Лоури открыл было рот, чтобы закричать, но чуть не захлебнулся соленой водой — он погружался в глубину, видя вокруг себя зеленоватый свет и серебристые пузырьки собственного дыхания, поднимавшиеся на поверхность.
Внезапно он выплыл, судорожно ловя ртом воздух и заглатывая соленую воду, — он был измучен до крайности. Он кашлял и, задыхаясь, силился позвать на помощь. Вдруг он успокоился, обнаружив, что лежать на воде не составляет никакого труда. Покачиваясь — дыхание его вновь стало ровным, — он с тревогой искал глазами Джека Кетча, но палача нигде не было видно. Зато перед ним предстала протянувшаяся вдоль берега длинная полоса джунглей — желтый пляж, омываемый белыми волнами, и гигантские зеленые деревья, нависающие над морем. Голубое небо и голубое море, полнейшая тишина, покой и безмятежность. Лоури с благодарностью созерцал всю эту красоту, удивляясь приятному теплу, разлившемуся по телу. Еще раз бросив взгляд в сторону пляжа, он позабыл про Джека Кетча, хотя смутно помнил, что где-то потерял четыре часа. Он должен их найти во что бы то ни стало, невзирая на все предупреждения, которые получил; надо во что бы то ни стало восстановить в памяти все, чтобы знать наверняка…
Снова начала наползать темнота, подул ветер, который постепенно усиливался, — море заволновалось. Он почувствовал усталость. Внезапно его осенила догадка — в морской глубине подстерегает опасность: ему могут нанести удар и увлечь вниз; а там множество черных и жутких тварей утащат его на дно и разорвут в клочья.
В сгущавшихся сумерках Лоури поплыл к берегу, призвав всю свою волю, чтобы не поддаться слепой панике и не думать о тварях, таившихся в глубине. Ветер ревел, волны бились о берег, он напряг зрение и увидел, что огромные пенистые смерчи вздымаются и опадают, и волны яростно бьются о зубчатую скалу. Он повернулся в сторону. От него ничего не останется, если он попытается вылезти на скалу, и в то же время ясно, что надо как можно быстрее выбраться из воды, ибо в любой момент его может разорвать выплывшее из глубины морское чудовище. Он не мог повернуть назад — море как будто толкало его к торчавшим из воды громадным черным зубьям. Где-то сверкнула молния, разодрав небо на синие лоскуты. Но раскатов грома не последовало — только шумел прибой. Вздымавшиеся волны бросали его на десять футов вверх, потом вниз, унося к скале. Лоури ничего не слышал, не мог дышать. Вода поймала его в ловушку — если он не утонет, то разобьется о риф. Что-то ударило по нему и отшвырнуло в сторону. Удар повторился, и он повернул голову. Кусок дерева! Уже ухватившись за него, он увидел, что деревяшка имела престранную форму, так что прикасаться к ней не стоило. Он почувствовал, что над бревном что-то витает. Поднял глаза. Он увидел книгу, которую держали две руки. И все. Только книгу и пару рук.
— А теперь ухватись покрепче, — произнес какой-то маслянистый голос. — Очень скоро все кончится. Но ты должен крепко держаться, закрыть глаза и видеть и слышать только то, что я говорю. Положись на меня и точно выполняй мои требования…
Казалось, голос замирает и отдаляется, а на самом деле это обессилевший Лоури опустил лицо на мягкую подушку воды, в то время как его онемевшие руки продолжали сжимать деревяшку.
Глава 4
— Ну, давайте-ка. Все будет хорошо. Крепкий сон в тюрьме пойдет вам на пользу. Никогда не понимал, зачем люди напиваются… Ба, да это же профессор Лоури!
Слова донеслись словно сквозь сон; ощущение прикасавшихся к нему рук, наконец, достигло его сознания. Он послушно — с чужой помощью — поднялся с мокрого тротуара, чувствуя, что покрыт синяками и ссадинами.
На улице шел дождь; в свете фонарей капли его казались серебристыми; ночной воздух полнился свежим, замечательным ароматом распускавшейся зелени и возрождавшейся земли.
Его поддерживал старый Билли Уоткинс в темном плаще, с которого текла вода. Когда Лоури еще под стол пешком ходил, старый Билли Уоткинс был молодым констеблем. Однажды он арестовал Лоури за то, что тот катался на велосипеде по тротуару, а потом еще раз, когда поступила жалоба, что Лоури разбил окно; этот-то Билли Уоткинс с нескрываемым почтением, если не с подобострастием, поддерживал сейчас Джима Лоури, профессора «Атуорти». Его белые усы обвисли от дождя, зато с них наконец смыло табачную копоть.
— Интересно, — произнес Лоури, еле ворочая языком, — сколько времени я здесь пролежал?
— По моим подсчетам минут пять, может, шесть. Я как раз проходил здесь, дошел до Чэпел-стрит и тут сообразил, что собирался позвонить из телефона-автомата; вернулся и вижу, вы лежите на тротуаре.
— Который час?
— Наверно, около четырех. Вот-вот рассвет. У вас что, жена заболела? Я видел свет в окнах.
— Нет. Нет, Билли, скорее всего заболел я. Я пошел прогуляться…
— Видимо, не могли уснуть. Я, например, убедился: самое лучшее снотворное — добрый стакан горячего молока.
Вы себя нормально чувствуете?
— Да. Да, кажется, сейчас нормально.
— Вы, вероятно, споткнулись и упали. У вас на лице ссадина, и, похоже, вы потеряли шляпу.
— Да… да, похоже, я потерял шляпу. Я, вероятно, споткнулся. Что это за улица?
— Та, где вы живете. Вон ваш дом, до него не больше тридцати футов. Пойдемте-ка, я помогу вам подняться по ступенькам. Я слыхал, вы подцепили какую-то тропическую заразу. Правда, горничная миссис Чалмерс говорит, что ничего страшного. И что тебя тянет в эти страны, где полно язычников, Джимми, то есть я хотел сказать, профессор Лоури.
— Ну просто это интересно.
— Да, наверно, дело в этом. Вот и мой дед так. Бывало, всю ночь сражается с индейцами, а днем строит железные дороги. Ну, мы пришли. Хотите, я позвоню или…
— Нет, дверь открыта.
— Ваша хозяйка запирала ее, пока вас не было, я и подумал, может, и сейчас заперла. Что-то ты бледный, Джи… профессор. Вы уверены, что не надо вызвать доктора Чалмерса?
— Нет, со мной все в порядке.
— Но вид-то у вас неважный. Ну да вам лучше знать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Билли.
Затаив дыхание, он наблюдал как Билли Уоткинс, ковыляя, спускается с крыльца. Но дорожка была как дорожка — старый Билли дошел до тротуара, обернулся, помахал на прощание рукой и пошел прочь под дождем.
Лоури открыл дверь и вошел. Когда он снимал пальто, на пол натекла лужица.
— Это ты, Джим?
— Да, Мэри.
Она перегнулась через перила, затем, запахнув халат, сбежала вниз.
— Я чуть с ума не сошла. Я уже собиралась позвонить Томми и попросить его, чтобы он пошел тебя искать… Да ты насквозь промок! И на лице ссадина! А что у тебя на руке?
Лоури взглянул на руку, там тоже был синяк и след, как будто его ущипнули. Он содрогнулся.
— Наверно упал.
— Но где? От тебя пахнет тиной.
Его начало знобить, и она — само участие, — бросив на пол пальто и напрочь позабыв о ковре, повела его наверх по лестнице. В старом доме было холодно, а в его комнате — особенно. Раздев мужа, она помогла ему улечься под одеяло и вытерла полотенцем лицо и волосы.
Он чувствовал вкус соленой воды на губах, а в голове вертелась фраза: «Самый низ наверху, конечно!»
— Не надо было мне пускать тебя на улицу.
— Бедная моя Мэри, я заставил тебя волноваться.
— Да это-то ладно. Теперь ты наверняка сляжешь. Почему ты не вернулся сразу, как пошел дождь?
— Мэри.
— Да, Джим?
— Я люблю тебя. Она поцеловала его.
— Ты же знаешь, я бы никогда нарочно не причинил тебе боль, Мэри.
— Конечно, Джим.
— Ты такая добрая, верная и красивая, Мэри.
— Тш. Спать.
Он закрыл глаза, она нежно положила руку ему на лоб. Вскоре он уснул.
Он проснулся с ощущением того, что творится неладное, словно некое существо, находившееся рядом, сейчас сделает с ним что-то нехорошее. Он оглядел комнату, но ничего такого не увидел: ласковые лучи солнца освещали ковер и часть стены, за окном разговаривали прохожие, неподалеку кто-то нетерпеливо сигналил из машины.
Было воскресенье, и ему следовало пойти в церковь. Сбросив одеяло, он встал с постели. Его одежда висела на стуле, однако костюм, который он надевал накануне, был весь заляпан грязью и нуждался в чистке.
— Мэри!
Спит, наверно. Он натянул халат и подошел к двери ее комнаты. Она лежала, выпростав руки из-под одеяла, рот полуоткрыт, волосы сияющим облаком обрамляют прелестное лицо. Она заворочалась и открыла глаза.
— Ах, — произнесла она, проснувшись. — Я проспала, и мы опоздали в церковь. Сейчас приготовлю завтрак и…
— Нет, — сказал Лоури. — Ты в церковь не пойдешь.
— Но, Джим…
— Ты заслужила право хорошенько выспаться. Поваляйся в постели — ты ведь спала не больше трех-четырех часов.
— Но ведь…
— Я поддержу честь семьи и позавтракаю в кафетерии. А ты поворачивайся на другой бок и спи.
— Сон ради красоты?
— Ты и без того красивая. — Он поцеловал ее и, прикрыв за собой дверь, пошел в свою комнату и достал темный костюм.
Приняв ванну и одевшись, он снова на цыпочках приблизился к двери.
— Джим, — сонно пролепетала она, — днем к нам должны прийти гости. Придумай что-нибудь, например, что мне нездоровится. Мне неохота заниматься уборкой.
— Дело твое, дорогая.
— Потом расскажешь, какие туалеты были на женщинах, — сказала она ему вслед.
Лоури был почти счастлив, когда спускался с крыльца. Но на последней ступеньке он остановился, боясь взглянуть на дорожку. Он медлил, пока любопытные взгляды прохожих не заставили его сдвинуться с места. В это утро дорожка была твердой, и, вздохнув с облегчением и чуть ли не с радостью, он пошел по улице, на ходу раскланиваясь со знакомыми.
Кафетерий был почти пуст, на дальнем конце стойки повар в голубом переднике пил кофе и курил сигарету. Он нахмурился при виде входящего, но, разглядев, что это Лоури, просиял.
— А, профессор! Не видал вас с тех пор, как вы вернулись. Лоури пожал мягкую влажную руку Майка.
— Был очень занят. Приготовьте мне яичницу с ветчиной и кофе, Майк. И постарайтесь побыстрее, ладно? Я опаздываю в церковь.
— Колокол еще не звонил, — сказал Майк, ставя на огонь сковороду и мастерски разбивая яйца свободной рукой.
— Приятно возвратиться в цивилизованное общество? — осведомился Майк, ставя еду перед Лоури.
— Видимо, да, — рассеянно бросил Лоури.
Лоури ел медленно, поскольку в голове роилось множество мыслей: опять и опять всплывали в памяти слова Томми, его жутковатые предсказания, — а ведь жестокость не была ему свойственна. Он чувствовал, как между ним и Томми разверзается пропасть уже во время их разговора: ему было не по себе с Томми Уилльямсом, и это было более чем странно. Ведь когда-то они с Томми кровью скрепили мальчишескую клятву верности.
Уже доедая, Лоури обнаружил, что пища не имеет вкуса — в него медленно проникал страх. А чего ему, собственно, бояться? Вдруг в комнате стало душно, и он торопливо полез в карман за мелочью, чтобы расплатиться. Положив на прилавок пятидесятицентовик, он взглянул в зеркало над кофейниками. Его лицо, осунувшееся и изможденное, и…
В зеркале отражалось что-то еще, прятавшееся за ним! Уродливое, ужасное нечто, медленно вползавшее ему на спину!
Он резко повернулся.
Ничего.
Он посмотрел в зеркало.
Ничего.
— Сорок центов, — сказал Майк.
— А?
— Что с вами? Плохо себя чувствуете или что? Яйца вроде были свежими, а?
— Да, — сказал Лоури. — Да. Яйца были свежими.
— Вы забыли сдачу, — крикнул Майк ему вслед.
* * *
Но Лоури уже вышел на улицу и быстро зашагал прочь, изо всех сил стараясь не бежать, не оглядываться и справиться с тошнотворным оцепенением, которое, того и гляди, его парализует.
— Привет, Джим.
Он вздрогнул, но увидев, что это был Томми, невероятно обрадовался.
— Привет, Томми.
— Ты скверно выглядишь, старина, — сказал Томми. — Тебе надо заняться своей малярией, а то как бы микробы не проели тебя насквозь.
— Со мной все в порядке, — с улыбкой отозвался Лоури. Судя по темному костюму и темному пальто, Томми направлялся в церковь. «На редкость красивый парень», — подумал Джим.
— Ты аккуратно принимал лекарство?
— Лекарство?
— Хинин или что ты там принимаешь.
— Нет. Но я себя сносно чувствую. Слушай, Томми, я и не помню, чтобы я был так рад кого-нибудь видеть. Томми улыбнулся во весь рот.
— И я рад тебя видеть, Джим.
— Мы уже так давно дружим, — сказал Лоури. — Сколько лет прошло?
— Без малого тридцать четыре. Но не будем об этом.
— Ты в церковь?
— Конечно. А куда же еще?
— Ну… — Лоури пожал плечами и почему-то хмыкнул.
— Сколько раз мы встречались на этом углу приблизительно в один и тот же час, — сказал Томми. — А где Мэри?
— Она плохо спала ночью и осталась дома.
— Хотел бы я сделать то же самое. Пастор Бейтс редкая зануда; по-моему, он не слыхал о Ветхом завете, пока я его не просветил за очередным томительным чаем, который устраивала его жена.
— Томми… Томми, я хочу у тебя кое-что спросить.
— Валяй, старина.
— Томми, я ведь ушел от тебя вчера без четверти три?
— Что-то около того, если мне не изменяет память.
— И я ушел, да?
— Конечно, ушел, — ответил Томми, весьма заинтригованный.
— И выпил я всего одну рюмку?
— Совершенно верно. Я вижу, тебя это очень беспокоит. Не хитри со старым провидцем. В чем дело?
— Томми, я потерял четыре часа.
— Подумаешь, беда какая! Я потерял тридцать девять лет.
— Томми, я серьезно. Я потерял четыре часа и… шляпу. Томми расхохотался.
— Ничего смешного, — сказал Лоури.
— Джим, когда ты смотришь на меня с глубокомысленным видом и сообщаешь, что места себе не находишь из-за шляпы, по-моему, это забавно. Не обижайся.
— Я потерял четыре часа. И не знаю, что произошло в течение этого времени.
— Ну что ж, это действительно досадно. Но у тебя в запасе есть множество других часов и других шляп. Выкинь это из головы.
— Не могу, Томми. С тех пор, как я потерял четыре часа, со мной все время что-то творится. Творится неладное, — Он вкратце поведал Томми о событиях минувшей ночи.
— Вниз по лестнице, — откликнулся Томми, на сей раз очень серьезно. — Да. Теперь я понимаю — и понимаю еще кое-что.
— Что все это значит? — умоляюще спросил Лоури. Некоторое время Томми шел молча, затем, увидев, что они уже подходят к церкви, где толпится народ, остановился.
— Джим, ты мне не поверишь.
— Я готов верить чему угодно.
— Помнишь, что я тебе вчера сказал? О твоей статье?
— Думаешь, статья имеет к этому отношение?
— Да. Я в этом убежден. Джим, ты занял непримиримую, если не сказать оскорбительную позицию в отношении предмета, который обходили стороной, по меньшей мере, сто лет.
— Оскорбительную? Кого я оскорбил?
— Джим, трудно подобрать такие слова, чтобы ты тут же не встал на дыбы. На твоем месте я бы больше не пытался найти шляпу.
— Но… но я почему-то уверен, что если я ее не найду, вся эта история сведет меня с ума!
— Спокойно. Уж лучше сумасшествие, чем смерть. Слушай, Джим, все эти штуки, про которые ты рассказывал… в общем, тут действуют сверхъестественные силы. Да, да, я знаю, ты начнешь возражать. В наше время никто не верит в сверхъестественное. Дело твое. Но именно с подобным ты и столкнулся. Разумеется, не с теми, настоящими силами, которые еще могут вступить в игру…
— Ты имеешь в виду дьяволов и демонов?
— Это было бы слишком конкретно.
— Что же тогда?
— Сперва Джебсон. Потом четыре часа и шляпа. Кстати, Джим, у тебя на теле нет никакой отметины, которая появилась после того, как ты от меня ушел?
— Есть. — Лоури задрал рукав.
— Хм. Очень странно. Похоже на отпечаток заячьей лапки.
— И что?
— Ничего, забудем об этом, — сказал Томми. — Послушай, Джим. Вчера я был в дурном расположении духа и резко высказался о твоей статье. Разумеется, она пришлась мне не по нутру — я предпочитаю верить в существование сверхъестественного, иначе жизнь была бы невыносимо скучна. Но сейчас я соглашаюсь с твоим мнением. Джим, не сомневайся, я помогу тебе по мере своих сил. Но пока я могу только разубедить тебя в том, что сам же тебе внушил. У тебя просто разыгралась малярия, а врачи это проглядели. На какое-то время у тебя затуманился рассудок, ты где-то бродил и потерял шляпу. Запомни хорошенько. Малярия спровоцировала провал в памяти, а шляпу ты потерял, пока бродил. Я твой друг и пожертвую чем угодно, лишь бы ты был спокоен. Понимаешь?