В некоторых местах большой риф, окаймлявший остров, уходил в глубину почти отвесной стеной кораллов. Необыкновенно увлекательно было скользить вдоль этого обрыва, спугивая великолепно окрашенных рыб, живущих в трещинах и углублениях. Джонни не раз пытался найти в справочниках института названия самых ярких из этих порхающих обитателей рифа, но натыкался чаще всего лишь на непроизносимую латинскую классификацию.
Кое-где со дна неожиданно вздымались, доходя почти до самой поверхности, остроконечные скалы. Мик называл их шестами. Иногда они напоминали Джонни зазубренные утесы Большого каньона у него на родине. Однако они не были созданием сил эрозии. Наоборот, они медленно росли на костяках бесчисленных, уже умерших кораллов. Живым был только тонкий слой, а под ним находилась известковая масса, достигавшая трех-шести метров в высоту и весившая много тонн. При плохой видимости — после шторма или ливня — вдруг, словно из тумана, возникали перед водолазом эти каменные чудовища.
Почти все они были изрыты пещерами, которые населяло множество обитателей. Не стоило соваться туда, если не знаешь, кто хозяин этого дома. Там могла сидеть угревидная мурена, непрерывно разевающая и захлопывающая свою отвратительную пасть. Или семейство дружелюбных, но отнюдь не безобидных рыб-скорпионов, иглы их топорщились, словно перья у рассерженного индюка, а наконечники игл были ядовиты.
В больших пещерах жила обычно американская треска или морской окунь. Некоторые из них были гораздо больше Джонни, но не могли нанести никакого вреда и сами испуганно шарахались в сторону при его приближении.
Вскоре Джонни научился различать породы рыб и узнал, где они водятся. Морские окуни никогда не уплывали далеко от своих отдельных квартир, и Джонни вскоре стал относиться к некоторым из них, как к близким друзьям. У одного покрытого шрамами ветерана в нижней губе торчал рыболовный крючок с обрывком лески. Несмотря на столь неудачный опыт общения с человечеством, эту рыбу нельзя было назвать недружелюбной — она позволяла Джонни подплыть к себе так близко, что он мог погладить ее.
С морскими окунями, муренами, рыбами-скорпионами и другими постоянными обитателями здешнего подводного мира Джонни свел короткое знакомство. Однако случалось, что в этот мир заплывали с больших глубин неожиданные гости, поднимавшие переполох. Но тем-то и был привлекателен риф, что никогда не угадаешь заранее, с кем тебе доведется встретиться на этот раз, даже в таком месте, которое ты знаешь как свои пять пальцев.
Чаще всего сюда заплывали, разумеется, акулы. Джонни навсегда запомнил свою первую встречу с акулой. Это случилось, когда однажды он и Мик ускользнули от своего эскорта, выплыв в море на час раньше обычного. Он совсем не заметил ее приближения. Акула появилась внезапно — торпеда идеально обтекаемой формы. Она приближалась к нему медленно, не шевел ни единым плавником, казалось, без всяких усилий, такая красивая и изящная, что мысль об опасности просто не могла прийти в голову. Только когда она оказалась метрах в шести, Джонни заволновался и поискал глазами Мика. Он увидел своего друга неподалеку, прямо, над собой, и облегченно вздохнул. Мик спокойно наблюдал, держа, однако, наготове ружье, заряженное копьем.
Как и большинство ее сородичей, акула была просто любопытна. Она разглядывала Джонни холодным, неподвижным взором, таким непохожим на умный дружелюбный взгляд дельфинов, и отвернула в сторону лишь в трех метрах от мальчика. Джонни успел рассмотреть рыбу-лоцмана, плывшую перед ее носом, и присосавшегося к ней спиной прилипалу — этого океанского безбилетника, который пользуется присоском, чтобы всю жизнь ездить зайцем.
С акулой ничего не поделаешь — аквалангисту остается только проявить выдержку, следить за ней, ничего не предпринимая, и надеяться, что она поведет себя так же. Если не растеряешься, она обычно уходит. Пловец, пытающийся спастись бегством от акулы, не заслуживает уважения — она свободно делает около 50 миль в час, а пловец-аквалангист примерно пять.
Страшнее любой акулы были барракуды, стаями плававшие вдоль края рифа. Впервые увидев, как вокруг него замелькали, словно серебристые пики, враждебно глядевшие существа с хищно выставленными вперед челюстями, Джонни от души обрадовался, что вверху покачивается на волнах его акваплан. Барракуды были не очень велики — не больше метра в длину, но в стае их насчитывались сотни; они образовали в воде живую стену, замкнутый круг, в центре которого оказался Джонни. Чтобы лучше рассмотреть его, барракуды описывали сужающиеся спирали и подступали все ближе и ближе. И вот уже Джонни ничего не видел, кроме их блестящих тел. Он размахивал руками и кричал в воду, но на барракуд это не производило никакого впечатления. Они неторопливо осмотрели его, потом без какой-либо видимой причины внезапно повернулись и исчезли в голубой дали.
Джонни выплыл на поверхность и, крепко вцепившись в акваплан, начал взволнованно советоваться с Миком. Время от времени он погружал голову в воду, чтобы проверить, не вернулась ли волчья стая.
— Они тебя не тронут, — успокоил его Мик. — «Куды» — трусы. Подстрелишь одну — все остальные бросаются наутек.
Джонни успокоился и при следующей встрече с барракудами уже не испугался. Все же он и потом не испытывал особого удовольствия, когда серебристые охотники окружали его, подобно флоту космических кораблей из чуждых миров. Ведь может случиться такое — одна из барракуд отважится пойти на риск, и тогда вся стая…
Исследовать риф оказалось не так-то просто — он был слишком велик. Большая часть его находилась далеко за пределами, доступными пловцу, а на горизонте виднелись участки, где вообще никто не бывал. Джонни часто хотелось попасть в такие необследованные места, но он не отваживался — на обратный путь наверняка не хватит сил. Решение трудной задачи озарило его однажды, как раз тогда, когда они с Миком усталые возвращались домой, толкая перед собой акваплан, нагруженный полусотней килограммов рыбы.
Мик отнесся к его идее скептически: великолепно, но вряд ли осуществимо.
— Непросто сделать упряжь для дельфинов, — сказал он. — Они такие скользкие, что никакая сбруя не удержится.
— Я хочу придумать что-нибудь вроде эластичной шлеи, перед самыми плавниками. Если ее сделать достаточно широкой и плотно прилегающей, она не будет соскальзывать. Но пока не стоит никому рассказывать, а то засмеют.
Это было благое, но невыполнимое намерение. Всем хотелось знать, зачем понадобились губчатая резина, эластичная ткань, нейлоновые веревки и куски пластика причудливой формы. Так что они вынуждены были во всем признаться. Провести первые опыты тайно тоже оказалось невозможньм.
Прилаживать упряжь на Сузи пришлось при таком стечении публики, что Джонни от смущения готов был сквозь землю провалиться.
Тем не менее он застегивал пряжки на полосках ткани, обмотанных вокруг тела дельфина, стараясь сохранять невозмутимость и пропуская мимо ушей бесчисленные шутки и советы. Сузи полностью доверилась Джонни и не выказывала никакого недовольства, словно решив раз навсегда, что он не причинит ей никакого вреда. Для нее это была удивительная новая игра, правилам которой она охотно подчинялась.
Упряжь охватывала переднюю часть веретенообразного тела дельфина, Джонни надеялся, что плавники — хвостовой и спинные — не дадут ей соскользнуть назад. Он позаботился о том, чтобы дыхало, расположенное в верхней части головы, оставалось свободным. Дельфины дышат через него, когда выплывают на поверхность, при погружении же отверстие автоматически закрывается.
Джонни привязал к упряжи нейлоновые поводья и сильно дернул. Вс сбруя держалась как будто прочно. Тогда он прикрепил другие два конца к акваплану Мика и взобрался на доску.
Едва Сузи потянула акваплан от берега, в толпе послышались насмешливые напутствия. Дельфину не понадобилось никаких приказаний; Сузи, как всегда, быстро разобралась в положении дел и прекрасно поняла замысел Джонни.
Джонни подождал, пока они удалятся от берега на несколько сот метров, и нажал клавишу коммуникатора со словом «налево». Сузи повиновалась немедленно. Он попробовал сигнал «направо», и она снова послушалась. Акваплан двигался уже гораздо быстрее, чем мог бы плыть Джонни, а Сузи не делала никаких видимых усилий.
Они направились прямо в море. Джонни пробормотал: «Ну, я им покажу!» и тут просигналил: «Быстро». Акваплан слегка подскочил и понесся по волнам: Сузи дала полный ход. Джонни чуть подвинулся назад, к краю акваплана, и теперь тот скользил по поверхности, не зарываясь носом в воду, Джонни был взволнован и горд собой. Интересно, с какой скоростью они идут! Вообще-то говоря, Сузи способна давать по крайней мере тридцать миль в час. Даже теперь, в упряжи и с тяжелым аквапланом позади, она, вероятно, делала миль пятнадцать — двадцать. А это здорово быстро, когда лежишь на уровне воды и брызги летят тебе в лицо.
Но тут произошла неожиданность — акваплан из-под Джонни рванулся в сторону, а сам он полетел в другую. Отфыркиваясь, он вынырнул на поверхность и увидел, что никакой аварии не произошло: просто Сузи выскочила из своей упряжи, как пробка из бутылки.
Что ж, технические трудности неизбежны в начале любых испытаний. Хотя до берега плыть не близко, а на берегу все еще стоит целая толпа, которой только и нужно, что позубоскалить, Джонни не был обескуражен. Все-таки он победил. Он открыл новый способ передвижения по морю и теперь, проникнув в тайны рифа, недоступные раньше, он изобрел новый вид спорта, который когда-нибудь станет приятным развлечением и для людей, и для дельфинов.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Услышав о выдумке Джонни, профессор Казан пришел в восторг: это как нельзя лучше отвечало его собственным планам. Замыслы его еще не приняли определенной формы, но уже начинали проясняться. Пожалуй, через две-три недели он сможет преподнести своему Консультативному комитету конкретные предложения. Он задаст его членам нелегкую работу.
Профессор был не из тех ученых, чаще всего математиков, которые искренне огорчаются, поняв, что их работа в области чистой теории, оказывается, представляет и практическую ценность. Сам Казан с радостью посвятил бы оставшиеся ему годы изучению языка дельфинов, нимало не заботясь о приложении своих знаний, но он понимал, что пришло времq использовать эти знания в жизни. Его принудили к этому сами дельфины.
Он все еще не знал, как можно, более того — как должно разрешить проблему, связанную с косатками. Он отчетливо понимал, что, если дельфины рассчитывают получить помощь от человеческого рода, они и сами должны проявить добрую волю, чтобы стать полезными людям.
Еще в шестидесятых годах XX века доктор Джон Лилли — первый ученый, попытавшийся войти в непосредственное общение с дельфинами, наметил пути их сотрудничества с человеком. Дельфины могут спасать потерпевших кораблекрушение — как это было с Джонни — и способствовать неизмеримому расширению наших знаний об океане. Им должны быть известны существа, никогда не виданные человеком, они могут даже решить все еще не решенную загадку Морского Змея. Если они будут систематически помогать рыбакам — а до сих пор это были лишь отдельные случаи, — им предстоит сыграть важную роль в насыщении шести миллиардов жителей Земли.
Всем этим безусловно стоило заняться. Кроме того, у профессора Казана имелись и собственные соображения. Дельфины могут разыскать и обследовать в Мировом океане любое затонувшее судно, разумеется, если оно лежит на глубине не свыше трехсот метров, поскольку это предел погружения дельфинов. Они найдут такое судно, даже если оно потерпело крушение сотни лет назад и погребено под илом или кораллами. Чрезвычайно тонкое обоняние или, точнее, необычайно развитое чувство вкуса позволяет им обнаруживать в воде едва заметные следы металла, нефти или дерева. Дельфины-разведчики, обнюхивая морское дно, подобно собакам-ищейкам, могут вызвать революцию в морской археологии. Профессор Казан даже задумывался над тем, нельзя ли выдрессировать их для поисков золота по запаху…
Профессору была необходима практическая проверка некоторых своих теорий. И вот однажды «Летучая рыба» взяла курс на север. На борту, в специально установленных резервуарах, находились Эйнар, Пегги, Сузи и Спутник. На судно погрузили также большое количество специального оборудования. Но, к величайшему огорчению Джонни, его-то самого не взяли. ОСКАР запретил это.
— Очень жаль, Джонни, — сказал профессор, мрачно разглядыва карточку с машинописным текстом, которую выкинуло счетно-решающее устройство. — У тебя пять по биологии, пять с минусом по химии, четыре с плюсом по физике и только четыре с минусом по английскому, математике и истории. Это, знаешь ли, не слишком хорошо. Сколько времени ты проводишь под водой?
— Вчера я совсем не выходил из дому, — уклончиво ответил Джонни.
— Ничего удивительного, — вчера ведь ни на минуту не прекращался дождь. Я имею в виду в среднем за день.
— О, часа два.
— Утром и днем — так это надо понимать. Ну, так вот, ОСКАР выработал для тебя новое расписание, с упором на те предметы, по которым ты недостаточно успеваешь. Боюсь, что ты еще больше отстанешь, если отправишься в плавание вместе с нами. Мы будем отсутствовать две недели, а тебе нельзя терять столько времени.
Ничего не поделаешь. Спорить было бесполезно, даже если бы он решился на это. Джонни понимал, что профессор прав. Коралловый остров и в самом деле не лучшее на свете место для занятий.
Прошли долгие две недели, прежде чем «Летучая рыба» вернулась после нескольких заходов в порты материка. Она добралась до самого Куктауна, где в 1770 году великий капитан Кук приставал к берегу, чтобы починить свой поврежденный «Индевр».
И хотя время от времени по радио передавали вести об экспедиции, подробности Джонни узнал только от Мика, когда вернулось судно. Отъезд Мика с экспедицией благотворно повлиял на занятия Джонни, ведь некому стало отвлекать его от учителей и обучающих машин. Поэтому успехи Джонни за эти две недели были просто замечательны, профессор остался доволен им.
Первое, что Мик показал Джонни по возвращении из плавания, был матово-белый камешек величиной с горошину, почти яйцевидной формы.
— Что это? — спросил Джонни, на которого камешек не произвел никакого впечатления.
— Неужели не знаешь? Жемчужина. И даже очень хорошая.
Это сообщение тоже не вызвало у Джонни восторга. Но ему не хотелось обидеть Мика, к тому же он боялся выказать собственное невежество.
— Где ты ее нашел? — спросил он.
— Это не я. Пегги нырнула за ней на глубину почти в полтораста метров. Во впадине Марлина. Люди там никогда не работали — это опасно, даже при современном снаряжении. Но однажды дядя Генри спустился на дно в мелком месте и показал дельфинам, как выглядят раковины с серебристыми створками. Тогда Пегги, Сузи и Эйнар натаскали на судно несколько центнеров раковин. Профессор говорит: «Хватит, чтобы покрыть все наши расходы».
— Хватит таких вот жемчужин?
— Да нет же, глупый, раковин. Самый лучший материал для пуговиц и рукояток ножей — перламутр жемчужниц, а устричные фермы не могут полностью обеспечить потребность в раковинах. Профессор считает, что с помощью нескольких сот прирученных дельфинов можно отлично наладить добычу жемчужниц в промышленном масштабе.
— А погибшие корабли попадались?
— Штук двадцать, но почти все они уже значились на картах адмиралтейства. Это не так интересно. Самый важный опыт мы провели с рыболовными траулерами из Гладстона. Нам удалось загнать две стаи тунцов прямо к ним в сети.
— Воображаю, как обрадовались рыбаки.
— Как бы не так! Они попросту не поверили, что это сделали дельфины, — уверяли, будто тут поработали их электрические поля и звуковые приманки. Но мы-то знаем лучше и докажем это, когда выдрессируем побольше дельфинов. Мы сможем загонять рыбу, куда захотим.
И вдруг Джонни вспомнил, как еще при первой их встрече профессор Казан сказал: «У дельфинов свободы больше, чем когда-либо будет у нас на суше. Они никому не принадлежат и, надо надеяться, никогда принадлежать не будут». И вот теперь… Неужели они потеряют свою свободу?! И виноватым окажется сам профессор, несмотря на все его благие намерения?