– Я не могу больше ждать! – воскликнул отец Емельян. – Я готов положить свою жизнь за то, чтобы ты, поганое колдовское отродье, больше не топтал землю! Ты вызвал меня, а теперь я вызываю тебя! Сражайся и познай силу моего Бога!
Танадель посмотрел на противника внимательно.
– Да, поп, чувствуется, что ты изменился. Наглости в тебе стало больше.
– Это не наглость, а смелость и ревность о божественной справедливости! – воскликнул отец Емельян. – Что же ты медлишь? Начинай битву! Пусть Свет сойдется с Тьмой, и посмотрим, кто одолеет и кто будет прав! С тобой – твоя магия, со мной – моя молитва! Аминь!
– Аминь так аминь, – пробормотал колдун. – Что ж… Приступим.
И Танадель, резко взбрыкнув ногой, на которой сидела саламандра, отправил сверкающую зверушку прямо в лоб молитвенно раскинувшему руки протоиерею Емельяну.
…Надобно сказать, что Желтый мыс в этот роковой утренний час не был столь пустынен, как показалось бы то стороннему наблюдателю. Ибо в здешних густых зарослях крапивы притаился, стоически не обращая внимания на жестокие ожоги, мученик пера и диктофона, борец за бескомпромиссную правду, приверженец тотальной гласности, незабвенный журналист Сидор Акашкин. Сидору вообще пришлось за последние часы совершить и испытать немало. Во-первых, путем примитивного подкупа некоторых алчных лиц из администрации мэра Акашкин выяснил, что у Изяслава Радомировича в полночь назначена приватная встреча с таинственным колдуном Танаделем и встреча эта пройдет в кофейне «Терафим». Задолго до полуночи неуемный журналист исхитрился попасть в кофейню. Здесь уже Акашкину посодействовал не подкуп, а шантаж, потому что имелся у вездесущего Сидора мощный фотокомпромат на шеф-повара «Терафима». Так что Сидор, талантливо перевоплотившись в скромную уборщицу, в полночь трудолюбиво полировал листики стоявшей в самом дальнем углу кофейни пальмымонстеры, умудряясь быть незамеченным и в то же время ловить каждое слово, исходившее из уст двух заинтересовавших его персон. И чем больше он слушал, тем сильнее заливало его мозг журналистское сладострастье. Наступал его звездный час! Он им всем покажет! Они еще узнают Сидора Акашкина, они еще горько пожалеют о том, что гнали его, притесняли и насылали на его горячее журналистское сердце порчу и корчу! О, как он будет неумолим в своем новом публицистическом опусе! Он напишет о продажности и мягкотелости мэра, он обличит приезжего колдуна в проповеди идей антигуманного магического терроризма! Он шокирует мирных обывателей Щедрого картиной оккультного апокалипсиса, который грядет на их ничего не подозревающие души! Вот оно, настоящее дело для журналиста! И после этого он, Сидор Акашкин, не будет прозябать в провинции, о нет! О нем услышат в Москве и Питере, обличительность его пера, пафос его статей и величие его журналистского гения оценят по достоинству продажные мастодонты «Московского Комсомольца» Л «Спид-инфо». Оценят и поклянутся уйти на пенсию, говоря со слезами: «Поверг ты нас в смятение и стыд, о талантливый Акашкин! Будь же ты самым замечательным журналистом эпохи, славь завоевания российской демократии своим непредвзятым пером!» А потом сам президент вызовет Акашкина и наградит смиренного труженика журналистики звездой Героя!..
Однако Сидор не просуществовал бы на этой враждебной земле больше пяти минут, если б не понимал, что мечты мечтами, а надо рассуждать трезво. Как понял он из разговора мэра и колдуна Танаделя, дело у них кончилось ничем. Правда, часть разговора шла по-французски, но это Сидора не останавливало. У него была богатая фантазия, не сдерживаемая никакими лингвистическими препонами. Так что перевод Акашкин домыслил просто логическими методами. Одно было непонятно: то ли мэр вел какую-то свою игру, то ли всерьез хотел, чтобы Танадель оставил в покое православного священника. Для Сидора Акашкина, впрочем, все это было несущественно. Он дослушал до конца разговор двух колдунов (да уж, невысок юровень их магического могущества, если они даже не могут определить, что за ними ведется наблюдение!), перестал терзать тряпкой пальму и с талантом, присущим только бестелесным теням, просочился через служебное помещение к черному входу «Терафима». Оттуда он передислоцировался в ближайшие кусты и понаблюдал за тем, как чиз Кофейни вышли мэр и Танадель.
– Done, vous continuerez le jeu, monsieur Tanadel?[10] – спросил Изяслав Радомирович, открывая дверь своей машины.
– Oui, monsieur le maire[11], – ответил колдун неповторимым насмешливо-гордым тоном.
Акашкин в кустах мысленно взял себе на заметку, что надобно срочно купить самоучители по всем основным европейским языкам. Ведь если его ждет оглушительный успех и карьерный рост, то не исключено, что станет Сидор Акашкин и международным корреспондентом. А мэр меж тем сказал:
– Merde! Что я должен сделать, чтобы вы не насылали на этот город новых испытаний?
Танадель усмехнулся.
Акашкин в кустах пожалел, что нет у него с собой верного «Никона»: какой мерзкой бы вышла фотокарточка с этим ухмыляющимся самонадеянным колдуном! А Танадель меж тем сказал:
– Господин мэр, убедите вашего священника участвовать в поединке. Je ne vous demande pas plus grand[12]. Пока не требую.
Сидор видел, как Изяслав Радомирович кивнул, сел в машину и отбыл в направлении улицы имени Космонавта Попова. Акашкин знал, что на этой улице живет любовница мэра, особа безнравственная и двуличная. На эту особу Акашкин тоже понемногу собирал компромат – глядишь, пригодится. Но пока следовало понаблюдать за Танаделем. Сидор ждал, что колдун напустит на себя невидимость или мгновенно телепортируется, словом, уйдет из-под обзора оккультным манером. И что тогда делать магически необученному журналисту? Но в эту ночь судьба явно расщедрилась на подарки доселе нелюбимому Акашкину. А именно: колдун Танадель размеренно и спокойно зашагал, как все люди, по пустынной улице города. Шагал, шелестя своей мантией,,и, видно, за шелестом этим не замечал, что буквально по пятам за ним крадется представитель свободной прессы жорода Щедрого.
Колдун пришел на Желтый мыс (естественно, следом прокрался и Акашкин и засел в крапиве), постоял, любуясь ночными окрестностями, хотя было бы чем любоваться – пустырь он пустырь и есть… А далее Акашкин стал свидетелем того, как колдун Танадель взял да и трансформировался в ржавый комбайн марки «Дон».
Корреспонденту стало неуютно. Ночь, пустырь, железная махина (она же в исходном состоянии колдун) с угрожающе поднятой вверх жаткой, поблескивающей под неверным светом луны отнюдь не тупыми лезвиями… Да еще крапива. Да еще бессердечные щедровские комары, так и норовящие изжалить Сидора Акашкина до смерти. Однако Сидор знал, что журналистика требует жертв. Так что он готов был стерпеть и крапиву, и комаров, и безрадостную пустынность сего места. Ибо его нюх подсказывал: не спеши уходить, Сидор! Будет, будет тебе такая информация, какая, не снилась всем лауреатам Пулитцеровской премии!
И Сидор Акашкин замер в крапиве, жадно вглядываясь и вслушиваясь в темноту.
О боги! Боги журналистики, если вы только есть, спасибо вам от имени верного раба вашего Сидора Акашкина!
…Он не зря ждал! Он не зря вынес многочасовую пытку крапивой и комарами! Он не напрасно мок под неожиданно хлынувшим с хлябей небесных дождем!
Ибо настало утро и принесло НОВОСТЬ!
И звучала НОВОСТЬ так:
– Что же ты прячешься, Танадель? Я пришел сразиться с тобой во имя моего Бога! Или ты струсил перед лицом истины?!
Акашкин осторожно высунулся из своего крапивного укрытия и чуть не ахнул. Под струями дождя бесстрашно стоял человек в рясе, в нем Сидор по наитию признал того самого священника – отца Емельяна Тишина, из-за которого вчера в городе разгорелся весь этот сыр-бор. В голове журналиста вспыхнули строчки и стали складываться в воспаленный, горячечный текст новой ГЕНИАЛЬНОЙ статьи.
Начало, к примеру, такое: «Каково это – стать свидетелем события, которое, без сомнения, можно назвать событием века?! Вашему корреспонденту выпала такая честь – стать первым свидетелем потрясающей битвы между силой магии и силой религии. Он видел их вблизи – двух противников, двух вечных врагов – колдуна и священника. О как были грозны их взоры, как яростна речь и как величественны жесты!» Тут Сидор побольше вылез из крапивы, справедливо полагая, что его появления никто уже не заметит – священник стоял к нему спиной, а колдун-комбайн только что закончил обратную трансформацию. И ему, судя по виду, было не до осмотра окрестностей. Акашкин весь превратился в зрение и слух, дабы не пропустить ни одного слова из исторического диалога двух дуэлянтов. Он трепетал от предвкушения славы, и происходило это до тех пор, пока Танадель не метнул в священника саламандру.
Саламандра в полете – зрелище незаурядное, поэтому Сидор отвлекся от сочинения нового абзаца и проследил взглядом за пылающей, извивающейся и злобно визжащей ящерицей. Ящерица была окутана легким облачком – это дождь, попадая на ее огненную шкуру, мгновенно испарялся. В процессе полета, который длился не долее двух секунд, саламандра превратилась в толстенькую раскаленную стрелу, и правила эта стрела прямо в лоб отца Емельяна, застывшего словно изваяние. Сидор, уже предвидя эффект от столкновения саламандры и поповского лба, начал мысленную фразу: «Так пал служитель архаического Иисуса…», но тут произошло нечто удивительное.
Отец Емельян выставил вперед руки, словно защищаясь от огненной стрелы. Ладони его были сложены каким-то непонятным ковшиком. В этот ковшик и угодила саламандра, отчего взвыла совсем уж невероятно для человеческого слуха и принялась бешено извиваться в руках священника, рассыпая во все стороны яркие искры.
– Заклинаю тебя именем тех, кто мне служит, – зычно сказал отец Емельян. – Стань прахом у ног Моих! И руки его оказались полны черно-серого пепла.
– Что это, священник? – тихо и недоуменно спросил колдун Танадель. – Откуда ты знаешь правила обуздания саламандры?
– А разве нет надо мной того, кто ведает все тайны? – гордо ответил отец Емельян. – Оставь разговоры, колдун, и сражайся, ведь именно за этим ты сюда и приехал!
– Что ж. – Колдун развел руки в стороны, и над головой его засверкали молнии. – Начнем, пожалуй!
…Следующие пять минут «ваш корреспондент» Сидор Акашкин зачарованно наблюдал за безумными всполохами битвы между колдуном и священником. А потом…
Потом он понял, что не имеет никакого морального права глазеть на это эпохальное зрелище в одиночку.
И он, почти не скрываясь, припустил в сторону города, оглашая просыпающиеся улицы истерическими воплями:
– Вставайте! Все на Желтый мыс! Скорее! Поп Емельян убивает колдуна Танаделя!
…Тут следует сказать, что именно об этой ненормальной выходке журналиста, а также о последовавшей за ней общегородской панике и доложил едва проснувшемуся мэру служебный дух. И когда Изяслав Радомирович (разумеется, с охраной) на машине примчался на Желтый мыс, там без малого был весь город. На почтительном расстоянии от пятачка, на котором шел поединок между Танаделем и Емельяном, толпились люди. Настроение было самое ажитационное. Неожиданно из толпы неазартных в общем-то щедровцев выделились глумливого вида мужички и принялись гнусавить, что твои букмекеры:
– Делайте ставки! Кто на священника? Кто на колдуна? Роковая битва Света и Тьмы! Делайте ставки! Кто победит?!
– Ставлю двадцать на Емельяна! – раздавались крики.
– Сто – на Танаделя!
– Двести – что победит поп!
– Триста – победа за новым колдуном!
– Поп – четыреста!
Изяслав Радомирович схватился за голову.
– Расчистите мне дорогу, – приказал он охранникам. – И кто-нибудь скажите заклятие для успокоения толпы.
– Нельзя заклятие, – пискнул один из охранников, тот самый, что увлекался рунической магией. – Наличествует угрожающий оккультный фон.
– Сам вижу, что угрожающий. – И мэр горько вздохнул. Однако, если б сейчас кто-нибудь взял на себя труд заглянуть в глаза мэра, он весьма удивился бы тому, что в них увидел. Ибо в глазах мэра светилось откровенное торжество.
Перед мэром расступились, но без должной торопливости. Он пробился в первый ряд и нехорошо посмотрел на вверенных его попечению горожан. Безумный азарт горел на их лицах, они были полны агрессии и злого восторга волчьей стаи, затравившей наконец достойную добычу. Это был какой-то массовый оккультный психоз, нашедший свой выход в зрелище страшного поединка.
Да, поединок был действительно страшен. Колдун Танадель произнес очередное заклятие, и одежда на священнике вмиг воспламенилась. Толпа завизжала, а отец Емельян стоял спокойно, словно этот локальный пожар его отнюдь не касался.
– И это все? – поинтересовался он у колдуна, стряхивая с несгораемой своей рясы последние языки пламени.
– Как ты можешь мне противостоять?! – вскричал колдун.
– Мне дает силу тот, кому я близок, – загадочно ответил отец Емельян. – Вспомни трех библейских отроков, которые ввержены были в огненную пещь за свое благочестие. Их не коснулся огонь… А вот твоя магия выдержит ли огонь моей благодати?
И отец Емельян воздел руки, и с неба на колдуна упал сноп чудовищного по яркости огня. Толпа отшатнулась, началась давка и паника, народ побежал с пустыря, крича, что священник обладает страшной силой и что он победил колдуна. Некоторые кричали, что видели, как колдун испепелился в пламени – у них была слишком живая фантазия.
Колдун, конечно, не испепелился. Но после того ошеломляющего удара, что нанес ему отец Емельян, Танадель вдруг как-то странно сник. И выглядел он уже вовсе не помпезно: падшее с небес пламя превратило в обгорелые лохмотья его роскошную одежду, опалило лицо и плечи.
– Постой, священник, – прохрипел Танадель. —Дай перевести дух…
– У тебя нет духа, исчадие ада! – вскричал отец Емельян. – Сражайся, или признай, что моя благодать сильнее твоей магии.
– Мне нужна передышка… Это дуэль, – голос колдуна заметно слабел. – Я даю тебе слово чести, что продолжу дуэль после передышки.
– А я, – громко вскричал отец Емельян, – я дам тебе эту передышку только для того, чтобы ты, колдун Танадель, дошел вместе со мной отсюда, с Желтого мыса, до паперти Всехсвятского собора! Соглашайся, или покончим наше дело прямо сейчас!
– Зачем нам к собору? – удивился колдун.
– Мы будем сражаться в храме, поскольку я воин Церкви! Там ты постигнешь мою настоящую силу! Соглашайся, Танадель, если ты настоящий колдун и не трус. Соглашайся, или я объявлю, что ты побежден!
– Священник, я тебя недооценил, – медленно проговорил Танадель. – Кто же знал, что за столько лет ты сможешь так сильно измениться… Я-то думал, ты прежний легкомысленный мальчишка. Я ошибся.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – усмехнулся холодно отец Емельян. – Так что же, ты согласен продолжить нашу дуэль в стенах собора? Или ты уже так слаб?
Ярость полыхнула в глазах колдуна. Он взревел нечеловеческим голосом и встряхнулся, словно лев, выходящий из речных вод.
– Нет, я не слаб! – прорычал он. – Идем в твой собор! И не думай, что стены храма придадут тебе силы! Я убью тебя там, в церкви Распятого Бога!
Весть о том, что протоиерей Емельян ведет колдуна Танаделя в кафедральный собор для того, чтобы сразиться в его стенах, разнеслась по охваченному безумием городу со скоростью, с которой ласточка ловит на лету зазевавшуюся мошку. Теперь толпа хлынула к соборной площади, и состав этой толпы был весьма разнообразный. Тут были верующие, неверующие и просто любопытствующие; община ведьм прислала свою делегацию с петицией, в которой обращалась неизвестно к кому с просьбой прекратить этот бессмысленный поединок. Мэр, окруженный своими охранниками, нервно посматривал то на ступеньки собора, то на площадь, где вот-вот должны были появиться герои сегодняшнего дня.
Но прежде чем они появились и ступили на паперть собора Всех Святых, туда вышел епископ Кирилл в полном архиерейском облачении и с посохом. Он встал в дверях, посмотрел на колдуна Танаделя и на отца Емельяна и строго сказал: