Рената с интересом смотрела на море, на катера, на лодки рыбаков, на яхты. Что с нее взять?
Но Борюся гнал куда-то за город. Значит, все-таки где-нибудь в тихом месте. И то верно: зачем хорошую чужую тачку загаживать? Логично…
Ехали долго. Николай понял, что в леса.
Наконец автомобиль, напрыгавшись на кочках, остановился на поляне.
— Выходите оба, — приказал Андрей, не оглядываясь. — Борюся, сиди здесь.
Блондинчик с ухмылкой кивнул и остался.
Николай и Рената шли впереди, Серапионов — за ними, чуть отставая, не в ритм. Гроссман все время пытался словить момент, когда их палач вскинет руку и дважды нажмет на курок. Это было невыносимо. Еще немного — и Ник сам взмолится, чтобы все заканчивалось побыстрее.
Красавчик Борюся проследил за тем, как троица уходит за деревья, увидел, что шеф остановил их…
— Стойте, — произнес Андрей.
Николай остановился, сжав руку жены. Он боялся повернуться: палач, видимо, решил стрелять в лоб. В спину не захотел…
— Вы не делали копий? — вдруг спросил слегка подсевший, но по-прежнему очень похожий на Шуркин, голос Андрея.
Гроссман оглянулся и растерянно покачал головой. На Ренату Андрей даже не смотрел.
— Вы не скачивали информацию? — продолжал Серапионов, и было в этом допросе что-то от древнего, давно позабытого ритуала исповеди умерших египтян в их загробном мире.
— Нет.
— Распечатки?
— Нет. Ничего не делали. Диск смотрел только я. И только смотрел…
Андрей уставился куда-то в сторону. Только теперь Николай заметил, что его руки пусты и даже не в карманах.
— Документы с собой?
— Да.
— Деньги есть?
— Да…
— В Ростове вас искали, — продолжал Серапионов и теперь уже взглянул на Ренату. — Вряд ли там вас будут искать снова. Сделайте так, чтобы я больше никогда не слышал ваших имен.
После этих слов он резко развернулся и, не оборачиваясь, пошел к машине. Оставив Николая в полной растерянности, а Ренату — улыбающейся, будто она заранее знала, что все произойдет именно так.
Андрей уселся возле изрядно удивленного Борюси и процедил:
— Их трупы уже в море. Все остальное — забудь. Меня — в коттедж, сам — за билетом. До Новосибирска.
Николай опомнился только тогда, когда машина Серапионова и его прихвостня скрылась из виду. Рената разглядывала свою ладошку и оттирала невидимое пятнышко.
— Шо это было? — спросил Гроссман так, словно она могла ответить. Ему не верилось, что они живы.
Рената подняла ресницы и пожала плечами. На губах ее играла все та же безмятежная улыбка.
— Пойдем искать шоссе, — и они тронулись в путь. Только тут до Николая дошло, на что отважился Андрей Серапионов. — Ладонька, а ведь твой мальчишка только что спас нам с тобой жизнь!
Она с лукавинкой взглянула на него.
— Наш мальчишка, — исправился Гроссман и с благодарностью коснулся ее живота.
Малыш задорно пнул его руку. У Николая мелькнула шальная, неуместная в своей веселости мысль: «То ли еще будет!»
ЧЕРЕЗ ДЕНЬ...
Когда Андрей, отчего-то хмурый и неприветливый, отказавшись от приглашения погостить «дней несколько», вернул диск и улетел из Новосибирска, Серапионов-старший тут же набрал петербуржский номер своего осведомителя, Бориса Шадова. Узнав о том, как все было на самом деле, Константин Геннадьевич скрипнул зубами. Он был уязвлен в самое сердце. От кого угодно он мог ожидать такого предательства, но не от родного сына. Единственного сына.
Смакуя, Борюся поведал и подробности.
— Хорошо, Борис… — помолчав, нейтральным голосом сказал наконец глава «Salamander in fire». — Благодарю за важные сведения. И еще… постарайся все же узнать у него, куда они отправились. Если тебе понадобится техническая поддержка, то за этим дело не станет. Уж будь так добр, голубчик…
— Рад стараться, Константин Геннадьевич!
Но, не дослушав, тот уже бросил трубку.
Андрюшка! Идеальный, вышколенный с младых ногтей исполнитель, интеллектуал, логик, светлая голова… Наследник всего, чем владеет его отец… И повелся из-за какой-то бабы!
От соучредителей-компаньонов у Константина тайн, касающихся общего дела, не было никогда. Вот и теперь придется рассказать. Поделиться, «покумекать», как выражался Рушинский. И все же сделать это лучше в расслабляющей обстановке, не в офисе.
Серапионов пригласил Виктора Николаевича и Станислава Антоновича к себе в коттедж в Заельцовском бору. Это местечко в народе называется «обкомовскими дачами». Летом здесь благодать, а вот в весеннюю распутицу добираться очень неприятно. Однако ни Саблинов, ни Рушинский от барбекю не отказались. Не так уж часто им удавалось устроить себе подобный досуг.
Когда Константин Геннадьевич счел, что компаньоны уже достаточно «подобрели», но еще вполне способны трезво оценивать ситуацию, то, стараясь сдержать гневные интонации, рассказал о происшедшем в Одессе.
Желчный Саблинов совсем пожелтел от злости. Рушинский рассмеялся и, налив себе вина, подбросил чурбачков в пылающий камин.
— Эх, люблю готический стиль, как тут, у тебя, Костя! — сказал он. — Все никак себе такой же домишко не выстрою. Руки не доходят… Вот бы здесь Ремарку моему лафа была безмерная!
Серапионов задумчиво отстучал на столе какой-то ритм. И тут зашипел Станислав Антонович:
— Вот оно — новое поколение. Смена наша… Золотая молодежь! Ты, Костя, все сынком своим кичился: Андрей то, Андрей сё… А на поверку? Членом твой Андрей думает, а не головой. Кому мы все передадим — черт-те знает!..
Константин стиснул кулаки. Саблинов, конечно, ведет себя как порядочная скотина: у самого сын — наркоман, дочку из петли вытащили, в профессиональном плане не реализовался, физик хренов, вот поэтому и капает ядовитой слюной от зависти к другим, у кого дети чего-то в этой жизни добились. Но в целом злит как раз то, что он прав: не головой Андрей думал, когда эту стерву и мужика ее отпускал восвояси.
Но Рушинский, амплуа которого всегда было — разряжать конфликтные ситуации, вмешался и здесь:
— А чего? По мне, так Андрейка себя как мужик повел. Чего вы на него наехали-то?! Ну, «залетела» от него бабенка, ну, не был Тарас Бульба любимым Андрейкиным героем в школе. Правильно сделал. А им сейчас не до того, чтобы рыпаться, так что безопасны они. Это ты, Костя, за честь свою перед «братками», наверное, переживаешь?
Константин Геннадьевич поморщился: глупости, мол, говоришь, при чем тут «братки»? Хотя он сейчас, в таком состоянии, да еще «подогретый» Саблиновым, и сам, как Тарас Бульба, сына своего Андрия… голыми руками придушил бы…
Но Рушинский громогласно расхохотался, и смех его отозвался эхом высоко-высоко под сводом потолка.
— Ну так и забудь! — Виктор Николаевич опорожнил свой фужер и звонко выставил его на стол. — Делов-то! Я бы, правда, на месте сыночки твоего умнее поступил. Взял бы красавицу ту за шкирку, отволок в первый же загс, штампик — туда-сюда — и ни одна сволочь из даже самых-рассамых правоверных «в законе» пискнуть бы против официальной супруги не посмела! Да и она сама под присмотром была бы, на виду. Вряд ли против мужа со свекром выступать полезла бы, даже имейся у нее такие помыслы...
— Че смеяться, Вить! — фыркнул Серапионов, чем вызвал новый приступ хохота у жизнелюба-Рушинского. — Пошутил — и будет. Кто вообще знает, от кого она брюхатая…
— В каждой шутке, Костя, только доля шутки. Я, вообще-то, серьезно говорю, хоть и гогочу. Дело-то молодое. А они все, молодые, — презабавные ребята. Как-нибудь и без нас, старперов-язвенников, разобрались бы между собой.
Саблинов поднялся, чернее отполыхавших углей, с сарказмом выдал:
— Пока вы тут устраиваете личную жизнь Андрюши и делите внуков, я, с вашего позволения, подышу свежим воздухом…
— Иди, иди, Стас! При язве это пользительно! — подбодрил его Виктор Николаевич.
Станислав Антонович круто развернулся на полдороги и хлестко добавил:
— А Андрейке совет дайте: пусть соберет всех прошмандовок, каких когда-либо трахал, будет гарем. В Думе, вон, как раз на легализацию многоженства замахиваются… Че ж не с Серапионовых начать? Только смотрите, старперы-маразматики, как бы потом Андрюшеньки-душеньки доброта душевная не отрыгнулась вам по самое «не хочу»!
И, заткнув рты оппонентам, он стремительно ушел на веранду.
— О как! — Рушинский прищелкнул языком. — Отбрил! Злой он, Кость. Не слушай ты его, он тебя плохому научит. Слушай меня. Оставь их в покое. Чует моя печенка: если не будем мы их ворошить-тормошить, все о’кейно закончится. Лишние хлопоты — лишние слезы. Забились ребятишки в нору — вот пусть там и сидят. Ну что они могут сделать нам-то? А сынка твой не дурак, далеко не дурак. Думаю, он все выяснил и просчитал, прежде чем отпускать их. И учуй он опасность с их стороны, вряд ли ушли бы они от него живыми. Доверять надо детям своим, Костя. Доверять. Выросли они, поумнели уже.
— Стас прав… — медленно и раздумчиво, глядя в пол, проговорил Константин. — Не бросают задания на полпути… Я просил его выполнить элементарное дело. А он повел себя, как прыщавая шестнадцатилетняя курсистка. Веришь — у меня даже слов матерных не хватает, чтобы этот его поступок охарактеризовать.
— А, да ну тебя, — махнул рукой Виктор Николаевич. — Я тебе одно толкую, а ты заладил. Решайте как знаете, а мое слово таково: я на Андрейкиной стороне в этом вопросе. Вмешиваться не буду, но будь у меня не дочки, а сын, да еще и умница, как твой, я бы, вместо того чтобы костерить его сейчас со Стасом, от зависти подыхающим, поговорил бы с парнем хоть раз в жизни по душам: чем, мол, ты живешь-интересуешься, мальчик мой? Да какие горести сердце твое гложут? А ты — «сло-о-о-ов матерных не хватает». Не сын тебе нужен, а биоробот послушный, машина тупая. Для убийств и пакостей всевозможных. Грустно мне на тебя глядеть, а Андрейку — жалко. Уж извини, что вмешиваюсь, никогда ведь раньше у нас с тобой задушевных разговоров на эту тему не было, а тут вот накипело, прорвало, видишь? Делайте, в общем, как хотите, пеняйте потом на себя. С меня не спрос. Вот мое глубоко искреннее мнение, если оно тебя интересует…
Серапионов неопределенно покачал головой. Когда вернулся Саблинов, в комнате плавала тишина, отпугиваемая лишь редким потрескиванием горящих в камине поленец. Станислав Антонович тоже отвел душу и даже отыскал в себе силы улыбнуться:
— Погорячился я, старички. Что делать будем? Не решили?
Рушинский демонстративно отвернулся. Константин Геннадьевич прихлопнул ладонью по столу:
— Искать мы их будем. Андрею — ни слова. А уж наказать кому-нибудь покрепче нервами поручим, когда найдем. Вот и мое слово. Кто против?
Виктор Николаевич еще более демонстративно изобразил, что умывает руки. Саблинов же согласно кивнул.
* * *
Влад выдвинул ящик стола, смахнул туда осточертевшие мультифорки с бумагами и, проходя мимо секретарши Юленьки, по обыкновению своему подправлявшей макияж, бросил:
— Юля, если мне будут звонить, я в канцелярии.
— Угу-м... — стирая помаду в уголке рта и даже не соизволив оторвать взгляд от зеркальца, чтобы посмотреть на шефа, ответила та. — Вы насовсем?
— Не знаю. Какая, собственно, разница?
Она равнодушно повела плечами и тут же забыла о его существовании.
Да, какая, собственно, разница, насовсем или не насовсем?! Как выражается Марго: «Да кого я здесь любила?» Действительно: кого я тут любил? Чем дальше, тем тошнотворнее видеть все эти лица…
Ромальцев сел в свою машину и помчался, куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. На свободу.
Весенние заморозки сковали асфальт ледяной коркой, превратив дороги в каток. Машину сильно заносило, но сейчас Владиславу это даже нравилось. Мираж воли, фантомное ощущение некогда прерванного полета. Но ведь было, было — и свобода, и умение летать! Было! Это не бред, не сон, это уверенность…
На бешеной скорости, вдоль Сальских степей, в сторону Ставрополья... Два часа пролетело, как миг… Вот-вот будет Ставрополь, каких-нибудь сто километров…
«Ампутированные крылья заменил автомобиль… Песня! Даже так: «Пес
* * *
Вновьпришедший был подавлен и растерян, ибо переправа на подземной ладье отнимала много сил, отнимала память, оставляя у путешественника лишь главное — сердце.
От стены отделилась тень. Темная мужская фигура, сложенные на широкой груди руки, востроухая голова зверя с мерцающими в темноте желтыми глазами. Звероголовый ждал вновьпришедшего, им предстоял еще долгий и тяжелый путь. Он молча кивнул, окинул мрачным взглядом сущность новичка, проник в душу.
— О, Инпу! Преклоняюсь пред тобой, великий Проводник, целитель, друг Вечности! — как и подобало, вновьприбывший опустился на колени перед безмолвной фигурой неподкупного судьи и палача Дуата.
— Следуй за мной, — прорычал шакалоголовый бог, развернулся и нырнул в бездонное пространство.
Снаружи коридор казался воплощеньем тьмы, изнутри он был исполнен света.