Но одного взгляда на некоторые снимки достаточно, чтобы заставить меня содрогнуться, Роджер. Что, если мы натолкнулись на секту, которая практикует человеческие жертвоприношения? Или похуже — массовые убийства? Мне стыдно признаться, но в данный момент я напуган как никто другой на всем белом свете. Я мог бы сказать тебе всё это с глазу на глаз, но мне кажется важным зафиксировать свои подозрения на бумаге, если начнется расследование. Господи, дорого бы я дал, чтобы никогда не знать этого чертового Карлоса Детвейлера.
Спустись ко мне как можно скорее и взгляни на всё это, хорошо? Я пока не уверен, должен ли позвонить в полицейский участок Сентрал-Фолса.
Джон
Краткое содержание первой части
Джон Кентон, учившийся в Брауновском университете, специалист по английскому языку, бывший президент литературного общества, столкнулся с суровыми реалиями: теперь он — один из четырех редакторов в третьесортном нью-йоркском издательстве «Зенит Хаус», выпускающим книги в мягкой обложке.
«Зениту», который занимает последнее 15-е место в списке аналогичных издательств, принадлежат два процента рынка книг в мягкой обложке. Все работники «Зенита» опасаются, что родительская корпорация «Апекс» выставит их издательство на продажу, если в 1981-м году ситуация с продажами радикально не изменится… что выглядит маловероятно с учетом слабой сети распространения книг.
4 января 1981 года Кентон получает письмо-заявку от Карлоса Детвейлера, проживающего в городе Сентрал-Фолс, штат Род-Айленд. Детвейлеру 23 года, он работает в местном цветочном магазине и пытается сбыть свою книгу «Правдивые истории о заражениях демонами». Кентон прекрасно понимает, что у Детвейлера нет никакого писательского таланта… но он также прекрасно знает, что этим талантом не обладает практически никто из писателей, с которыми сотрудничает «Зенит» (доказательством является тот факт, что бестселлером «Зенита» оказалась серия книг «Мачо Мэн»). Он просит Детвейлера выслать несколько глав из книги и краткое описание сюжета. Вместо этого Детвейлер высылает полностью всю книгу, которая превзошла самые худшие опасения Кентона, надеявшегося, что ее можно будет переписать и предложить поклонникам «Ужасов Амитивилля». Но самым кошмарным из всего этого оказались присланные фотографии. Некоторые были очевидными подделками, но на четырех фотоснимках отчетливо видно человеческое жертвоприношение, реалистичное до отвращения: вскрытая грудная клетка старика и извлеченное из него кровоточащее сердце.
История, рассказанная в эпистолярном жанре, продолжается письмом Джона Кентона его невесте, Рут Танака, которая работает над кандидатской диссертацией в Калифорнии.
30 января 1981 года
Дорогая Рут,
Мне тоже было приятно поговорить с тобой вчера вечером. Несмотря на то, что ты находишься на другом конце страны, я не знаю, что бы без тебя делал. Наверное, это был худший месяц в моей жизни, и без тебя и твоей поддержки не представляю, как бы я его пережил. Поначалу я испытал сильный шок и отвращение от тех фотографий, но потом обнаружил, что можно ко всему привыкнуть, и Роджер, несмотря на то, что пытается играть роль сварливого редактора из рассказа Дэймона Раньона[23] (или из пьесы Бена Хекта,[24] не помню), оказался настоящим другом с золотым сердцем. Когда всё это навалилось на меня, он не переставал оказывать мне поддержку.
Страх плох, но гораздо хуже ощущение собственной глупости. Когда человек напуган, он может призвать себе на помощь свое мужество. Когда он унижен, ему остается лишь позвонить своей невесте, находящейся далеко, и поплакаться ей в жилетку. Поэтому хочу поблагодарить тебя — за то, что была всё это время со мной, за то, что поняла меня… и не окрестила меня старой истеричной дамой, шарахающейся от всякой тени.
После вчерашнего нашего разговора мне позвонил Бартон Иверсон, начальник полиции Сентрал-Фолса. Он был в высшей степени выдержан, однако позволь мне для начала восстановить всю цепочку событий с момента получения рукописи Детвейлера в прошлую среду. Понимаю твое вчерашнее замешательство, но теперь после ночного сна, надеюсь, я смогу объяснить всё лучше (и без участия «Ма Белл»,[25] бьющей по карману!)
Кажется, я говорил тебе, что реакция Роджера на фотографии с жертвоприношением была мгновенной и незамедлительной. Он примчался ко мне, сломя голову, оставив двух оптовых торговцев ждать в его офисе (по-моему, Фланнери О’Коннор[26] однажды сказала, что хорошего оптового торговца еще нужно поискать), и когда я показал ему снимки, он побледнел, зажал рукой рот и издал странный звук, словно подавился, из чего я сделал вывод, что, скорее всего, был прав относительно качества фотографий (хотя в данном контексте слово «качество» — неудачное слово, но более подходящего я не могу подобрать).
Он постоял молча минуты две, затем сказал мне, что следует позвонить в полицию Сентрал-Фолса, но больше никому ни о чем не распространяться.
— Всё же они могут оказаться подделками, — сказал он, — но лучше не рисковать. Положи их обратно в конверт и не прикасайся к ним больше. Там могут быть опечатки пальцев.
— Но они не похожи на подделки, — сказал я. — Не правда ли?
— Не похожи.
Он вернулся к оптовым торговцам, а я позвонил в полицейский участок Сентрал-Фолса, это был мой первый разговор с Иверсоном. Он внимательно прослушал весь мой рассказ, а затем взял номер моего телефона. Он сказал, что перезвонит через пять минут, но причину не объяснил.
Он перезвонил приблизительно через три минуты и велел отнести фотографии в 31-й полицейский участок на Парк Авеню Саут 140, после чего нью-йоркская полиция перешлет фотографии с жертвоприношением в Сентрал-Фолс.
— В три часа дня мы их получим, — молвил он. — А может, и раньше.
Я спросил его, что он собирается делать до той поры.
— Ничего особенного, — ответил он. — Отправим полицейского в штатском в этот цветочный дом и выясним, работает ли еще там Детвейлер или уже нет. Надеюсь, что это не вызовет подозрений. До тех пор, пока я не увижу фотографий, мистер Кентон, ничего больше я сделать не могу.
Я с трудом удержался, чтобы не сказать ему, что он может сделать гораздо больше. Я не хотел, чтобы Иверсон меня отфутболил, как типичного нахального нью-йоркца, и не хотел раздражать этого парня своей суетой. В конце концов, напомнил себе я, Иверсон ещё не видел фотографий. Наверное, в данных обстоятельствах он действовал максимально оперативно, ведь у него был только звонок от незнакомца, незнакомца, который запросто мог оказаться чудаком.
Я добился от него обещания, что он перезвонит мне сразу, как только получит фотографии, а потом отправился с фотоснимками в 31-й полицейский участок. Там уже меня ждали: сержант Тиндейл встретил меня в приемной и взял конверт с фотографиями.
Он также взял с меня слово, что я останусь в участке, пока мне не сообщат.
— Имеете в виду начальника полиции Сентрал-Фолс…
— Нет, не его, — сказал Тиндейл, словно я спросил о дрессированной обезьянке. — Нас.
Малышка, все фильмы и романы соответствуют действительности в том, что проходит совсем немного времени, и ты уже сам начинаешь чувствовать себя преступником. И вот ты ждешь, как кто-то повернет лампу с ярким светом тебе в глаза, закинет ноги на старый, полуразвалившийся стол, откинется назад, выдохнет сигаретный дым тебе в лицо и спросит: «Отлично, Кармоди, так где же ты спрятал трупы?» Сейчас я могу посмеяться над всем этим, но тогда мне было явно не до шуток.
Я хотел, чтобы Тиндейл взглянул на фотографии и поделился со мной своим мнением, подлинны они или нет, но он просто прогнал меня, напомнив напоследок «держаться рядом», как он выразился. Начался дождь, я не смог поймать такси, и, пройдя семь кварталов обратно к «Зенит Хаус», я промок. Я также съел полтаблетки от живота.
Роджер был в моем кабинете. Я спросил его, ушли ли оптовые торговцы, и он махнул рукой в их направлении.
— Отправил одного обратно в Куинс,[27] а другого — в Бруклин, — ответил он. — Воодушевлены. Они продадут по 50 копий книги «Муравьи из ада». Тупицы.
Он закурил.
— Что сказали копы?
Я повторил слова Тиндейла.
— Звучит зловеще, — сказал он. — Дьявольски зловеще.
— На твой взгляд, они подлинны, да?
Он поразмышлял, затем кивнул.
— Подлинны на сто процентов.
— Хорошо.
— Что ты увидел в этом хорошего? Нет ничего хорошего ни в грамме этой истории.
— Я хотел сказать…
— Да, я знаю, что ты хотел сказать.
Он встал, отряхнул по привычке свои брюки и попросил перезвонить ему, если я узнаю что-то новое.
— И никому ни слова.
— Херб пару раз заглянул сюда, — сказал я. — По-моему, он решил, что ты увольняешь меня.
— Неплохая мысль. Если он спросит тебя напрямую…
— Соврать ему.
— Правильно.
— Всегда приятно соврать Хербу Портеру.
Он остановился у двери, собираясь что-то сказать, но в этот момент в комнату зашел, толкая перед собой мусорную корзину с отклоненными рукописями, Ридли, ответственный за почтовые отправления.
— Ты здеся пачти всё утра, мист Адлер. Сабираишся увалнят миста Кентана?
— Убирайся отсюда, Ридли, — сказал Роджер, — и если не перестанешь позорить свою расу этим отвратительным произношением, я уволю тебя.
— Слушаюс! — ответил Ридли и покатил мусорную корзину дальше. — Ужо ушол, ужо ушол!
Роджер взглянул на меня и в отчаянии закатил глаза.
— Как только — так сразу, — повторил он и вышел из моего кабинета.
После обеда начальник полиции Иверсон позвонил мне. Их человек установил, что Детвейлер работает в цветочном доме, который представляет собой аккуратное длинное здание на улице, «идущей под гору» (выражение Иверсона). Его человек зашел туда, купил пару красных роз и вышел оттуда. Его обслужила миссис Тина Барфилд, собственница магазина, согласно документам, которые полиция получила из мэрии. На парне был бейдж с именем Карлос; он принес розы, подрезал их и упаковал букет. Человек Иверсона дал ему лет 25, сказал, что тот темноволос, неплох собой, но полноват. Карлос был очень напряжен и почти не улыбался.
За магазином была расположена невероятно длинная оранжерея. Человек Иверсона сделал замечание по этому поводу, и миссис Барфилд ответила ему, что оранжерея длиной с квартал и ее называют «маленькими джунглями».
Я спросил Иверсона, получил ли он фотографии по телеграфной связи. Он ответил, что еще не получил, но подтвердил, что Детвейлера они обнаружили. Признаюсь, Рут, это принесло мне некоторое облегчение.
Короче, акт третий, сцена первая — интрига сходит на нет, как мы, писатели, любим говорить. Мне позвонил сержант Тиндейл из 31-го полицейского участка и сообщил, что полиция Сентрал-Фолс получила фотографии и Иверсону достаточно было одного взгляда, чтобы приказать доставить Карлоса Детвейлера в участок для допроса. Тиндейл хотел, чтобы я немедленно явился в 31-й участок и написал заявление.
Я должен был принести рукопись «Заражений демонами» и всю переписку с Детвейлером. Я сказал Тиндейлу, что хотел бы перед этим снова поговорить с Иверсоном. На самом деле, я планировал сесть на поезд «Пилигрим» на Пенн-стейшн[28] и…
— Пожалуйста, никому не звоните, — сказал Тиндейл. — И никуда — НИКУДА, слышите, мистер Кентон? — не ходите, пока вы не пришагаете сюда и не напишете заявления.
Этот день приносил одни расстройства, и я был совершенно взвинчен. Мои нервы сдали, и, похоже, я не выдержал.
— Вы говорите со мной как с подозреваемым.
— Нет, — ответил он. — Нет, мистер Кентон.
Пауза.
— На данный момент — нет.
Еще одна пауза.
— Но фотографии он отправил именно вам, я не ошибаюсь?
На мгновение я был так поражен, что только молча открывал и закрывал рот, как рыба. Наконец, я сказал:
— Но я же объяснил это.
— Объяснили. А теперь придите сюда и объясните это в письменном виде, пожалуйста.
И Тиндейл повесил трубку, оставляя меня одновременно с чувством гнева и ощущением нереальности происходящего, но если быть честным, Рут, то по большей части с чувством глубоко поселившегося во мне страха.
Я заглянул в кабинет Роджера, наскоро рассказал ему о происходящем, стараясь оставаться в рамках здравомыслия, и направился к лифту. В этот момент из комнаты, где хранится почтовая корреспонденция, вышел Ридли, который катил свою тележку, на этот раз пустую.
— Нарушыли закон, мист Кентан? — прошептал он хрипло, когда я проходил мимо него. Говорю тебе, Рут, в тот день ничто не улучшало моего душевного спокойствия.
— Нет! — крикнул я так громко, что двое человек, поднимавшихся в вестибюль, обернулись на меня.
— Патаму шта если вы нарушыли, то мой кузэн Эдди — атличный адвакат. Дасэр!
— Ридли, — спросил я, — в каком университете ты учился?
— В Ко’нелле, мист Кентан, и эта была правда класна, — ухмыльнулся Ридли, демонстрируя белоснежные, как клавиши фортепьяно, зубы (и такие же многочисленные, что трудно было поверить, настоящие ли они).
— Если ты учился в Корнелльском университете,[29] — сказал я, — то скажи, ради Бога, почему ты так разговариваешь?
— Как так, мист Кентан?
— Неважно, — ответил я, бросив взгляд на часы. — Всегда приятно подискутировать с тобой на философские темы, Ридли, но у меня назначена встреча, и мне нужно бежать.
— Дасэр! — воскликнул он, вновь сверкая своей неприличной улыбкой. — Но если вам нужон номир маего кузэна Эдди…
Но к тому времени я сбежал от него в вестибюль. Отвязавшись от Ридли, всегда испытываешь облегчение. Наверное, кощунственно так говорить, но лучше бы Роджер уволил его, потому что глядя на эту широченную ухмылку, больше похожую на клавиши фортепьяно, каюсь, я не удивлюсь, если выяснится, что Ридли заключил договор, согласно которому он будет пить кровь белых людей, когда грянет апокалипсис. Конечно же, вместе со своим кузеном Эдди.
Ладно, забудь обо всём этом. Я уже стучу по клавишам пишущей машинки больше полутора часов, и мое письмо начинает превращаться в повесть. Итак… акт третий, сцена вторая.
В полицейский участок я пришел поздно, вновь насквозь промокший: такси на улице не было, а дождь превратился в ливень. Только январский дождь в Нью-Йорке может быть таким холодным (Калифорния с каждым днем выглядит для меня привлекательнее, Рут!)
Тиндейл взглянул на меня, слабо улыбнулся и сказал:
— Полиция Сентрал-Фолса только что отпустила вашего писателя. Не было такси, да? Их никогда не поймаешь во время дождя.
— Они отпустили Детвейлера? — спросил я недоверчиво. — И он не наш писатель. Я от него шарахаюсь, как от чумы.
— Ну, ваш или не ваш, но вся эта история оказалась бурей в стакане воды, — сказал он, предлагая мне чашку кофе, которая, наверное, была самой мерзкой чашкой кофе, которую я когда-либо пил в своей жизни.
Он отвел меня в свободную комнату, это я расценил как акт милосердия с его стороны; у меня возникло, вероятно, параноидальное, но довольно сильное чувство, что люди, находящиеся в помещении для инструктажа в полицейском участке, украдкой поглядывают на преждевременно лысеющего редактора в дурацком твидовом костюме.
Похоже, эта история никогда не закончится. Примерно через 45 минут после того, как фотографии были доставлены по телеграфной связи в Сентрал-Фолс, и примерно через 15 минут после того, как был доставлен сам Детвейлер (не в наручниках, но в сопровождении двух здоровяков в синих костюмах), в участок явился полицейский в штатском, который прорабатывал цветочный дом после моего первого звонка. Всё это время у него были дела в другой части города.
Тиндейл сказал, что они поместили Детвейлера в маленькой комнате для допросов и оставили там одного, чтобы «обработать» его и заставить понервничать. Полицейский в штатском, который подтвердил то обстоятельство, что Детвейлер по-прежнему работает в цветочном доме, разглядывал фотографии сеанса с жертвоприношением в тот момент, когда из своего кабинета вышел начальник полиции Иверсон и направился в комнату для допросов, где был заперт Детвейлер.