Она бросала ему вызов. Как и раньше, ряд убийц позади него, казалось, одновременно зашевелились, возбужденно перешептываясь.
И как и прежде, его спас звук шагов из внешнего мира. Он резко обернулся. В комнату вошла женщина.
Патрик напрягся, опять став почтительным и бдительным смотрителем. Женщина секунду колебалась, потом медленно подошла к нему; она была старой, согнувшейся и низкорослой и передвигалась с помощью палки. Он смутно уловил, что одета она была в выцветшее темное платье, неряшливый капор, косо сидевший на голове, и тонкую вуаль, частично закрывавшую лицо. Он вежливо поклонился.
— Слушаю вас, мадам. Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
— Да, — ответила старуха. Она говорила отчетливо и решительно — голосом человека, привыкшего повелевать. — Я по глупости не купила каталог на входе, а поскольку я стара и хожу не так хорошо, как бывало, то не могли бы вы, чтобы мне не идти обратно, рассказать что-нибудь о восковых фигурах. Это убийцы, правда ведь?
Патрик, чрезвычайно довольный тем, что может занять голову столь привычным делом, машинально начал:
— Да, мадам. Справа от меня — Ричард Сеерз, шотландский похититель трупов, который убил двоих, прежде чем был арестован, и отрицал свою виновность до конца… Рядом с Сеерсом — выполненная Мугиваном реконструкция облика Джека-потрошителя — преступника, который так и не был схвачен… Эта фигура выполнена по описаниям людей, утверждавших, что видели его до или после совершения гнусных преступлений… Рядом с Джеком Потрошителем у нас Ландру…
Но пока его голос монотонно излагал сведения об экспонатах, он с ужасом ждал момента, когда они подойдут к миссис Реберн и он взглянет на ее бледное отстраненное лицо, вновь встретившись с ее неотрывным презрительным взглядом. Он задержался около карлика, быка-урода, местного гиганта. Старуха внимательно слушала его, сверкая из-под вуали маленькими глазками-бусинками. Раз-другой она задавала ему вопросы, но в остальном молчала, явно наслаждаясь монотонным перебором гнусных и жестоких преступлений.
Наконец наступил момент, которого Патрик так боялся, больше нельзя было оттягивать — они подошли к стоявшей у зарешеченного окна фигуре миссис Реберн, стройной, прямой и хладнокровной. Внезапно Патрик вспомнил, что ничего не знает об этой преступнице, кроме того, что она совершила убийство с помощью яда; здесь он стоял молча и не мог рассказать никаких жутких подробностей и даже не знал, кто был ее жертвой; просто она была молодой и красивой и наложила на него заклятье, и об этом нельзя было рассказывать его нынешней спутнице. Последовала пауза, в течение которой старуха внимательно рассматривала восковую фигуру, не проронив ни слова.
Наконец он промямлил:
— Это миссис Реберн… отравительница.
Говоря это, он бросил быстрый взгляд на фигуру и заметил, что лицо ее опять стало маскообразным и ничего не выражающим, безразличным как к нему, так и к старухе. Ведьма опять превратилась в восковую фигуру.
Старая дама подошла к фигуре поближе, посмотрела на нее со вниманием и любопытством, потом повернулась к Патрику и критически заметила:
— Сходство не очень хорошее.
Он был поражен и уставился на нее, не в силах понять смысл ее слов.
— Вы знали ее? — спросил он.
Она ничего не ответила, но произнесла, не отрывая глаз от фигуры:
— Она была выше ростом, в ней было больше достоинства, самомнения. И, как мне кажется, она была шире в плечах. Но это было так давно. — Лицо старухи при этом непрерывно менялось.
Он повторил вопрос. Он весь дрожал, руки его закоченели, в голосе бессознательно появились угрожающие нотки.
— Вы ее знали?
Старуха впервые повернулась, чтобы посмотреть на него, и принялась внимательно разглядывать. Она усмехнулась, и поначалу ему показалось, что засмеялась одна из восковых фигур — столь призрачным и неожиданным был этот тихий булькающий звук в тишине сумрачного зала.
Она сказала, все еще смеясь:
— Я и есть миссис Реберн.
И так как он ничего не ответил, она откинула вуаль. Она была моложе, чем ему показалось вначале. У нее было толстое массивное лицо с большим подбородком, желтоватое, нездоровое, с широкими монголоидными скулами. Ее нос был толстым и широким, и от ноздрей к углам рта шли две глубокие морщины. Ее маленькие острые серые глаза почти совсем скрывались в жирных складках кожи. Из-под капора из шодди выбивалась прядь волос, что была выкрашена в ярко-оранжевый цвет. Это лицо, столь нагло смотревшее на Патрика, было отмечено следами всех гнусных и непристойных пороков; бесстыдное, распутное, столь грубое, что его можно было трижды назвать мордой животного; казалось, оно висело в воздухе, это химерическое лицо, торжествуя над его страхом и смущением. Потом женщина быстро опустила вуаль и решительно заметила своим ясным и гулким голосом:
— Ваша фигура не делает мне чести. — Через секунду она исчезла, а восковая фигура миссис Реберн, отравительницы, оставалась стоять, спокойная, бледная и отстраненная, на своем пьедестале и казалась еще бледнее и еще спокойней теперь, когда оказалась в центре потока холодного лунного света.
Патрик выбежал вслед за старухой, не потому, что хотел увидеть ее вновь, но потому, что из-за них обоих восковая фигура стала еще более отвратительной, но когда он оказался в Зале монархов, она уже исчезла.
Он прождал, чувствуя тошноту и дрожа, пока часы не пробили семь и выставка закрылась; потом он отправился искать мистера Мугивана, которого нашел в его кабинете за чтением вечерней газеты с ногами, положенными на стол.
— Добрый вечер. — сказал Патрик. — Мне нужно кое-что сказать вам.
Мистер Мугиван отложил газету.
— Боже мой, как вы плохо выглядите, молодой человек.
Патрик выпалил:
— Знаете, кто был здесь сегодня?
— Нет, — ответил мистер Мугиван. — Я — хозяин выставки восковых фигур, а не волшебник. Кто же здесь был?
— Миссис Реберн. Настоящая миссис Реберн. Она пришла взглянуть на свою восковую фигуру. Она только что ушла.
Мистер Мугиван зевнул, и на его красном лице проступили странным образом перемешанные багровые и белые пятна.
— Миссис Реберн?
— Да.
Мистер Мугиван не без труда слез со своего стула.
— Миссис Реберн? Вас кто-то одурачил. Кроме того, вы не выучили каталог. Надо же, миссис Реберн!
И он вытащил брошюру из своего неприбранного стола, лизнул палец и открыл страницу.
— Миссис Реберн, — начал он, говоря очень громко и не глядя на Патрика, — была вздернута на виселице, повешена, понимаете, повешена за шею за убийство своего мужа более двадцати лет назад. Так что вы никак не могли видеть ее прямо сейчас. Ну, на сегодня хватит чепухи.
Патрик ничего не сказал. Сказать было действительно нечего.
Мистер Мугиван также не нарушил молчания и стал вперевалку расхаживать по маленькой комнате, переобувшись из шлепанцев в ботинки, с трудом натянув пальто и напялив клетчатую кепку. Через секунду он ушел.
Патрик погасил свет в кабинете, потом прошел в залы, чтобы привернуть газовые рожки, перед тем как запереть выставку на ночь. Его коллега на турникете уже ушел домой; он оказался один, совершенно один вместе с более чем сотней восковых фигур. На улице было совсем темно, так как луна спряталась за плотные облака; из-за закрытых ставнями окон слышался свист сильного порывистого ветра.
Он остановился, чтобы закурить запрещенную сигарету, и тут со странной отрешенностью понял, что сегодня днем видел не привидение, а нечто еще более ужасное — душу, лишившуюся тела.
Черную и злую душу этой испорченной женщины, чей прекрасный образ околдовал его. Отвратительная тень отвратительного духа. За кажущейся непорочностью и красотой всегда прятался этот ужас, дремавший в ожидании удобного момента, чтобы броситься и погубить. Ветер усилился, стеная и ударяя в оконные стекла.
В такую ночь, подумал он, медленно шагая к монархам, упыри непременно выползают из своих логовищ, и ведьмы носятся по воздуху, сжимая между ногами свои метлы и выкрикивая призывы к Сатане. Вампиры, колдуны, демоны. Ночные ужасы… Он поднялся на цыпочки, чтобы убавить газ над бледным безучастным лицом короля Ричарда II… В старые времена ведьм сжигали живьем, как теперь пугала пятого ноября… И после сожжения, предположил он, эти злые женщины больше не могли причинить вреда, но были уничтожены навсегда они и их чары. Хорошее дело. Он вошел во вторую комнату.
В ту ночь жители города с удивлением наблюдали темно-красное зарево над крышами домов далекой улицы. Потом ударили в набат, заревели моторы пожарных машин и крики возбужденной толпы, бегущей вслед за пожарными. Горела выставка восковых фигур Мугивана. Никто не хотел пропустить такое зрелище, вдвойне радуясь тому, что оно было бесплатным.
В ту ночь ветер был сильным и яростно раздувал пламя до тех пор, пока усилия вооруженных брандспойтами пожарных не стали умилительными в своей беспомощности. В конце концов рухнула крыша и столб ревущего пламени вырвался в небо. Они торжествовали, эти языки пламени, словно знали, что они несли очищение, уничтожая ведьму.
К утру выставка восковых фигур Мугивана превратилась в мокрые закопченные руины. Многие фигуры были совсем уничтожены, и монархам в целом повезло меньше, чем убийцам. В Зале курьезов и ужасов уцелело несколько экспонатов. Некоторые остались сравнительно нетронутыми огнем. Миссис Реберн, например, вышла из испытания невредимой и стояла на своем пьедестале гордо и грациозно, притворно-застенчиво сложив руки на груди. Тем не менее при ближайшем рассмотрении миссис Реберн не осталась совсем неповрежденной. Ее восковое лицо оплавилось и покрылось потеками, отчего на нем появилась странная дьявольская усмешка.
Если бы не гордая осанка, ее невозможно было бы узнать — настолько исказился ее облик. А потом пожарные обнаружили еще кое-что.
Рядом, там, где пламя горело сильнее всего, лежал обугленный промокший ком одежды. Они наклонились, чтобы рассмотреть его.
Это было, как они обнаружили, человеческое тело, останки молодого мужчины.
Пер. В. Яковлева
Джей Стрит
Последний трюк
Как это обычно делается? Артист так называемого «оригинального жанра» обычно привлекает внимание публики к одной руке, а другой в это время проделывает свои жульнические трюки. Этот метод, известный под благозвучным термином «отвлечение внимания», и является основой в работе фокусника. Так оно и ведется с тех самых пор, когда впервые был проделан трюк с пятью хлебами.
Эти двое болванов из зала старательно обмотали запястья Ферлини тяжелым тугим проводом и крепко-накрепко завязали его. Наиболее воинственно был настроен тот усатый типчик, что пониже ростом: он дергал и тянул шнур с таким усердием, что казалось, вот-вот перережет плоть. Потом они стянули лодыжки Ферлини железными кандалами и долго проверяли надежность их запоров. Наконец, пыхтя и отдуваясь, поднялись над своей жертвой, казалось, вполне удовлетворенные ее беспомощностью.
Публика шумела и переговаривалась. На сцену вышла женщина в платье с блестками и поставила перед связанным телом ширму. Не прошло и минуты, как торжествующий Ферлини отбросил ширму в сторону, потрясая в руках разорванным канатом и кандалами.
Публика небольшого ночного клуба замерла в восхищении, а через секунду разразилась бурными аплодисментами. Услышав гром рукоплесканий, Ферлини засиял. Это был светловолосый и белокожий подтянутый мужчина, почти альбинос, и даже горячему солнцу пустынь не удавалось изменить этот цвет. Но признание публики вызвало на его щеках яркий румянец удовлетворенного тщеславия.
Двое добровольцев, покачивая головой и смущенно усмехаясь, вернулись к своим столикам под свист и презрительные смешки приятелей. Небольшой оркестр из шести музыкантов заиграл танцевальную мелодию. Ванда, жена Ферлини, профессиональная партнерша для танцев, покачиваясь в такт музыке, прошла через весь зал, взяла ширму и унесла ее за кулисы. Вслед ей раздались поощрительные свистки и жидкие аплодисменты. Она знала, что публика оценила ее ноги, не больше. Ей было уже за сорок, и чтобы сохранить остатки былой красоты, приходилось накладывать на лицо все больше и больше слоев театрального грима. Но ноги, длинные, стройные, без единой прожилки, были все еще очень хороши.
По пути в гримерную она столкнулась с Бэггетом, который, глядя на нее с нежностью, протянул руку к ширме:
— Разреши, я помогу тебе.
— Спасибо, Томми. Не надо, — прошептала она.
— Сегодня он всем понравился, не так ли?
Она нахмурилась, отчего сквозь толстый слой грима проступили глубокие складки и, пожав плечами, сказала:
— Просто сегодня такая публика. И ты тоже когда-нибудь понравишься.
— Спасибо, — сухо ответил Бэггет, стареющий исполнитель сентиментальных песенок.
— Я не то хотела сказать, Томми, — она прислонила ширму к стене и приблизилась к нему. — Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, то есть к твоему пению.
— Понятно. Теперь ты сказала то, что хотела?
— Я, пожалуй, лучше пойду, — сказала Ванда.
Войдя в гримерную, она застала своего мужа в хорошем настроении, и это его настроение она любила меньше всего. Он пялился в зеркало, яростно растирал полотенцем плечи и широко улыбался, так широко, что были видны почти все зубы, большие и крепкие.
— Эй, а сегодня меня хорошо принимали. Даже очень, — сказал он счастливо. — У меня такое чувство, будто я вылез из стального ящика. Видела этого коротышку? — Он загоготал и ударил по туалетному столику. — Он-то думал, что скрепил меня насмерть этими проводами. Видела, как он кряхтел, чтобы шнур затянуть покрепче. Такие вот недомерки хуже всего. Обожаю делать из них дураков.
Он повернулся и посмотрел на жену, глядящую в никуда пустыми глазами.
Тогда он сжал кулаки, напряг свои мускулы и раздул грудную клетку, чтобы показать всю мощь своей фигуры, столь важную для его занятий.
— Взгляни-ка сюда. Видела что-нибудь подобное? Кто даст мне сорок шесть? Ну-ка скажи.
— Греческий бог, — с горечью отозвалась Ванда. — Кстати, о грехах. Мы приглашены сегодня вечером на обед. Роско угощает.
— Ох уж этот Фил. Он всегда портит мне аппетит, — посетовал Ферлини все с той же усмешкой. — Ты слышала, как он сказал, что этот мой последний номер с высвобождением из пут кончился? Как тебе это нравится? Ему бы следовало посмотреть на публику сегодня, а? Думаю, он сразу бы заговорил по-другому.
— Ведь это он вовлек тебя в дело, не правда ли? Ну тогда и подумай, кому лучше знать, кончился этот трюк или не кончился. — Ванда зевнула и начала переодеваться. Внезапно она вспомнила что-то и, отирая на ходу грим, снова подошла к столику мужа.
— Послушай, когда сегодня встретимся с Филом, ради всего святого, не заводи с ним опять разговор об этом трюке с водой, понял? У меня голова начинает раскалываться, когда я слышу про это.
— А, — махнув рукой, сказал Ферлини. — Просто ты стареешь, Ванда. Вот в чем твоя беда.
— Ой, кто это говорит, послушайте-ка его. Ты, между прочим, тоже не цыпленок, и уже давно. Так что не забывай об этом.
Он посмотрел на нее, ехидно улыбаясь.
— Я насчитал у тебя десять новых морщин только с прошлой недели, сладкая моя. Давно не разглядывала себя? Ну так пойди и посмотри, у тебя ведь есть зеркало?
— Иди к черту!
— Нет. Пойди и посмотри! — вдруг закричал Ферлини. Затем он вытянул свою сильную мускулистую руку, схватил ее за запястье и подвел к освещенному зеркалу, стоящему у него на столе. Он чуть не ткнул ее лицом в это зеркало. Она взглянула на свое отражение, на расплывшуюся на лбу и подбородке оранжевую косметику, на старческие морщинки вокруг рта, на мешки под глазами и отвернулась, но Ферлини держал ее мертвой хваткой.
— Отпусти, Джо. Ради Бога, прекрати!
— Ну так кто из нас старый, а? Я моложе тебя, потому что держу себя в форме и слежу за собой, поняла? И никогда не называй меня старым, слышишь?
— Хорошо, хорошо.
Он с явным сожалением отпустил ее, злобно прошипев еще что-то.
Прекрасное настроение было испорчено. Ванда со слезами на глазах прошла в другой конец комнаты заканчивать свой туалет.
— Не все еще считают меня старой, Джо, — прошептала она. — Не все.
— Заткнись и одевайся скорее. Мы, кажется, собирались на обед? Ну так идем. Кроме того, — он встал и похлопал себя по плоскому животу, — я бы хотел поговорить с Роско кое о чем. И о трюке на воде, в том числе.