окопах успеваешь соскучиться по нормальному, человеческому общению. Там ведь разговариваешь только уставными фразами. Бывает, что неделями, кроме "так точно", "никак нет" или "смирно-вольно", ничего не говоришь.
- А мне, наверное, так даже легче было бы, - задумчиво произнесла Елена. - Каждый раз знаешь, что сказать, не надо над каждым словом размышлять. Я ведь переписку люблю за это куда больше живого общение. Всегда есть время как следует обдумать каждую фразу, чтобы не обидеть ненароком того, кому пишешь.
- И часто вам попадаются такие обидчивые? - заинтересовался я.
- Да почти все, - пожала плечами Елена. - Иногда не представляешь, на что может обидеться человек, которого вроде бы хорошо знаешь.
- Вы и из-за этого не доверяете людям? - пришел я ко вполне логичному выводу.
- Ну, вроде того, - неуверенно ответила Елена. - Я не задумывалась над причинами недоверия к людям. Просто не доверяю им и все.
- Вам бы контрразведке работать, - усмехнулся я. - Раз не доверяете никому.
- Я бы хотела служить в армии, - неожиданно призналась она, - но только ни на одной из тех должностей, на каких служат женщины.
- Не устраивает карьера радистки? - сказал я. - Но это все же лучше, чем Три Ка.
- Вот только не надо про Три Ка, - тяжело вздохнула Елена. - Мама дома только про них и могла размышлять, часами втолковывать мне о долге дочери и жены. Наверное, из-за этого я так не люблю пустых разговоров.
- Но ведь не в атаку вам ходить, Елена? - удивился я.- Женщин, даже тех, кто отправляется в армию, берегут, оставляя на самых чистых должностях. Нечего вам делать в окопах, под обстрелом, в ледяной грязи, куда часто приходится нырять лицом, чтобы не угодить под вражеский снаряд.
- Считаете нас, женщин, слишком слабыми для этого? - поинтересовалась Елена. - Думаете, мы не можем наравне с вами нырять в грязь лицом?
- Считаю что вам, - честно ответил я, - этого нельзя делать. Именно для таких вещей и нужны мы, мужчины. Особенно ярко это проявляется на войне. Это слишком мужская забава.
- Война для вас забава? - спросила Елена. - Как для рыцарей Потерянной Родины?
- Это была мрачная окопная ирония, Елена, - произнес я. - Забав на войне хватает. Вот мы, например, еще молодыми унтерами гвардии во время конфликта с Альбионом ловили крысок и развешивали на проволочных заграждениях рядом с колокольчиками.
- Какими колокольчиками? - Елена поежилась то ли от холода, то ли от отвращения перед "окопными забавами".
- На проволоке перед окопами развешивают колокольчики, - объяснил я, постаравшись тоже поскорее уйти от крыс, - чтобы враг, если он хочет пройти через них незамеченным или разрезать проволоку, не смог сделать это. Стоит только зацепить ее, как тут же начинают звонить несколько колокольчиков, предупреждая часовых.
И тут я опомнился. Что я несу? О чем вообще разговариваю с девушкой? О войне! И при этом не похваляюсь подвигами - реальными или мнимыми - как любил делать и мой отец, а рассказываю всякие гнусности, вроде историй о крысах. Права мама, война портит мужчин.
- Вы простите меня, Елена, - сказал я. - Спас вас от рассказов отца, а сам несу какую-то околесицу. Крысами пугаю.
- Не надо извиняться, - замотала головой Елена. - Вы знаете, мне ваши рассказы гораздо интересней тех, которыми потчевал нас с близняшками ваш батюшка. Он все больше про полки, дивизии, соединения. Маневры, наступления и окружения. А у вас как-то все ближе к жизни получается.
- Жизнь только слишком уж неприглядная получается, - буркнул я, все еще злясь на самого себя за глупость. - Зачем это нужно красивой девушке? Вам же никогда не придется побывать в промерзших окопах и крыс ловить тоже.
- Как знать, как знать, - задумчиво протянула Елена. - По всякому может сложиться жизнь.
- Ну уж точно не таким образом, - отрезал я, - чтобы в империи пришлось воевать женщинам.
- Вы так уверенно говорите об этом, - улыбнулась Елена.
- А как иначе? - пожал плечами я. - Не бывало еще за историю Звездной эпохи таких войн, чтобы привлекать приходилось хотя бы резервистов или тех, кто признан ограниченно годным к воинской службе. Сейчас почти не ведут полномасштабных войн, ограничиваются локальными конфликтами на спорных планетах или на тех, что граничат с Фронтиром.
- Как на Баварии? - невинным тоном поинтересовалась Елена.
Я поглядел ей в глаза, но потом понял, что она понятия не имеет о том, что я принимал участие в конфликте с бостонцами. Про инцидент с расстрелом сдающихся солдат и вовсе умолчали.
- Примерно, - согласился я. - А таких глобальных, какие сотрясали Потерянную Родину в Последние века не было ни разу. Так что можете быть уверены, воевать по-настоящему женщинам не придется. Хватит в нашей империи для этого мужчин.
- Будем надеяться на это, - кивнула мне Елена.
Мы остановились. Я продолжал глядеть ей в лицо. И только тут понял, насколько она побледнела от холода. Даже морозный румянец не мог скрыть этого. А уж веснушки, рассыпающиеся по щекам, и вовсе смотрелись будто нарисованные.
- Вы замерзли? - спросил я у нее.
- Очень, - призналась она. - Но я бы хотела еще погулять с вами. Это очень приятно и даже мороз почти не мешает.
Я расстегнул портупею, уронив ее на снег вместе с саблей и револьвером, быстро снял шинель и набросил ее на плечи Елены.
- Прекратите! - воскликнула она. - Вы же до костей промерзните! Нет-нет-нет! Немедленно оденьте шинель!
Но, не смотря на все ее протесты, я запахнул шинель, так что барышня почти утонула в ней.
- Да прекратите же! - отталкивала Елена мои руки. - И вообще, я же говорила вам, что мне очень неприятно, когда ко мне прикасаются малознакомые люди. И чужую одежду я не люблю. Снимите с меня вашу шинель, наконец!
И я сдался. Наверное, никто не поверил бы в это, ни в полку, ни среди других моих знакомых. Несгибаемый офицер, не отступивший перед тевтонским лейтенантом, захвативший вражеский укрепрайон, принявший командование полком и приданными силами. И отступил перед рыжей девушкой.
- Но тогда мы возвращаемся домой, - сказал я, надевая шинель снова. - Я не хочу вас морозить и дальше.
- Простите, пожалуйста, - положила мне руку на предплечье Елена. - Мне очень не нравится чужая одежда, а ваши прикосновения мне совсем не вызывают у меня неприязни. Ничуть.
Я увидел, что она тоже сожалеет об этом инциденте. Ей и самой неприятно за свое поведение, хотя оно было вполне закономерно. Малознакомый человек хватает за плечи, заматывает в свою шинель. Тут на ум может прийти черт-те что.
Когда я надевал портупею с оружием, к нам подошел важный дорожный городовой при шашке и крупнокалиберном пистолете.
- Гхрм, - прочистил он горло и обратился к нам: - Прошу простить. Все в порядке с барышней?
- Да-да, - покивала Елена. - Все хорошо. Просто я не люблю чужой одежды, а господин полковник Нефедоров хотел укутать меня в свою шинель.
- Полковник Нефедоров? - оценивающе поглядел на меня городовой, как будто не мог поверить своим глазам. - Младший сын, сталбыть. Отца родного догнал, а старшего брата перегнал.
Городовой отдал честь и столь же важной походкой удалился.
Мы с Еленой переглянулись и рассмеялись. Преглупая вышла история.
- Идемте домой, - сказал я. - Пока вы совсем не замерзли. А лучше всего возьмем такси.
- Только платить будем... - начала было Елена, но я безапелляционно прервал ее:
- Платить, Елена, буду я, - заявил я. - И никак иначе быть не может. Тут возражений с вашей стороны я просто не приму.
Елена обижено глядела мне в глаза. Видимо, привыкла во всем быть сильной, чувствовать себя едва ли не равным мужчинам. А тут какой-то малознакомый офицер ведет себя так, будто она самая обыкновенная слабая женщина.
- Не обижайтесь, сударыня, - сказал я ей, взяв за плечи. - Но я так воспитан и по-другому вести себя не могу.
Отпустив Елену, я подошел к обочине дороги и поднял руку, тормозя едущее в нашу сторону такси.
А на следующее утро Елена слегла. У нее поднялась температура, начался кашель, да и дышала она с трудом. Понимая, что косвенно причастен к тому, что она заболела, я отправился к ней в комнату, как только узнал о болезни. Несчастная девушка лежала под несколькими теплыми одеялами, в комнате было жарко натоплено, и я в своем легком мундире обливался потом. Однако Елена, одетая в теплую пижаму, чувствовала себя вполне уютно. Она сидела, собрав подушки под спиной, и потихоньку ела горячий бульон.
- Простите, - сказал я ей, присаживаясь на стул у ее кровати. - Заморозил я вас вчера.
- Ничего, - коротко бросила она, глотая еще одну ложку бульона. - Главное, было хорошо общаться с вами.
- И все-таки, мы слишком загулялись по морозу, - покаянно произнес я.
- Вы ничуть не виноваты, - Елена даже ложку отложила, - в том, что у меня не самое крепкое здоровье. Я, вообще, часто болею.
- Так отчего вы не сказали об этом сразу? - поразился я.
- А зачем? - пожала плечами Елена. - Это мое здоровье, и не смотря на него, я не желаю сидеть дома постоянно. Я хотела прогуляться с вами - и мы прогулялись. Я отлично понимала, чем мне это может грозить, так что никакой вашей вины нет. Успокойтесь.
И снова я не узнавал ее. Передо мной сидела недовольная жизнью девушка, которая меня, разве что, терпела и не просила уйти поскорее только из природной вежливости.
- Я очень не люблю, - честно сказала мне Елена, снова берясь за ложку, - когда меня видят слабой и беспомощной.
Это был уже вполне недвусмысленный намек.
Я поднялся, пожелал Елене скорейшего выздоровления. Она в ответ улыбнулась мне, но как-то вымученно. И я поспешил покинуть комнату, чтобы не причинять ей неудобств еще больше.
Дни отпуска стремительно таяли. Скоро мне надо было возвращаться в полк. Дел было невпроворот, и это давило на меня. И достаточно сильно. Расслабился я за это время, а ведь не так и долго отдыхал. Интересно, каково будет отцу возвращаться после нескольких недель? Хотя он-то человек опытный, ему не привыкать.
Снова с Еленой мы повстречались как раз в любимой комнате отца. Небольшом зальчике на втором этаже с камином. Всю обстановку его составляли несколько глубоких кресел и столик, на котором расставляли бокалы или фигуры для шахматной партии. Елена сидела перед камином, забравшись в большое кресло с ногами. В руках она держала стакан, скорее всего, с горячим глинтвейном.
- Весьма разумно, - заметил я, подходя к ее креслу и занимая соседнее. - Глинтвейн зимой - первое дело, а уж когда болеешь, тем более.
- Я люблю глинтвейн, - ответил Елена, куда более теплым голосом, чем при нашей прошлой встрече, - но даже в холодное время его пью редко. Приличным барышням, - она сейчас явно копировала кого-то из институтских наставниц, - нельзя употреблять спиртные напитки, даже легкие, кроме как в тех случаях, когда это необходимо для поправки здоровья. Примерно так же считает и ваша матушка, - добавила она с улыбкой. - Поэтому я стараюсь пользоваться возможностью. Надо же изо всего извлекать выгоду, даже из болезни.
- Вы весьма практичная барышня, - шутливо заметил я.
- Есть такое, - кивнула Елена столь энергично, что едва не пролила горячее вино. - Женщине, если она хочет жить так, как ей нравится, приходится быть крайне практичной, извлекая для себя выгоду изо всего. Нам слишком многого нельзя, а остальное не приветствуется.
Мы замолчали, глядя в пламя камина. Елена при этом еще потихоньку прихлебывала глинтвейн.
- Вы простите меня за прошлый раз, - наконец, произнесла она. - Но я, действительно, совсем не люблю себя беззащитной и слабой. Я и чувствовать себя такой терпеть не могу, а уж когда меня кто-то видит.
- Ничего страшного, - сказал я. - Всегда хотите быть сильной?
- А кто не хочет? - пожала плечами Елена. - Больные и слабые - обуза для остальных.
- Есть такие, кто, как раз, любят быть больными, слабыми, - заметил я, - чтобы о них все заботились, носились с ними... Ну, и все в том же духе.
- Глупость какая, - взмахнула свободной рукой Елена. - На таких нельзя рассчитывать.
- Это верно, - согласился я, и мы снова замолчали.
- Я думаю, завтра можно будет снова прогуляться, - неожиданно предложила Елена. - Мне до смерти надоело сидеть в четырех стенах. Правда, недолго гулять будем, хорошо?
- Простите, Елена, - вздохнул я, - но завтра я возвращаюсь в полк. Отпуск у меня всего неделя, большего позволить себе не могу.
- Снова на войну? - заинтересовалась Елена.
- Возможно, - пожал плечами я. - Тут на все воля командования. Просто наш полк сильно пострадал в последней компании, погибло много офицеров. С солдатами и без меня разберутся, а вот с комсоставом надо работать индивидуально. Да и нельзя надолго бросать полк.
- Вы так говорите, как будто это ваши дети, - улыбнулась Елена, - которых нельзя надолго оставлять одних. Ваш батюшка, когда рассказывает о своем штабе, говорит точно также.
- А в кого я должен был пойти, как не в батюшку, - рассмеялся я.
- Ну уж у матушки вашей характер такой, можно армией командовать, - весело, в тон мне, сказала Елена.
- Что верно, то верно, - согласился я. - Временами все мы ходим у нее по струнке. Не позавидовал бы я солдатам, окажись она их офицером.
Мы снова помолчали, потом еще болтали о разных пустяках, я даже не запомнил толком, о чем именно. Когда Елена допила глинтвейн, я помог ей выбраться из кресла и проводил до двери комнаты.
- Я приду завтра проводить вас, - подмигнула мне на прощание Елена.
На следующее утро провожать меня пришли все. Родители, сестра, близняшки и, конечно же, Елена. Каждый что-то сказал мне на прощание.
Отец крепко обнял, сжал руку и пожелал крепко служить и оправдать возложенное командованием доверие. Мама поцеловала в щеку и попросила в следующий раз либо слать весточки, либо сразу идти к ней, а не усаживаться с отцом и заводить разговоры о войне. Сестра тоже чмокнула в щеку, перекрестила - она была самой религиозной из всех нас - и сказала, что не простит, если я не вернусь домой. Близняшки просто пожелали удачи, я ведь это время почти и не общался с ними.
Последней ко мне подошла Елена. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку, обняла крепко, и, отстранившись, почти прошептала: