— Лусин мог бы это сделать. Лусин мертв.
— Это сделает Эллон. Демиурги когда-то отделили твой юный мозг от тела галакта, они сумеют и сейчас совершить такую операцию.
— Эллон убьет меня.
— Операцию сделают под контролем Орлана. Орлану ты веришь?
— Орлану верю. Я хочу, чтобы и ты присутствовал на операции. — До меня донесся слабый вздох. Даже дымку больше не выбрасывала пасть дракона. — Тогда торопись! Жизнь вытекает из меня, Эли…
Я пошел к Орлану.
4
У Орлана восседал на диване величественной статуей Граций. Они удивление уставились на меня. Было хорошо, что я застал их вместе: не придется дважды повторять одно и то же.
— Операция освобождения мозга от тела вполне возможна, — сказал Орлан. — За тысячелетия мы так отработали технику вывода мозга в самостоятельное существование…
Граций покачал головой:
— Опять живой мозг приспособят для дела, которое так хорошо выполняли ваши механизмы, Эли!..
— Механизмы вышли из строя. Граций, ты должен гордиться, что разум естественного происхождения докажет, что он выше мертвой машины!
— Идемте к Эллону, — сказал Орлан.
Эллон налаживал гравитационный конденсатор: на его обкладках Эллон собирался получить поле, эквивалентное в микромасштабе гравитационному полю коллапсара. Я сказал, что надо отвлечься для срочной операции.
— Здоровье дракона ухудшилось. Мы потеряем его мозг, если не освободим его от прикованности к одряхлевшему телу.
— Потеря небольшая, адмирал.
— Я настаиваю на операции.
— Не буду! — Эллон сверкнул сумрачными глазами и повернулся к гравитационному конденсатору.
Его остановил властный окрик Орлана:
— Эллон, я тебя не отпускал!
Эллон замер. Туловище готовилось взлететь в прыжке от нас, а голова медленно выворачивалась к нам. Эллон хмуро произнес:
— Разве я должен спрашивать у тебя разрешения уйти, Орлан?
Орлан презрительно игнорировал вопрос.
— Тебя обучали операциям такого рода, не правда ли? Ты ведь в школе готовился на разрушителя Четвертой Имперской категории? Или я ошибаюсь, Эллон?
— Мало ли к чему мы готовились до Освобождения! Сейчас я главный инженер эскадры звездолетов. Не хочу выполнять неприятные мне просьбы.
— Просьбы — да. Но это приказ, Эллон!
Эллон впился неистовыми глазами в синевато-фосфоресцирующее, замкнутое лицо Орлана. Я уже говорил, что не понимал взаимоотношения двух демиургов. Орлан робел перед Эллоном, временами казалось, что Орлан перед ним заискивает. Теперь я видел, что тут раскрывается обратная сторона его дружбы с людьми. Мы отменили все ранги, только личные способности служили мерой достоинства. Орлан стремился показать, что всей душой поддерживает новые порядки, но перехлестывал: у него ведь не было всосанного с молоком матери чувства равенства. Он становился, став демиургом, разрушителем наизнанку — добровольно унижал себя, как бы расплачиваясь за прежнее возвышение. А сейчас у обоих вдруг упали усвоенные с трудом новые приемы обхождения. Перед высокомерным разрушителем Первой Имперской категории непроизвольно сгибался жалкий четырехкатегорный служака. Эллон, растерянный, негодующий, еще попытался противиться:
— Не понимаю тебя, Орлан…
— Когда будет операция, Эллон?
Эллон с грохотом вхлопнул голову в плечи. На иной протест он уже не осмеливался.
— Буду готовить питательные растворы…
Он склонил гибкую фигуру в покорном поклоне. В полном молчании прозвучал железный голос Орлана:
— Контролировать операцию буду я, Эллон!
Орлан унесся неслышными шагами, и пока он еще был в помещении, Эллон не распрямлял спины. Граций шагал шире меня, но и ему понадобилось больше минуты, чтобы нагнать демиурга. Зато когда я приблизился к ним, Орлан был прежним, не тем, давним, какого я только что видел, а новым, каким жил среди нас, — любезным, приветливым, с добрым голосом, с добрым взглядом.
Я не удержался:
— Могу вообразить, Орлан, какого ты нагонял страха, когда был любимцем Великого разрушителя.
Он ответил с бесстрастной вежливостью:
— Это было так давно, что я уже не верю, было ли.
— Бродяга боится операции и особенно боится, что ее будет делать Эллон, — сказал я.
На какой-то миг я снова увидел высокомерного вельможу Империи разрушителей.
— Напрасно боится. Демиургам с детства прививают привычку к послушанию и аккуратности. Эллон — выдающийся ум, но в смысле аккуратности не отличается от других демиургов.
Я возвратился к Бродяге. С драконом беседовал Ромеро. Беседа шла в одни уши — Ромеро разглагольствовал, Бродяга, бессильно распластав крылья и лапы, слушал. Меня снова пронзила боль — так жалко приникал к полу дракон, еще недавно паривший выше пегасов, ангелов и всех своих собратьев. Дракон печалился, что возвращение даже толики былого могущества равносильно повторному пленению. Ромеро красноречиво опровергал его опасения:
— Что такое пленение, высокомудрый крылатый друг? Все мы пленники крохотного корабельного пространства, — от этого печального факта не уйти. И разве вы, любезный Бродяга, не более стеснены и вашей сегодняшней дракошне, чем в прежнем хрустальном шаре на злополучной Третьей планете? Ибо даже наш скудный корабельный простор вам недоступен. Нет, не горькое пленение вас ожидает, а великолепное высвобождение. Вы ужесточите свою геометрическую нынешнюю несвободу еще на десяток метров, не более. Но зато вам станут подвластны любые движения — механическое, сверхсветовое — в любом направлении! А вам так не хватает движения, мой бедный друг. Скудный запас движений, отмеренный вашему блистательному, но чересчур громоздкому телу, исчерпан, не будем закрывать на это глаза. И вот сейчас вы обретете величественную свободу — не просто командовать механизмами звездолета, а вобрать их в себя, как свои органы, самому стать звездолетом, мыслящим кораблем, могущественным кораблем, легко пожирающим пространство! Прекрасна, прекрасна уготованная вам доля управляющего корабельного мозга!
Ромеро потом спрашивал, произвела ли на меня впечатление его речь. Я ответил, что в ней было много чисто драконьих аргументов, а на меня драконады не действуют. Он с язвительной вежливостью возразил, что под драконадами я, вероятно, подразумеваю эскапады, но хоть слова эти созвучны, ни того, ни другого в его речи не было. Как бы, впрочем, ни называть его речь, на дракона она подействовала. Он почти радостно посмотрел на меня.
— Сегодня, Бродяга, — сказал я. — Сегодня ты совершишь очередное превращение. Ты, единственный среди нас, меняешь свои облики, как женщина прически. Ты был великим Главным Мозгом, потом превратился в лихого летуна и волокиту. Сегодня ты приобретаешь новую ипостась, так это, кажется, называется на любимом древнем языке нашего друга Ромеро, — станешь вдумчивым исследователем, энергичным звездолетчиком, властным командиром корабля.
— Благодарю, Эли, — прошептал он и закрыл глаза.
Как и обещал, я присутствовал при операции. Описывать ее не буду. В ней не было ничего, что могло бы поразить. Зато я был потрясен, когда впервые вошел в помещение, отведенное Мозгу. Оно напоминало галактическую рубку на Третьей планете — теряющийся в темноте купол, две звездные сферы, стены кольцом… А между полом и потолком тихо реял полупрозрачный шар — в нем обретался наш друг Бродяга, навеки переставший быть бродягой.
Не вид комнаты и не вид шара потряс меня: я был к этому подготовлен. Но голоса, который зазвучал в моих ушах, я не ожидал. Я думал услышать прежний шепелявый, сипловатый, насмешливый, ироничный присвист дракона, я уже успел позабыть, что Бродяга, до того как стал бродягой, разговаривал по-иному. И вот этот давно забытый, мелодичный, печальный голос обратился ко мне:
— Начнем, Эли?
Не знаю, как я справился с дрожью. Я пробормотал самое нелепое, что могло прийти в голову:
— Ты тут? Тебе хорошо, Бродяга?
Голос улыбался — чуть грустно и чуть насмешливо:
— Нигде не жмет. Эллон был бы мастером по поставке мозгов на Станции Метрики, если бы вы не разрушили Империю разрушителей. Со многими механизмами я уже установил контакт. Скоро я оживлю корабль, Эли! Пусть Эллон налаживает выводы на "Змееносец" — попробую привести в движение и его.
— Бродяга, Бродяга… Могу я так тебя называть?
— Называй как хочешь, только не Главным Мозгом. Не хочу напоминаний о Третьей планете.
— Ты будешь для нас Голосом, — сказал я торжественно. — Вот так мы им будем называть тебя — Голос!
Я доложил Олегу, что можно разрабатывать карту дальнейшего рейса к ядру. От Олега я завернул к Грацию, сел на диван, привалился к спинке. Я был основательно измотан.
— Тебе нужна помощь, Эли? — участливо поинтересовался галакт. — Могу предложить…
Я прервал его:
— Граций, ты знакомился с тем, как наш бывший Бродяга, ныне принявший имя Голос, входит в свою новую роль? Двигаться со сверхсветовой скоростью мы скоро сможем. И наши боевые аннигиляторы оживут, а без них мы — пушинка в бесновании стихий. Граций, помоги Голосу… Стань ему помощником.
Галакт с удивлением смотрел на меня:
— Что скрывается за твоим предложением, адмирал Эли?
Я закрыл глаза, минуту молчал. В голове не было ни одной ясной мысли.
— Не знаю, Граций. Смутные ощущения… У людей они имеют значение, а как объяснить их вам, когда не могу выразить их словами? Вы с Голосом одной породы… Просто это моя просьба, Граций…
Галакт ответил с величавой сердечностью:
— Я буду помогать Голосу, Эли.
5
Никто не знал, какие силы блокировали наши мыслящие машины, но силы эти, постепенно слабея, переставали быть непреодолимым заслоном. Меня лишь удивляло, что машины не просто отремонтированы по формуле "не работала — заработала", а как бы пробуждены из сна — еще не было прежней быстроты решений, сохранялась какая-то вялость. Эллон заверил, что все прежние достоинства машин возродятся, когда блокирующие силы совершенно исчезнут, а дело к тому идет.
— Эллон, ты описываешь МУМ так, словно они наглотались наркотиков, а сейчас выбираются из беспамятства.
— Что такое наркотик? Что-то специфически человеческое, да? Но что машины выбираются из беспамятства — точно. И когда полностью очнутся, вы сможете дать отставку вашему парящему в шаре любимцу.
— Тебе так ненавистен Голос, Эллон?
Вместо ответа он повернулся ко мне спиной. Человеческой вежливости демиургов в школе не обучают, а Эллон к тому же не забыл о том, что когда-то был подающим надежды разрушителем.
Разговор с Эллоном заставил меня призадуматься. В день, когда МУМ полностью войдут в строй, Голос будет не нужен — этого я отрицать не мог. Но неполадки с мыслящими машинами порождали недоверие к ним. Они слишком легко и слишком неожиданно разлаживались. На Земле никто бы не поверил, что такие надежные механизмы, как МУМ, способны все разом отказать. Способы экранирования МУМ разрабатывались не одно десятилетие и не одним десятком первоклассных инженеров. Экранирование должно было сохраняться в любых условиях. В Гибнущих мирах оно защищало плохо. Гарантию, что и впредь экранирование не сдаст, не сумел бы дать и сам Эллон.
Все эти соображения я высказал Олегу. Он пожал плечами:
— Никто не принуждает нас удалять в отставку Голос, когда заработают МУМ. Почему бы им не дублировать друг друга?
— Именно это я хотел предложить. Но вряд ли Эллон будет доволен.
Олег негромко сказал:
— Разве я давал обещание исходить из того, доволен или недоволен Эллон? Пока командую эскадрой я, а не он.
— Каков твой план? — спросил я. — Продолжаем рейс к ядру или в связи с потерей трех четвертей флота возвращаемся?
Он ответил не сразу.
— Рейсовое задание далеко от выполнения. Но и лезть на рожон не хочется…
— Мы и в созвездии Гибнущих миров не выполнили своих намерений, — напомнил я. — Клочок ясного неба, обещанного аранам, — где он?
С той минуты, как звездолеты восстановили способность движения, я думал больше всею об этом. Сразу после катастрофы страх порождал лишь одно чувство — бежать, бежать подальше от проклятого места. Страх прошел, и снова вставал все тот же вопрос — помочь ли аранам? Как вывести бедствующий народ из дремучего леса несчастий? Это не было обязанностью, в рейсовом задании нет пунктов об облагодетельствовании встречающихся народов. Мы явились сюда разведчиками, а не цивилизаторами. Со спокойной совестью мы могли и отвернуться от Арании. Не было у меня спокойной совести. Я терзал себя сомнениями. Посетив рубку, я признался в них Голосу.
— Ты хочешь рискнуть оставшимися кораблями, Эли?
— Я пытаюсь отыскать иной метод очищения пространства. "Таран", уничтожавший пыль, выведен из строя, попытка добавить взрывом чистого пространства кончилась катастрофой. Впечатление, что рамиры — если это они — вначале только остановили нас, а когда мы продолжили свои усилия, рассердились и наказали.
— Но не уничтожили полностью. Либо не могли уничтожить, либо не захотели. Ответ на этот вопрос даст ключ ко всем загадкам.
— Буду думать. И ты думай, Голос!
Ночью, когда Мэри спала, я молчаливо шагал из угла в угол.
Если рамиры не смогли нас уничтожить, все просто — силенок не хватило. Что значит — силенок не хватило? Они выпустили один истребляющий луч, сумели бы грянуть и двумя, и тремя. И только пыль сверкнула бы от всей эскадры! Не захотели! Выполнили какую-то свою задачу, уничтожив "Тельца", — и отвернулись от нас. Какую задачу? Не дали аннигилировать планету! Знали из донесений Оана, что мы задумали, и воспрепятствовали. Чем же им мешало аннигилирование планеты? Должна же быть какая-то цель в их действиях! Жестокие боги! Что скрывается за их жестокостью против аранов?
Как-то ночью ко мне вошла испуганная Мэри и сказала с облегчением:
— Ты здесь? А я проснулась и подумала, что случилась новая беда, раз тебя нет.
— Мэри, — сказал я, — ответь мне: почему Жестокие боги жестоки? Разве жестокость соединима с могуществом? Психологи учат, что жестокость — проявление слабости и трусости!
— Ты вносишь очень уж человеческое в межзвездные отношения, — возразила она, улыбаясь. — Как ты поносил Оана — лазутчик, диверсант, предатель!.. Не чрезмерно ли земно для ядра Галактики?
— Речь не об обычаях, а о логике. Не может же быть у рамиров иная логика, чем у нас!
— А почему у нас с тобой они разные? Ты говоришь, когда чего-либо не понимаешь во мне: "Это все твоя женская логика!" И морщишься, как будто отведал кислого.
Я засмеялся. Мэри умела неожиданно поворачивать любой спор.
— Ты подбросила кость, которую я буду долго грызть. Хорошо, Мэри! Постараюсь не вылезать из скромного места, отведенного человеку во Вселенной. Я принимаю, что существует множество логик, в том числе и твоя женская. Я назову их координатной системой мышления. Заранее принимаю, что наша координатная система мышления не похожа на другие. И вот что я сделаю, Мэри. Я произведу преобразование одной координатной системы в другую, перейду от одного типа мышления к другому. И посмотрю, какие законы останутся неизменными — поищу инвариантов. Инварианты логики и инварианты этики, Мэри! Самые общие законы логики, самые общие законы этики, обязательные для всех форм мышления. Общезвездная логика, общезвездная мораль! И если и тогда я не пойму, почему с нами борются рамиры, то грош мне цена. Таковы будут следствия твоих насмешек.
— Очень рада, что мои насмешки катализируют твой беспокойный ум, Эли.
Мэри ушла досыпать, а я продолжал метаться по комнате, выстраивая и отвергая десятки вариантов. На одном я остановился: он требовал немедленной проверки. Я пришел к Голосу. По рубке прохаживался Граций. Я залюбовался его походкой. Галакты не ходят, а шествуют. Я не сумел бы так двигаться, даже если бы захотел. В младших классах мне говорили с негодованием: "Не шило ли у тебя сзади, Эли?" С той поры я остепенился, но по-прежнему хожу, бегаю, ношусь, передвигаюсь, только не шествую. Богоподобности, как называет Ромеро повадку Грация, у меня никогда не будет.