– Я бы ее пожала изо всех сил, но сейчас нельзя. Потому что я тогда расшевелю все твое тело, в том числе и ногу. Послушай, у тебя есть носовой платок?
– Не знаю, сейчас проверю, – он пошарил в карманах и обнаружил то, что нужно. – А зачем?
Бобби взяла у него платок, смочила его молоком и положила на лоб Джима.
– Ух ты! Что это?
– Молоко. Воды-то у нас нет, – объяснила Бобби.
– Ты как сестра милосердия – маленькая, веселая, добрая сестра.
– Я так делаю маме, когда у нее болит голова. Только не молоко, конечно, а одеколон, уксус или просто воду… Теперь мне придется задуть свечку, а то вдруг они, те, кто за тобой придет, забудут взять огонь, а у Питера тоже лишь малюсенький огарок.
– Какая ты! Все предусмотрела, – слегка улыбнувшись, прошептал Джим.
Свечка погасла, и теперь в кромешной темноте они с Джимом могли только говорить и слышать голоса друг друга.
– Тебе не страшно в темноте, Бобби?
– Нет… Немножко.
– Дай мне твою руку! – сказал Джим, и это был очень хороший и добрый поступок, потому что он, как большинство мальчишек его возраста, терпеть не мог поцелуев, объятий и рукопожатий, называя это «телячьими нежностями».
Теперь Бобби уже не боялась темноты, потому что ее рука лежала в большой крепкой руке страдальца в красном свитере. А Джим, держа ее маленькую гладкую руку, подумал, что, оказывается, рукопожатие – это совсем не плохо.
Бобби старалась болтать, забавлять Джима и отвлекать от боли. Но разговаривать в темноте было трудно, и они больше молчали, лишь изредка окликая друг друга.
– Как ты, Бобби? – спрашивал Джим.
– Джим, тебе удобно? Я не сделала тебе еще больнее? – доносился до него иногда тревожный голос новой знакомой.
А между тем в туннеле становилось очень холодно.
* * *
Питер и Филлис пробирались по длинному туннелю навстречу дневному свету. Обошлось без серьезных приключений. Правда, платье Филлис зацепилось за провод и оказалось порвано от талии до подола. А в другой раз она споткнулась о развязавшийся шнурок и упала на четвереньки, сильно исцарапав себе руки и ноги.
– Будет ему когда-нибудь конец, этому туннелю? – злился Питер.
Но идти надо было еще очень долго.
– Держись, – подбадривал сестру Питер, – все рано или поздно кончается, и, если выдержишь, то потом порадуешься, что все позади.
Это были очень правильные слова, и всегда полезно размышлять в таком духе в дни, когда бывает плохо или трудно: когда ты заболел корью, или не выходит задачка по арифметике, или тебя наказали. И еще, когда ты в отчаянии и тебе кажется, что никто и никогда тебя уже не полюбит и сам ты уже не в состоянии никого полюбить, – тоже полезно напоминать себе, что эта черная полоса пройдет и что надо только суметь выдержать душевную муку.
– Ура! – воскликнул Питер. – Я вижу свет в конце – как будто белая точка, с булавочную головку, на куске черной бумаги.
Булавочная головка становилась все больше, и голубые отсветы показались по обе стороны туннеля. Ребята видели перед собой усыпанную гравием тропинку. Теперь им было тепло, и воздух пах травой. Сделав еще двадцать шагов, они увидели солнце и услышали шум деревьев.
Филлис тяжело вздохнула.
– Нет, больше никогда в жизни я не полезу в туннель. Даже если двести миллионов мальчишек в красных свитерах будут там лежать со сломанными ногами.
– Не будь глупой кукушкой, – грубовато, по своему обыкновению, сказал Питер. – Ты должна была полезть.
– Значит, я хорошая и храбрая, если я полезла.
– Если ты храбрая, то нам с Бобби надо считать себя героями… Ну, и где же тут ближайший дом? Я пока вижу одни деревья.
– Вон, вон крыша! – Филлис, подпрыгивая, показывала рукой поверх зелени.
– Это будка регулировщика, – поспешил разочаровать ее Питер. – А с регулировщиком на посту не позволено разговаривать. Это нарушение правил.
– Уж если я не испугалась туннеля, то какие-то правила нарушить не побоюсь! – решительно объявила Филлис. – Пойдем.
И она побежала вдоль пути так быстро, что Питер едва поспевал за ней.
На солнце было очень жарко, и дети, оба разгоряченные, запыхавшиеся, остановились и, повернувшись к окну сигнальной будки, крикнули: «Эй, можно вас?» настолько громко, насколько у них хватило дыхания. Но им никто не ответил. Сигнальная будка была тиха, как покинутая обитель, и Питер с Филлис, обжигая руки о разогретые солнцем перила, взбежали на крыльцо. Дверь была открыта, и дети заглянули в комнату. Сигнальщик сидел на стуле, прислонясь головой к стене. Все его тело безвольно склонилось набок, рот был открыт. Он крепко спал.
– Вы что? Просыпайтесь скорее! – закричал Питер, и в его голосе был ужас, потому что он понимал, что если сигнальщик засыпает на посту, он может потерять свое место – ведь он подвергает опасности поезда, потому что не подаст им сигнал, указывая по какому пути они должны идти.
Сигнальщик не пошевельнулся. Тогда Питер стал трясти его за плечи. Мужчина, зевая и потягиваясь, начал мало-помалу приходить в чувство. А когда он, наконец, проснулся, то сразу вскочил на ноги, схватился руками за голову «как безумный маньяк» (такими словами некоторое время спустя описала его поведение Филлис) и закричал:
– О Боже! Который час?
– Тринадцать минут первого, – ответил Питер, сверяясь с большими часами на стене будки.
Сигнальщик бросил взгляд на часы, подскочил к рычагам и стал разворачивать их то в одну, то в другую сторону. Электрический звонок кольнул слух – провода и рычаги заскрежетали, и он упал в кресло. Мужчина страшно побледнел, пот выступил у него на лбу, «как будто крупные капли росы на большом белом кочане капусты» (это опять слова Филлис). Он к тому же дрожал: его волосатые руки – все, от плеч до кончиков пальцев – просто тряслись. Он «дрожал, как мотор» -это было уже выражение Питера. Наконец сигнальщик выдохнул воздух и воскликнул:
– Благодарение Богу, что он вас сюда послал… Слава Всевышнему, что вы пришли вовремя!
Сказав это, он распрямил плечи, его лицо из бледного сделалось густо-красным, и он закрыл его большими руками.
– Не надо больше расстраиваться, – успокаивала его Филлис, – теперь все в порядке.
И девочка ласково погладила его по одному плечу, а Питер для порядка похлопал по другому.
Но сигнальщик все никак не мог обрести душевное равновесие, и дети еще долго гладили его и похлопывали, пока тот не достал, наконец, свой носовой платок – красный с розовыми и белыми узорами в форме подковок. Он вытер лицо и обрел дар речи. А в то время, пока дети гладили и хлопали его по плечам, мимо промчался поезд.
– Прямо стыдно, – говорил, успокоившись, этот крупный мужчина. А до этого он, по выражению Филлис, «хныкал, как ребенок».
И вдруг тон его переменился:
– А с какой стати вы сюда проникли? Вам разве не говорили, что сюда нельзя?
– Говорили, – кивнула Филлис, – мы знали, что это плохо. Но я не побоялась плохо поступить, и вот все обернулось хорошо. Вы простите нас…
– Бог вас любит… Если бы вы не пришли, – он запнулся, потом продолжал, – это просто позор, что я заснул на посту. Не дай Бог, если это выйдет наружу, хотя бы даже от этого не случилось бы никакой беды, все равно…
– Про это никто не узнает, – стал успокаивать его Питер. – Мы не ябедники… Но только не надо больше засыпать на дежурстве, это опасно.
– Можешь мне не говорить, я и сам знаю, – вздохнул сигнальщик, – но иначе быть не могло… Знаю, что это никуда не годится. Но так уж сложилось. У них никого не нашлось, чтобы меня подменить. А я за пять дней и десяти минут не поспал. У меня заболел младший сынишка, доктор говорит, что у него пневмония. А сидеть с ним было некому, кроме меня и маленькой дочки. Но девочке тоже надо спать. Опасно? Да, опасно. Что ж, идите, докладывайте!
– Я же сказал, что мы будем молчать! – гневно возразил Питер, но Филлис словно не расслышала сказанных братом слов.
– Вы спросили, зачем мы сюда пришли, – проговорила она. – Так вот. Там, в туннеле, остался мальчик в красном свитере, и у него сломана нога.
– А какого беса он туда полез, в туннель?
– Не сердитесь, – добродушно уговаривала сигнальщика девочка, – мы ведь ничего не сделали плохого – мы пришли и разбудили вас. А с мальчиком в самом деле случилась беда.
Тогда Питер рассказал, как «пес» оказался в туннеле.
– Но чем же я могу помочь? Я не могу оставить будку, – сказал мужчина.
– Тогда, – обратилась к нему Филлис, – скажите нам, кто тут есть поблизости, не в будке…
– Вон, видите, дымок просачивается сквозь деревья? Там ферма Бригдена, ступайте туда, – как заметила Филлис, в его тоне стала проскальзывать уже сварливость.
– Ну, до свидания, – сказал Питер.
Но сигнальщик попросил минутку подождать. Запустив руку в карман, он достал горстку монет – множество пенсов, несколько шиллингов, шестипенсовики и полкроны. Он выбрал из горстки два шиллинга и протянул Питеру, остальное положив в карман.
– Вот, – сказал он, – я это даю, чтобы вы держали язык за зубами. Вы тут не были и ничего не видели!
Наступила короткая неприятная пауза, вслед за которой Филлис выпалила сквозь слезы:
– Вы нехороший, гадкий человек!
А потом Питер подскочил и изо всей силы ударил по волосатой руке, так что монеты покатились по грязному полу.
– Запомните: ябедой никогда не был и не буду. Пойдем, Фил! – и дети, с горящими щеками, пошли прочь из будки.
Но Филлис все же вернулась, помогла сигнальщику собрать монеты с полу.
– За Питера не ручаюсь, а я вас прощаю. Вы просто были в тяжелом состоянии, иначе бы вы так не поступили. Когда люди несколько ночей не спят, они делаются, ну, как бы безумными. Мне мама говорила. Я верю, что ваш малыш скоро поправится.
– Пойдем, Фил! – нетерпеливо повторил Питер.
– Даю вам честное слово – и это свято, – что мы никому ничего не скажем! – Филлис чувствовала, как благородно с ее стороны положить конец ссоре, в которой она не виновата.
Сигнальщик обнял ее и поцеловал.
– Ну, прости, детка. Я в самом деле был не в своем уме. Ступай домой, к маме. Я не хотел тебя обидеть.
И Филлис, выйдя из душной будки сигнальщика, бросилась догонять Питера. Они шли вместе по направлению к ферме.
Когда Питер, Филлис и фермер с решеткой, накрытой попонами, вошли в туннель и добрались до ниши, Бобби крепко спала. Джим тоже спал. Боль измотала его, как сказал позднее доктор.
Джима донесли на решетке до фермы.
– Где он живет? – спросил вызванный туда помощник шерифа.
– В Нортумберленде, – ответила Бобби.
– Мы начали игру от школы, – приходя в себя, сказал Джим. – Мне бы как-то надо туда добраться.
– Сначала пусть доктор тебя посмотрит, – покачал головой помощник шерифа.
– Его надо отнести к нам, – предложила Бобби. – Это недалеко – прямо по дороге. Я думаю, что мама это одобрит.
– Думаешь, твоей маме понравится, что мы принесем к вам незнакомого парня с переломанными ногами?
– Она же приютила русского писателя, у которого украли деньги. Джиму она тоже будет рада помочь.
– Ну, что ж, если мама не возражает…
– А она точно не возражает? – спросил «пес».
– Точно.
– Значит, несем его в «Три Трубы»? – осведомился шериф.
– Да, конечно, – кивнул Питер.
– Тогда я пошлю нашего полицейского за доктором. А вы, друзья, поднимайте его осторожнее. Раз, два, три!
* * *
Мама, управившись с делами, села, наконец, писать историю о герцогине, о преднамеренном злодействе, тайной поездке и загадочной пропаже, как вдруг дверь ее комнаты распахнулась. Выронив перо, мама вскочила с места и увидела на пороге комнаты Бобби, раскрасневшуюся от бега и без шляпки.
– Мама! Спустись скорее вниз… Мы нашли «пса»… У него сломана нога. Мы принесли его сюда.
– Хорошо. Я дам вам денег, сходите с ним к ветеринару… Вообще я не знаю, что мы будем делать с хромой собакой.
– Мама, ты не поняла, – сквозь смех и слезы проговорила Бобби. – Это мальчик.
– А мальчика надо отправить к его маме.
– Понимаешь, мама его умерла. А папа далеко, в Нортумберленде. Мама, пожалуйста, не отказывай. Я обещала, что ему у нас будет хорошо. Ты же ведь всегда всем помогала!
Мама вздохнула и улыбнулась. Все же приятно, когда твои дети верят, что твой дом и твое сердце открыты для каждого, кто нуждается в помощи. Но с другой стороны, одержимость детей такой верой доставляет мамам немало хлопот.
– Хорошо, я сделаю для него все, что в моих силах.
Когда Джима внесли, лицо у него было очень бледное, а губы вытянулись в тонкую сине-фиолетовую нитку.
– Вы молодцы, что принесли его сюда, – сказала мама. – Джим, сейчас я тебе постелю, и ты ляжешь. Ляг, как тебе удобно. Скоро придет доктор.
Джим, почувствовав доброе к себе отношение, сразу успокоился и расхрабрился.
– Я в самом деле сломал ногу. Я не притворяюсь. Если я вдруг опять потеряю сознание, вы не думайте, что я трус… И мне неприятно, что я доставил столько хлопот.
– Не тревожься, Джим. Это ведь ты попал в беду, а не мы.
И она поцеловала его с такой же нежностью, как целовала Питера, когда тот напоролся на грабли.
– Мы рады, что ты у нас побудешь. Правда, Бобби?
– Да, – кивнула Бобби и по маминому взгляду поняла, что поступила правильно, распорядившись принести домой раненого «пса» в красном свитере.
Глава XIII
ДЕДУШКА ДЖИМА
Мама в этот день не возвращалась больше к своей писательской работе, потому что надо было ухаживать за мальчиком, которого дети принесли в дом. Пришел доктор и напугал Джима. Но мама все время была рядом с раненым, и от этого ему было легче.
Бобби, Питер и Филлис сидели внизу в прихожей, и оттуда им было слышно, как доктор расхаживает взад и вперед по комнате. Несколько раз до них доносился стон.
– Бедняга Джим! – покачала головой Бобби. – Скорее бы уж доктор ушел – он так страдает.
– Это, конечно, ужасно, но интересно, – принялся рассуждать Питер. – Вот если бы доктор не был так строг и разрешил посмотреть, как он будет приводить в порядок ногу Джима. Наверное, при этом кости хрустят…
– Замолчи! – воскликнули в один голос девочки.
– Отчего? Тоже мне! А еще хотите быть сестрами милосердия! Сами говорили по дороге, что если война, то пойдете. Какие же из вас сестры, если я только сказал про хруст костей, а вы сразу в крик? А на поле боя кости еще как хрустят! И у сестер руки бывают по локоть в запекшейся крови…
– Замолчи… – побледнела Бобби. – Ты говоришь какие-то немыслимые вещи, и это, наконец, смешно.
– И мне это смешно, – покраснев, повторила Филлис.
– Вы просто трусихи!
– Между прочим, – заметила Бобби, – когда ты напоролся на грабли, я помогала маме обрабатывать твою ногу. И Филлис тоже.
– Тогда вот что, – заявил Питер, – я буду каждый день по полчаса рассказывать вам о сломанных костях и о человеческих внутренностях. Это чтобы вас приучить.
Наверху в это время заскрипел стул.
– Вот, это кость хрустит! – торжественно воскликнул Питер.
– Лучше молчи, – вмешалась Филлис. – Бобби это не нравится.
– Сказать вам, что они делают? Джиму плохо, но отчего, это трудно объяснить… Он был с утра здоровый и потому добрый, а теперь в нем произошла перемена. Это называется «реакция». Каждый может это наблюдать на себе. Если, например, человек долгое время был лучше, чем он обычно бывает, то потом вдруг на него находит, и он делается плохим… Да, сейчас я вам расскажу, что они делают. Они связывают Джиму руки за спиной, чтобы он не сопротивлялся и не мешал доктору делать то, что нужно. А потом кто-то один держит ему голову, а другой – ноги. И его – то есть, Джима, – начинают растягивать. И при этом кости хрустят. Понимаете? И кости тогда становятся на место. Давайте играть в костоправов!