— Хорошо… Скажи, Избор, а людей тебе лечить приходилось? Я не про зелья, порошки и настойки целебные, а про заговоры, колдовство.
— А то, служивый, как же без того! Зубы заговаривал, грыжи не един раз, от колик малых деток спасал, — с гордостью похвастался юный волхв. — Не боись, Лесослав, людей лечить в наших землях умеют. Коли случится что — сохрани тебя Даждьбог от всякой беды, — исцелим обязательно. И раны закроем, и кровь зашепчем, и лихоманку прогоним. Не впервой.
— Это хорошо, буду знать, к кому за помощью бежать нужно, — кивнул в ответ Ротгкхон.
Его всегда удивляло, отчего сторонники учения пятого друида относятся к последователям третьего с таким пренебрежением. Ведь лечат-то в итоге с равной успешностью! И если язычники сильно уступают в мастерстве и знании при сложных заболеваниях — зато легкие раны и болезни исцеляют в разы проще и дешевле. Что при войнах и катастрофах зачастую становилось самым важным параметром.
— Вот и пришли. — Избор свернул и толкнул створку ворот одного из дворов. — Вычищали мы тут все так долго и старательно, что даже домового, мыслю, спужали. Придется тебе нового приманивать. Зато порчи или покладов каких колдовских точно нет, можешь не опасаться.
— На ночь нам тоже в детинец уходить? — оглянулся по сторонам Лесослав. — Вдруг ночью чего случится?
— Чего в темноте произойти может? — удивился Избор. — Рати большие ночами не ходят, с татем мелким ты управишься. А когда жена одна — от чужаков пусть двери изнутри подпирает. Но на моей памяти в Муроме никто никогда не шалил. От прочих же зверей и душегубов лесных тын окрест поставлен, и стража в дозор ходит. Тебе тоже сим заниматься придется.
— Тын — это еще одна стена? — уточнил вербовщик.
— Да. Но так, слабенькая. Супротив большой силы не устоит. Большую же Мурому поставить пока не по силам. Мыслю, сим детям или внукам моим придется озаботиться. От первого детинца и до первой городской стены пять князей сменилось. До второй стены, мыслю, еще столько же перемениться должно, да обнесет мудрая Мара нашего Вышемира своею чашей.
— Ага… — Теперь Ротгкхон понял принцип строительства здешних городов. Сперва крепость, вокруг слободы. Когда внутри крепости становится тесно — строится стена вокруг слободы, новые дворы уходят наружу. Внутри города опять потихоньку нарастает толкучка. Потом — новая стена, новые выселки и новая теснота внутри. — Так с домовым поможешь, Избор?
— То дело не мое. Его хозяйка должна приманивать. Свежим хлебом и ласковым словом.
— Тогда благодарствую за помощь, Избор. Пойду за хозяйкой.
Зимаву новое жилище впечатлило. Дворик, конечно, показался крохотным по сравнению с деревенскими — но зато тут имелись солидные хлев и амбар, навес с яслями, подпол для кур или мелкого скота, да и сам дом поднимался в «два жилья», причем весь второй этаж оказался поделен на комнаты: три небольших светелочки и одна большая.
Вообще, дом строился с явным прицелом на обустройство постоялого двора — и кухня просторная с большой печью, и множество кладовочек, и топчан в каждой комнатушке. Вербовщик прикинул, что после его исчезновения Зимава вполне сможет затеять здесь свое дело — но сам тратить на это время и силы не собирался и, к восторгу девочек, отвел им каждой по целой комнате. Даже Плена при всем своем слабоумии оценила роскошь новой жизни и раза три переспросила его — правда это все отдано ей или нет?
Подходить к Зимаве с таким вопросом она не рискнула. Наверное, в ее согласие не верила вовсе.
Для себя с супругой Ротгкхон, разумеется, отвел самую просторную горницу, опочивальня в которой была сделана отдельно, в комнатушке с небольшим продыхом под потолком и полатями от стены до стены. Расстелил кошму и пообещал:
— Завтра же на торг пойдем и нормальные постели всем купим. С подушками, одеялами, простынями и матрасами.
— Мы, стало быть, и дальше в одной постели спать будем? — спросила его Зимава.
— Да, — кивнул Лесослав.
— Зачем это тебе, если ты ко мне не прикасаешься?
— У вас так заведено. Обычаи нужно соблюдать. Мало ли кто заметит? Пусть считают, что у нас все как у всех.
— У всех в постели случается кое-что еще!
— Они же этого про нас не знают.
— Зато я знаю! — выкрикнула Зимава.
— Ты хочешь спать одна? — поднял на нее голову Ротгкхон.
— А вот нет! — мстительно ответила девушка. — Только с тобой!
Следующий день стал для вербовщика самым головоломным в жизни. Ему пришлось совершать покупки, торгуясь шкурами против полотна, разменивать куниц белками, получать сдачу крупой и баклушами, и пересчитывать это на серебро в шейных гривнах, причем мужские и женские считались по разному весу.
Самым ужасным было то, что в памяти Зимавы никаких понятий о сравнительной ценности всего этого добра не имелось — ну, не настолько была богата простая селянка, чтобы счет товаров в куницах вести! — и Ротгкхон подозревал, что его постоянно и очень сильно обсчитывают. Мохнатых денег ему было не жалко — ему очень не хотелось нажить славу наивного простачка.
Хотя, конечно, — иноземцу местных расценок простительно и не знать. Лесослав же не гость торговый, он просто боец из судовой рати. Его дело — головы рубить, а не о прибытке думать.
Муром — город небольшой. Уже к вечеру, сделав три ходки, они разжились всем нужным для нормальной жизни: мисками, лотками, кувшинами, горшками, бадьями, целым рулоном плотного серого полотна, большим отрезом сатина, вениками, совками и прочей мелочовкой.
Дальше началось рукоделье: сестры порезали полотно на куски, обметали по краям, набили получившиеся мешки оставшимся от прежних хозяев сеном — получились довольно пухлые и мягкие матрацы. Мешки поменьше набили перьями, перетряхнув привезенные с собой подушки и добавив немного свежего пуха, с торга. Другие куски прямо на глазах превратились в простыни и пододеяльники, рушники, платки. Часть сатина Зимава отложила, чтобы сшить новые рубахи и сарафаны.
Завершил столь удачный и долгий день запеченный в новом лотке с квашеной капустой гусь — тоже покупной. Своих курочек сестры любовно определили в подклеть возле кухни. Угощение оказалось столь обильным, что одолеть его целиком девочки не смогли. И так насилу добрались до своих свежих и чистых постелей.
— Ты хороший муж, — признала девушка, когда они остались наедине. — Я была бы рада наградить тебя ночью своими ласками.
— Благодарю за добрые слова. Но я всего лишь исполняю уговор. Так что мы и так в расчете.
— Смотри… — покачала головой Зимава. — Заведу себе от бабьей тоски полюбовника, что тогда делать станешь?
— Заводи, — согласился Лесослав. — Коли сладится, потом замуж за него выйти сможешь.
— Тьфу ты, пень болотный, — в сердцах сплюнула девушка и тоже пошла наверх.
ОСОБАЯ МОЛИТВА
Дозор выехал на рассвете — три десятка всадников под рукой многоопытного Дубыни. Выехали верхом. Все, кроме Ротгкхона — на своих скакунах.
К чести Святогора, осмотревшего небольшой отряд перед выходом, Лесослава он ни словом не попрекнул. Брали в судовую рать — значит, и снаряжение дружинник должен себе подготовить судовое, а не верховое. Княжич лишь приказал выделить новому дружиннику спокойного мерина для похода, посмотрел, как тот забирается в седло, и с усмешкой махнул рукой:
— В добрый путь!
Дозор, поклонившись, поднялся в стремя и выехал из ворот детинца, а затем и города.
Впрочем, путь этот был недолгим. За городом всадники свернули к Оке и в три попытки переправились с помощью самолета [5]на южный берег полноводной реки. Больше десяти лошадей зараз на плот не помещалось, ползал он тоже со скоростью унылого пешехода, так что на переправу ушло не меньше часа. Местного, летнего. Как успел понять Ротгкхон, по туземному обычаю и день, и ночь делились на двенадцать частей — в детинце даже солнечные часы имелись на столбе крыльца. Но поскольку длина дня и ночи на здешней широте сильно менялась в зависимости от сезона — то и длина «мерного часа» тоже изрядно плавала.
Дождавшись переправы последнего десятка, маленький отряд на рысях помчался по пыльной, плотно утрамбованной дороге. Всадники шли беззаботно, со снятыми шлемами, со щитами, заброшенными на крупы коней, и застегнутыми колчанами, тоже повешенными на задние луки седла. Вербовщика это немного удивило, но вмешиваться с советами он, естественно, не стал.
Перед полуднем ратники миновали первую из деревень, снисходительно кивая в ответ на низкие поклоны селян. Дальше они двигались уже широким походным шагом, давая роздых скакунам, после второй деревни остановились на дневку, перекусили пирогами. Точнее — местные воины подкрепились домашними пирогами, а Лесослав, с любопытством наблюдая за необычным угощением — бутербродами с салом.
Дальше воины опять шли ускоренным маршем — на рысях. И к сумеркам неопытный ратник, больше привычный к анатомическим креслам, нежели к деревянным прыгающим сиденьям, так отбил свое седалище, что совершенно перестал его чувствовать. И ладно бы просто не ощущал — вместе с ягодицами его перестали слушаться ноги в верхней их части, и Лесослав — к веселью остальных воинов дозора — ходить мог только враскорячку, переваливаясь с боку на бок на широко расставленных конечностях.
Смех смехом — но собирать хворост для костра ему пришлось вместе со всеми, так что под конец дня вербовщик уже просто падал, и даже к котелку за кашей добраться уже не смог. Под общий смех ложку Ротгкхона от костра к кошме, на которой он распластался, носил новик под ехидные шуточки дружинников по поводу способностей судовой рати к сухопутному передвижению. Вербовщик предпочел бы вообще остаться голодным, нежели терпеть подобный уход — но Дубыня, пряча усмешку в густой бороде, заявил, что ослабевший с голодухи ратник ему в разъезде ни к чему. А супротив слова воеводы не поспоришь.
Наутро Ротгкхон все же смог подняться, остро сожалея об оставшемся на спускаемом модуле медицинском браслете. Ведь вполне можно было его выдать за обычное украшение — но решил не рисковать. Мало ли снять придется по какой причине? А под ним: свежие следы от «зубов» — инъекторов. Объясняйся потом с туземцами, что за монстры у тебя на плече живут…
К концу второго дня они добрались до Тешинского кордона — небольшой заставы, крепко засевшей на узости между глубокой речушкой с торфяной водой и заболоченной низиной. «Узость» на самом деле была довольно широкой — больше версты, перекрыть ее стеной было невозможно, но зато все это пространство хорошо просматривалось и с вершины могучего дуба, в кроне которого была сделана удобная площадка, и с рукотворного прямоугольного холма высотой в три человеческих роста, на котором стоял прочный сруб из бревен в два обхвата толщиной, с бойницами на каждую сторону. Перед холмом имелся обширный двор, обнесенный частоколом, но это было уже не укрепление, а место для хозяйственных хлопот: навеса для лошадей, запаса дров, сена и овса, для размещения подкреплений, если они вдруг понадобятся в дальнем порубежье. Здесь, на дворе, отряд и остановился на отдых, обойдясь и без ночных дозоров, и без костра, благо на кордоне имелся нормальный удобный очаг.
За кордон дозор выехал уже полностью готовым к бою — в шлемах, со щитами у колен, рогатинами в руке и колчанами на передней луке. Строй тоже изменился — пятерка воинов скакала в сотне саженей перед основным отрядом, готовая принять на себя нападение засады — или ударить засаде в спину, если та пропустит передовой разъезд и обрушится на основные силы.
Поддавшись общему настроению, Ротгкхон стал внимательнее смотреть по сторонам, крепко удерживая за ратовище свое боковинное копье. Однако ничего особенного среди кустарников, рощ и болот за кордоном не проглядывало. Скорее наоборот — исчезли сенокосы, исчезли стога, что тут и там возвышались ближе к городу, исчезли делянки с рожью и репой, равно как больше не попадались чуры: небольшие идолы, перед которыми можно было поклониться местным духам — покровителям границ, порядка и земледелия.
Вербовщик догадывался, откуда взялась эта «дикая» земля. Между крупными соседними державами неизменно случаются войны, и первыми жертвами подобных катастроф оказываются мирные обитатели приграничных районов. Поэтому жить в порубежье никому неохота, любые здравомыслящие пахари предпочтут рубить дома в надежно защищенных местах: за крупными реками, позади больших городов с их могучими дружинами.
Само собой, угодья перед реками и городами ценились дешевле безопасных, и потому всегда находились рисковые мужики, что обживались между кордонами и городами. Пахали землю, разводили скот, растили детей, ежечасно глядя на небо в ожидании тревожных дымов, всегда готовые схватить семьи, собрать коров и свиней и угнать их в приготовленные на топях или в глухих чащобах схроны — но никто из селян не ценил своей жизни столь мало, чтобы поселиться перед кордоном, не имея даже такой защиты, как готовая предупредить об опасности застава.
Дорога, правда, оставалась широкой и утоптанной. Но это, видимо, только потому, что дальние дозоры ходили тут регулярно, следя за порядком и на ничейной земле — а то ведь и шайкам разбойничьим тут завестись недолго или иным чужакам объявиться.
Дубыня никуда не торопился, вел отряд неспешным шагом, время от времени рассылая небольшие дозоры вдаль по каким-то мелким тропинкам, к ручьям или сухим перелескам. Видимо — проверял удобные для стоянок места. Но все попавшиеся на пути кострища оказывались холодными, водопои — заросшими травой.
Вечером дозор остановился на поляне, что использовалась для ночлега не один раз. Здесь имелся не только очаг и небольшой запас дров, заботливо прикрытых от дождя и росы двуслойной камышовой циновкой, но и скамейки, коновязи и даже небольшой стол, на который можно водрузить котел, миски или бадью. Отогнав коней на выпас и оставив возле пышного куста сирени для местной берегини кружку простокваши, накрытую ломтем белого хлеба, витязи стали устраиваться на ночлег.
— Ну что, иноземец, твои ноги уже способны носить тебя по твердой земле? — поинтересовался Дубыня, когда Ротгкхон смог расседлать своего мерина и отпустил его к ручью вместе с остальными скакунами.
— Да, воевода, я уже привык, — солгал в ответ Лесослав. На самом деле ноги его ныли и болели, иногда даже остро и резко. Но теперь они, по крайней мере, слушались.
— Это хорошо. Тогда будешь сторожить при дозоре во вторую смену.
— Как скажешь, воевода, — согласно кивнул Ротгкхон и, пользуясь случаем, поинтересовался: — А почему вы лошадей так далеко в стороне на ночь оставляете, Дубыня? Вдруг тревога случится? В погоню нужно будет срочно кинуться или врага встретить?
— А ты что хочешь, чтобы кобыла тебе ночью по ногам копытами оттопталась и кучу на голову навалила? — хмыкнул дружинник. — Она же скотина безмозглая, ей все равно, где нужду справлять. Ох, уж эта судовая рать, простейших вещей не разумеет!
— Да, опыта у меня в этом деле было немного, — признался Ротгкхон.
— Вторая смена, — повторил Дубыня и отправился к коноводам. Лесослав кивнул ему вслед и завернулся в кошму.
Кто его разбудил, Лесослав спросонок не разобрал. Зевнул, поднялся.
— За костром следить не забывай, — предупредил дружинник, устраиваясь на своей подстилке. — А то у вас на ладьях их, верно, не палят. После себя Дикушу буди, он возле скамейки дрыхнет.
— Долго мне в страже стоять? — уточнил вербовщик.
— Пока луна до крон не опустится, — ответил тот, махнув рукой в сторону рощи, возле которой паслись лошади, пару раз фыркнул, от чего-то отплевываясь, и мерно засопел.
Ротгкхон достал из сумки платок, перевязал поперек головы, заматывая один глаз, шагнул к костру, пошевелил горящие поленья, добавил сверху еще пару дровин из заготовленной кучи и отступил в темноту.
Он не знал, зачем теплой летней ночью туземцы жгли огонь. Возможно — для освещения. Может — чтобы на рассвете быстрее заварить кулеш из крупы с водой и салом. А может быть — это был самый обыкновенный инстинкт существ, лишь недавно выбравшихся из древней эпохи, когда огонь был самой великой ценностью и добывался с огромным трудом.