Жало в отчаянии стал кататься по земле, кусал свои руки, бил кулаками по камням. От ярости и страха он ничего не видел.
— Это духи! — кричал он. — Это духи воинов! Они не могли выйти из долины.
— Тише, — умоляла его Речка. — Тише, они услышат.
Но Жало уже вскочил во весь рост и кинулся навстречу воинам, потому что им овладело бешенство, в которое впадает всякий мужчина племени, если чувствует, что близка его смерть.
Речка попыталась остановить его. Она бежала, спотыкаясь, за Жалом, кричала, плакала. А сзади, все ближе, все слышнее, раздавалось пощелкивание Белой смерти.
Воины увидели юношу, рассыпались полукругом и ждали, пока тот приблизится, чтобы бить наверняка. Речка увидела в их руках сеть, связанную из стеблей голубого тростника, и поняла, что они хотят взять Жало живьем, чтобы принести его в жертву богам, как и ее отца.
Девушка не заметила, как на нее упала тень, лишь ожог отростка Белой смерти заставил ее с криком прыгнуть вперед.
Крик ее донесся до бегущего юноши и остановил его. До охотников оставалось несколько десятков шагов.
Жало увидел, что Речка бежит к нему, а белая громада преследует ее по пятам и отростки едва не касаются ее спины.
И что-то странное случилось с Жалом. Безумие покинуло его. Голова стала ясной, и ноги налились силой. Он кинулся наперерез Речке, вдоль цепи воинов, так, чтобы пробежать перед ней. Это ему удалось. Жало схватил девушку за руку и потащил за собой. Воины замешкались от неожиданности, а Белая смерть не успела изменить направление и проскочила вперед.
Воины поняли, что добыча может ускользнуть, и последовали за Жалом, держась ближе к берегу, чтобы не натолкнуться на Белую смерть. А чудовище вобрало в себя отростки и покатилось вслед за беглецами. В конце концов кто-то из преследователей обязательно настиг бы юношу и девушку.
Белая смерть оказалась проворней. Она догнала их у небольшого крутого пригорка, куда Жало втащил изнемогающую спутницу. И тут же белый шар расплылся по траве, стал жидким и со всех сторон окружил собой пригорок. Белая жижа стала стягиваться кверху, и воины остановились в отдалении, глядя, как уменьшается зеленая площадка под ногами юноши и девушки, как отчаянно Жало тычет копьем в белые отростки.
Вдруг из-за большого дерева вышел еще один свидетель этой сцены. Он не принадлежал ни к одному из племен. Он был выше ростом и тоньше. У него была блестящая большая голова, перепончатый хобот, горб за спиной и странные одежды. Он поднял руку с блестящей короткой палкой, из палки вылетела ослепительная струя, она достигла белого кольца, и кольцо стало чернеть, съеживаться, пряча щупальце. И этот человек или бог продолжал жечь Белую смерть, пока остатки ее, обгоревшие, мертвые, сползли с пригорка и рассыпались пеплом по траве.
Тогда Жало отпустил Речку, она упала на траву, а юноша встал на колени и закрыл ладонями глаза.
Тишина преследовала Павлыша до самого корабля. Казалось, с торжеством ночи все твари затаились в норах или залегли в беспробудный сон. А может, до них донесся слух, что одинокий человек на берегу чувствует себя сильным, непобедимым и неуязвимым. Причиной тому был не только новый скафандр, в котором можно не беспокоиться о нехватке кислорода или когтях морских жителей, но и сознание победы. Недавнее путешествие к огоньку стало чем-то вроде воспоминания о миновавшей зубной боли, которую можно представить, но нельзя воспроизвести.
Но не оставляло беспокойство о корабле. Оно росло с каждым шагом, с каждой секундой, воображение рисовало неизвестное чудище, которое спокойно разбирает доморощенную баррикаду, оставленную Павлышем у люка «Компаса».
Тишина казалась зловещей. Невысокие ленивые волны приподнимали головы над черной маслянистой поверхностью моря и искристой пленкой растекались по песку. О длинном дне напоминала лишь узкая зеленая полоса над горизонтом, но свет, позволяющий разглядеть полосу пляжа и стену кустов на дюнах, исходил не от догорающего заката и не от светящегося моря — из-за дюн поднялась медная луна и залила ночь отблеском далекого пожара.
Огонек остался далеко сзади. Он подмигивал равномерно и надежно. Он внушал уверенность в будущем. В отдаленном будущем, которое никак уже не зависело от Павлыша. От него зависела теперь безопасность корабля в ближайшие дни. Звезды отражались в лужицах, оставшихся после прилива, и светлая полоса пены отделяла песок от моря. Идти было легко. Слежавшийся песок пружинил под ногами.
Наконец впереди черным провалом в звездном небе обозначился «Компас». Павлыш включил на полную мощность шлемовый фонарь, и пятно света уперлось в металлический корпус. Павлыш обошел груду деревяшек и обгорелых тварей — остатки неудачного костра. Казалось, что все это случилось очень давно, много лет назад: и первые вспышки маяка, и отчаянные попытки привлечь внимание жителей далекой избушки.
Хитрые запоры люка были не тронуты.
Из шлюзовой камеры Павлыш включил аварийное освещение и воздушные насосы. Спасательный корабль придет через шесть дней, и можно позволить себе роскошь жить со светом и без скафандра.
Павлыш задраил дверь в шлюзовую камеру и прислушался к свисту воздуха, который весело врывался в отсек, будто соскучился в темноте резервуаров. Можно было снять нагубник. Привычные запахи, которые останутся в корабле еще долго после того, как последний человек покинет его, окружили доктора, словно радуясь возвращению хозяина.
Душ не работал. Павлыш сбросил скафандр и вышел в коридор.
Плафоны в коридоре горели вполнакала. Еще месяц назад врачу показалось бы здесь темно и неуютно, но после долгого путешествия в темноте коридор показался Павлышу сверкающим веселыми и яркими огнями, словно зал театра, заполненный праздничной публикой. Все было в порядке. Сейчас откроется дверь и выйдет капитан, и спросит: «Почему вас так долго не было, доктор?»
Но капитан не вышел. Капитан был мертв. Павлыш дошел до конца коридора и перед тем как затянуть в анабиозные камеры, обернулся, пытаясь вновь вызвать в себе приятный обман, ощущение, что ты не один.
Какой-то человек выглянул из-за угла и, заметив Павлыша, спрятался. Судовой врач воспринял этого человека как продолжение игры в живой корабль. Но тут же сработали внутренние системы предупреждения: Павлыш, ты один на корабле. Здесь не может больше никого быть. Это галлюцинация.
— Это галлюцинация, — сказал вслух Павлыш, чтобы развеять видение, стереть память о нем. Надо держать себя в руках. Что-то странное было в облике человека, нырнувшего за угол. Он не принадлежал к экипажу корабля, ни к живым, ни к мертвым, не походил ни на кого из земных знакомых Павлыша. Это был чужой человек. Высок он или низок, мужчина он или женщина, этого разглядеть Павлыш не успел. Но был уверен, что никогда раньше не видел этого человека.
Галлюцинация галлюцинацией, но надо проверить. Павлыш пожалел, что оставил пистолет в скафандре. Он возвращался по коридору медленно, готовый прижаться к стене или нырнуть в одну из кают. Ему вдруг стало страшно, может, потому, что самое тяжелое было уже позади, и новая опасность, возникшая столь неожиданно, застигла его врасплох. Крадучись по коридору, Павлыш поймал себя на том, что уговаривает пришельца оказаться игрой воображения.
За углом никого не было. Люк в шлюзовую камеру был задраен, и плафон под потолком чуть мерцал, будто издевался над Павлышем. Если он скрывается где-то здесь, то Павлыш должен услышать его дыхание. Тишина мертвого корабля была почти невыносимой, тяжелой и гулкой.
Простояв с минуту неподвижно, Павлыш уверился в том, что он на корабле один. Подвели нервы. И все-таки надо убедиться в этом до конца. Павлыш взял из шкафчика нагубник, накинул на спину баллон и вошел в шлюзовую камеру. Здесь тоже было пусто. Откинул крышку люка. Его встретили темнота и шуршание моря. И уж совсем на всякий случай Павлыш взял ручной фонарь и провел его лучом по песку — там было пусто, по морю — море было пустынным. По кустам. Там луч света поймал фигуру человека, бегущего по рыхлому песку. Фигура задержалась на мгновение, мотнулась в сторону, чтобы уйти из светлого круга, и исчезла в колючках. Кусты не помешали гостю скрыться в их чаще.
Значит, это была не галлюцинация. Гость существовал, обитал на этой планете.
Павлыш подержал еще немного свет на той части кустов, где скрылся человек, потом потушил фонарь и вернулся в корабль. Его вновь охватило беспокойство. Ночной житель планеты мог добраться до анабиозных камер.
Павлыш бросился обратно в коридор, забыв снять нагубник и положить фонарь на место. Дверь в анабиозный отсек была задраена, но Павлыш все равно не успокоился, пока не оказался внутри и не увидел показаний приборов. Приборы работали нормально. Вторая вахта спала. Ночной гость сюда не добрался.
Павлыш обошел весь корабль, заглядывая в отсеки и трюмы, пробираясь среди разбитого оборудования и искореженных переборок. Ему вдруг показалось, что открылся грузовой люк, и он потратил минут двадцать, прежде чем убедился, что люк заклинило так надежно, что без лазера его не вскроешь. И все-таки не мог успокоиться. Он вернулся в шлюзовую, надел скафандр, взял пистолет и выбрался наружу. Медленно повторил путь гостя, стараясь разглядеть его следы. Павлыш дошел, увязая в песке, до самых кустов. Но ни следов, ни просвета в кустах, где мог бы скрыться человек, не обнаружил.
Перед тем как лечь спать, Павлыш забаррикадировал люки и прибавил света. Есть расхотелось, и он долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам за притворенной дверью. Звуков не было. Так и заснул, держа под подушкой руку с пистолетом…
Рука за ночь затекла, снились кошмары, в которых Павлыш вновь и вновь шел по берегу, тонул, и перед ним, оглядываясь, шел ночной гость, заманивая к черной бездне.
Павлыш проспал двенадцать часов и проснулся в деловом настроении. В конце концов нет ничего удивительного в том, что на планете живут ее хозяева. Возможно, они еще ходят нагишом и на строят городов, поэтому при разведполете их не обнаружили. Разумные они или стремятся к такому состоянию — в любом случае они любопытны, за что их нельзя корить.
Он лежал и прислушивался к шорохам. Потом вздохнул, сказал сам себе «Доброе утро». Осталось провести здесь шесть суток в полном одиночестве. Проблемы выживания, спасения товарищей, перспектива медленной смерти — все это позади. Но шесть дней — не малый срок, и глупо провести их, лежа на койке и читая в четвертый раз пятый том Ключевского. Потом знакомые будут спрашивать, а что ты, Слава, делал, когда вернулся на корабль? Можно ответить, что залег в спячку. Знакомые улыбнутся, ничего на скажут и подумают: «Вот дурак. Попасть на новую планету и проспать на ней шесть дней подряд».
Если верить справочнику, через трое земных суток наступит утро. Тогда надо будет пойти по берегу в обратную от маяка сторону. Где-то там должен быть просвет в бесконечных кустах, и можно будет заглянуть внутрь, посмотреть, где и как обитает ночной гость.
Придя к такому решению, Павлыш, чтобы не тратить времени даром, выбрался наружу, отыскал в груде щепок более или менее сохранившееся тело летучей твари и перетащил его в лабораторию. Дверь в анабиозный отсек он задраил намертво, так что если сам доктор заразится какой-нибудь местной болезнью, ни один вирус к ваннам не проникнет.
В лаборатории пришлось повозиться, пока в куче лома удалось отыскать и привести в рабочее состояние кое-какие инструменты. Павлышу со школьных лет не приходилось препарировать без помощи микроскопа, под тусклой желтой лампочкой, пользуясь вместо предметных стекол донышками от колб и стаканов. Павлыш, с наслаждением ругая первобытные условия своего существования, разделал несколько тварей, увлекся. Выловил в море на свет фонаря трех мелких морских жителей, отыскал в трюме контейнер со спиртом, перетащил из камбуза гнутые кастрюли, сковородки, превратил лабораторию в весьма неряшливую кунсткамеру, набил на ладошках мозоль и несколько водяных пузырей и к исходу третьего дня стал первым в Галактике специалистом по биологии планеты. Правда, по биологии низших форм ее жизни, строение которых давало все основания полагать, что эволюция здесь зашла довольно далеко. Утром, при свете, можно будет весьма и весьма расширить свои знания.
Самый интересный сюрприз таили в себе кусты. Они оказались не только растениями, но и животными — сложным симбиозом растений с полыми стеблями с простейшими организмами, населявшими внутренность стеблей. Организмы эти были общественными, сродни муравьям, и именно они заставляли ветви сопротивляться попыткам чужаков проникнуть внутрь кустарника, где кишела разнообразная жизнь, связанная в единую систему.
Павлыш долго бился над задачей, как заставить кусты расступиться перед ним, но пришлось отказаться от этой затеи — на горизонте появилась голубая полоса. Надвигался рассвет, и пора было готовиться к большой экспедиции под кодовым названием «Робинзон идет по острову».
На этот раз Павлыш проявил великолепную изобретательность, которой позавидовал бы неандерталец, уходящий из пещеры на трехмесячную охоту и оставляющий там, по соседству с хищными зверями, любимую жену и детей. Когда он, наконец, запер входной люк и вспомнил, что забыл нож, лежащий на полке в шлюзовой камере, то справиться с запором ему удалось лишь через полчаса. И то лишь после того, как он, придя в полное отчаяние, в упор выстрелил в него из пистолета. Потом пришлось мастерить новый запор. В результате Павлыш покинул стоянку корабля, когда солнце уже поднялось на границе воды и песка, продираясь сквозь сизые полосы облаков. Вновь, как и вечером, пришлось идти навстречу солнцу, только в противоположную сторону.
Павлыш экипировался основательно, ему были не страшны ни звери, ни стихийные бедствия. За спиной висели баллоны с запасом воздуха на трое суток. Сбоку сверкал пистолет, на другом бедре — хороший охотничий нож, кустарным способом переделанный из кухонного. Поверх баллонов горбился рюкзак с запасом пищи и воды. Был при себе даже надувной спальный мешок — вдруг придется остановиться на отдых.
Часа через три, когда солнце растопило иней на кустах, когда поднялся ветер и переворачивал, серебрил приоткрывшиеся узкие листья кустов, Павлыш, наконец, увидел широкую реку, которая вливалась, разбившись на множество протоков, в море, прерывая линию кустарника. Берег реки был болотистым, но пружинил под ногами и держал Павлыша. Короткие острые стебли с синими венчиками колючек цеплялись за башмаки, и с травы в разные стороны прыскала летучая мелочь. Из кустов выскочили спугнутые твари, покрутились над Павлышем и спрятались обратно. Берег стал выше, суше, кусты расступились, и Павлыш очутился у края широкой долины.
С одной стороны долина была ограничена морем, отороченным полосой кустарника, с другой — упиралась в отвесный скалистый обрыв. Река поворачивала километрах в трех от устья и текла вдоль долины, деля ее на две длинные зеленые полосы.
Павлыш дошел до поворота реки. Здесь течение было быстрым, в чистой воде виднелись обкатанные камни и длинные нити водорослей. Короткие оранжевые черви дергались, словно прыгали друг за дружкой, между водорослей, и, прежде чем войти в воду, Павлыш на всякий случай кинул в них камнем, отгоняя от брода.
Быстрое течение мешало идти, вода вздыбливалась у ног, всплескивала урча, и дневной мир этой планеты пришелся Павлышу по душе. Большая птица с длинным гибким хвостом сделала круг над ним, ринулась вниз и тяжело поднялась с воды, держа в зубах какое-то водяное животное.
В самом глубоком месте вода доставала Павлышу до пояса, поток чуть не снес его в глубину, но тут берег пошел вверх, и Павлыш, на ходу стряхивая с себя воду, выбрался на траву, к большому дереву, покрытому розовой листвой. Вблизи оказалось, что это не листва, а паутинные мешочки, которые таскали за собой гусеницы, перебиравшиеся с ветки на ветку. Гусеницы при виде Павлыша поднимали головы и пугали его, шевеля передними ножками.
Неподалеку бродило стадо каких-то животных странного вида. Несколько пар длинных тонких лап несли тело, схожее с бурдюком. Вместо головы из бурдюка торчали хоботки. Сверху бурдюк был украшен острыми шипами. Животное шустро рвало хоботками траву и совало себе под живот, видно, там была пасть. Павлыш достал камеру и несколько минут снимал фильм о жизни долины, он даже заставил себя вновь приблизиться к розовому дереву с отвратительными гусеницами, которые весьма разозлились, увидев, что он возвращается, и делали вид, что вот-вот прыгнут ему в лицо.