Следующей стала зона аттракционов. Гигантская американская горка затмила небо. Карусель с ладьями викингов раскручивала визжащих пассажиров, то подбрасывая их к небу, то швыряя до земли. Звенели звонки и вокруг вспыхивали фонари, справа от Вилли подростки устроили гонки в миниатюрных электромобилях. Сразу за аркадой целовались парень с девушкой. Ее руки обвили его шею. Одна рука ухватила девушку за ягодицы, а в другой он держал банку «Будвайзеров».
— Да, — прошептал про себя Вилли. — Это, должно быть, то самое место.
* * *
Вилли припарковал машину на автостоянке, заплатил служителю семнадцать долларов за полдня, переложил бумажник из кармана джинсов во внутренний карман куртки и отправился на поиски.
Сначала он думал, что потеря веса резко увеличилась. Все его разглядывали. Но потом рациональная часть его рассудка подсказала: все из-за одежды, а не из-за того, какой он под одеждой.
«Точно также люди станут глазеть на тебя, если в октябре ты тут появишься в одних плавках, Вилли. А пока здесь и без тебя есть достаточно того, на что посмотреть».
И это несомненно было верно. Вилли увидел толстую женщину в черном бикини, с блестящей от масла загорелой кожей. Ее живот выступил далеко вперед, а переливы мышц бедер выглядели почти мифически и странным образом возбуждали. Она двигалась по белому пляжу как океанский лайнер, поигрывая волнообразно перекатывающимися ягодицами. Вилли видел гротескно-толстого пуделя с подстриженной на лето шерстью. Язык собаки — скорее серый, чем розовый, вывалился из пасти. Вилли видел две уличные драки и еще, как чайка с мертвыми глазами спикировала и выхватила пончик из кулачка младенца в коляске.
А за всем этим лежал мертвенно-белый полумесяц пляжа. Но сейчас его белизну почти полностью скрыли загорающие. Пляж и море за ним выглядели обедненными, уменьшенными эротической пульсацией подступов к ним — гулом людей, на чьих руках, губах и щеках засыхала пища, криками торговцев («Отгадайте свой вес! — услышал Вилли откуда-то слева. — Если я ошибусь больше чем на пять фунтов, вы заработаете доллар!»), хриплой рок-музыкой, выплескивающейся из баров.
Вилли вдруг охватило чувство нереальности. Имена: Хейди, Пеншли, Линда, Хьюстон — зазвучали для него тонко и фальшиво, как имена, придуманные для плохого рассказа в последний момент. Звуки стали доноситься будто издалека, как пересекающие огромный пустой зал.
«Ты уже готов для солнечного удара, мой друг? — спросил внутренний голос. — Смешно, но ведь у тебя никогда еще не было солнечного удара. Я так думаю, что когда ты скинешь 120 фунтов, это подействует. Сейчас тебе приходится избегать солнца, иначе ты преждевременно очутишься в приемной палате больницы».
— Хорошо, уговорили, — пробормотал Вилли, и проходивший рядом парнишка, жующий соломинку, повернулся и окинул его внимательным взглядом. Впереди Вилли увидел бар с названием «Семь морей». К дверям было прикреплено две таблички. «Прохладно, как на льду», — говорила одна и «Незабываемый часок», — манила другая.
Вилли вошел.
«Семь морей» был не только прохладен, как лед, он был благословенно тих. На музыкальном автомате была приклеена записка: «Какая-то жопа пнула меня ногой прошлой ночью, поэтому сейчас я не работаю». Внизу был приписан французский перевод. Но Вилли показалось, что пожелтевшая от старости записка и пыль на автомате могли перенести упомянутую «прошлую ночь» на много лет назад. В баре было несколько посетителей, в основном пожилые люди, одетые точно так же как Вилли — скорее для улицы, чем для пляжа. Некоторые играли в карты, почти все были в шляпах.
— Чем могу?.. — спросил подскочивший официант.
— Пиво, пожалуйста.
— Хорошо.
Вилли медленно пил пиво, наблюдая за водоворотом людей за окнами, прислушиваясь к разговорам стариков. Он почувствовал, как часть его силы, часть чувства реальности начинает возвращаться.
Бармен вернулся.
— Еще разок?
— Пожалуйста. И я бы хотел перекинуться с вами парой слов, если у вас найдется время.
— О чем?
— О людях, которые могли бы находиться здесь.
— Где здесь? В «Морях»?
— Нет, в Очард Бич.
Бармен рассмеялся.
— Насколько мне известно, все в Мэйне и пол-Канады хоть раз за лето побывают здесь.
— Меня интересуют цыгане.
Бармен хмыкнул и поставил перед Вилли новую бутылку пива.
— Хотите сказать, кочующее племя. Все, кто приезжает в Очард летом — кочевники. Мой бар — другое дело. Большинство из моих клиентов живут тут круглый год. Люди вон там, — он взмахнул рукой, едва удостоив их движением кисти, — пришлые. Как и вы, мистер.
Вилли аккуратно налил пива в свой стакан и положил перед барменом десятидолларовую бумажку.
— Мне кажется, мы не поняли друг друга. Я говорю о настоящих, подлинных цыганах, а не туристах или приезжающих на лето.
— Настоящих… Тогда вы имеете в виду тех парней, что стояли лагерем у Соляного Ручья.
Сердце Вилли усиленно заколотилось.
— Может, показать вам фотографии?
— Нет, толку не будет. Я сам их не видел, — он посмотрел на десятку и позвал: — Лон! Лонни! Подойди на минутку.
Один из стариков, сидящих у окна, поднялся и, шаркая, подошел к бару. Он носил серые полотняные брюки и белую рубашку, которая была слишком велика, и короткополую шляпу. Усталое лицо, но живые глаза.
— Это — Лон Эндерс, — объяснил бармен. — Он живет на западной окраине, в той же стороне, что и Соляной Ручей. Лон знает обо всем, что происходит в Очарде.
— Меня зовут Вилли Халлек.
— Приятно встретиться, — сказал Лон Эндерс шелестящим голосом и присел на стул рядом с Вилли. Он не совсем присел, Вилли показалось, что его колени застопорило в тот момент, когда его ягодицы нависли над сиденьем.
— Не захотите выпить пива? — спросил Вилли.
— Не могу, — прошуршал бумажный голос, и Вилли слегка отвернул голову, чтобы избежать приторного запаха его дыхания. — Уже выпил одну сегодня. Доктор говорит, что больше нельзя. Кишки не выдержат. Если бы я был машиной, меня уже давно отправили бы на свалку.
— О, — неловко протянул Вилли.
Бармен отвернулся от них и начал загружать стаканы для пива в мойку. Эндерс взглянул на десятидолларовую бумажку, потом на Вилли.
Халлек опять принялся объяснять, пока Эндерс устало и мечтательно разглядывал затененную часть «Семи морей» и прислушивался к перезвону колокольчатой аркады по соседству. Звуки сновидений.
— Они были здесь, — наконец заговорил он, когда Вилли закончил. — Они были здесь, верно. До этого цыгане не появлялись у нас лет семь или больше. А эта шайка лет двадцать не показывалась.
Рука Вилли сжала бокал с пивом, и он, только напрягшись изо всех сил, сумел ослабить хватку, чтобы не разбить его. Осторожно поставил он бокал на стойку.
— Когда? Вы уверены? Куда они могли направиться дальше?.. Может, вы?.. — Эндерс поднял руку. Она была белой, словно рука утопленника, вытащенного из колодца, и показалась Вилли матово-прозрачной.
— Полегче, мой друг, — заговорил он шепотом. — Я расскажу вам, что знаю.
Вилли стоило больших усилий заставить себя молчать и ждать.
— Я заберу десятку, потому что вы похожи на того, кто может это себе позволить, друг мой, — пролепетал Эндерс. Он убрал деньги в карман рубашки, потом сунул большой и указательный пальцы левой руки в рот, чтобы поправить верхнюю челюсть. — Но говорить я буду бесплатно. Черт, когда вы состаритесь, то обнаружите, что нужно платить за то, чтобы вас послушали… Попросите Тимми дать мне стакан холодной воды. Выходит, что даже одного пива много — оно выжигает остатки моего желудка, уж больно оно свирепое. Но человеку трудно отказаться от былых удовольствий, даже если теперь они совсем уж и не удовольствия…
Вилли позвал бармена, и тот принес Эндерсу воды со льдом.
— Ты в порядке, Лон? — спросил он, ставя стакан.
— Бывало лучше, бывало хуже, — прошептал Лон, берясь за стакан. На мгновение Вилли показалось, что стакан окажется для него слишком тяжел, но старик все же сумел поднести его ко рту, хотя и расплескал немного по дороге.
— Ты хочешь разговаривать с этим парнем? — спросил Тимми. Холодная вода как будто приободрила Эндерса. Он поставил стакан, поглядел на Вилли, потом обратно на бармена. — Думаю, ты должен с ним поговорить, — сказал он. — Парень пока выглядит не так уж плохо, но, по-моему, у него что-то случилось…
* * *
Эндерс жил в маленькой колонии престарелых у Скалистой дороги. Он сказал, что это место — часть «настоящего Старого Очарда — того, который толпа обходит вниманием». Эндерс знал всех, кто был связан с летним карнавалом, в который Очард превращался: торговцев, рабочих, продавцов сувениров, пиротехников, владельцев аттракционов, проституток и сутенеров. Большую их часть он знал десятилетиями. Они возвращались каждый год на лето, как мигрирующие птицы, или жили здесь круглый год в ожидании сезона. Они сформировали устойчивую, в основном дружелюбную компанию, которую никогда не замечали приехавшие на лето.
Он еще знал большую часть тех, кого бармен называл пришлыми. Они появлялись на неделю-другую, делали свои дела в охваченном летней лихорадкой городке и двигались дальше.
— И вы их всех помните? — с сомнением спросил Вилли.
— Я бы не запомнил, если бы они менялись из года в год, — прошептал Эндерс. — Но это не в их привычках. Все пришлые регулярно появляются здесь, но у них свои законы. Допустим, один парень продает хулахупы с рук в 57 году. Вы снова видите его в 60 году, продающим дорогие часы по три доллара за штуку. Его волосы могут быть черными вместо светлых, поэтому он уверен, что люди не узнают его. И я так думаю, что летние приезжие его действительно не узнают, даже если они и были тут в 57-м, поэтому снова приходят к нему и выкладывают доллары. Но мы-то его знаем. Мы узнаем кочевников. Ничего не меняется, кроме их товара, и то, что они продают, всегда чуть за чертой закона.
— Продавцы наркотиков?
— Здесь иначе. Их слишком много. Они либо попадают в тюрьму, либо вымирают. А шлюхи слишком быстро стареют, чтобы хотеть их помнить. Но вы хотели поговорить о цыганах. Думаю, это самые старые кочевники из всех, если покопаться в памяти.
Вилли вынул конверт с фотографиями из кармана куртки и положил их на стойку одну за другой, как раскладывают карты в покере: Джина Лемке, Самюэль Лемке, Ричард Кроскилл, Маура Старберд… Тадеуш Лемке.
— А! — старик резко вздохнул, когда Вилли выложил последнюю фотографию, а потом заговорил, обращаясь прямо к фотографии, отчего по коже Вилли пошли мурашки: — Тедди, старый ты бл…н!
Он поднял глаза на Вилли и улыбнулся, но Вилли не был одурачен — старик был напуган.
— Думаю, что это был он. Я не видел его — только тень в темноте недели три назад. Но я подумал… нет,
* * *
Они разбили лагерь за Соляной Хибарой Херка у 27-й дороги. Стояли там четыре дня и четыре ночи. На пятое утро они просто исчезли. Скалистая дорога проходила неподалеку, и Эндерс сказал, что на второй вечер (на следующий день после их приезда) он прошагал полмили (Вилли было трудно представить, как этот человек может прошагать квартал, но он ничего не сказал), чтобы поглядеть на цыган, потому что они напоминали ему старые дни, когда человек мог еще делать свой бизнес, если у него что-то было в голове, а Закон стоял в стороне и не вмешивался.
— Я постоял немного возле дороги, — рассказывал Эндерс. — Это было обычное цыганское диковинное сборище — чем больше вещи меняются, тем больше они остаются прежними. Раньше это были одни палатки, а теперь фургоны, трейлеры, но то, что происходит внутри, остается прежним. Женщины предсказывают будущее. Две-три женщины продают порошки для дам… двое-трое мужчин — порошки для мужчин. Я думаю, они остались бы дольше, но я слышал, что они собирались организовать собачьи бои для каких-то богатых бездельников, а копы это учуяли.
— Собачьи бои!
— Люди любят ставить деньги, мой друг, а кочующее племя всегда готово организовать то, на что можно поставить, — это одна из вещей, для которых они и существуют Собаки или петухи со стальными шпорами или даже два парня с острыми ножами, больше похожими на мечи, каждый из них закусывает кончик платка, и тот, кто выпустит свой кончик из зубов первым, тот и проиграл. Это цыгане называют честной схваткой.
Эндерс поглядел на себя в зеркало за стойкой бара — на себя и сквозь себя.
— Все было, как в старые дни, — мечтательно произнес он. — Я чувствовал, как они готовят мясо, своим особым способом, и зеленый перец, и то оливковое масло, которое им нравится, которое кажется прогорклым, когда раскрываешь банку, и сладким, когда на нем готовишь. Я слышал, как они говорят на своем забавном языке, и это тук-тук-тук, когда они бросали ножи в доску. Кто-то там пек хлеб старым способом, на горячих камнях… Все было, как прежде, только я уже не был прежним. Я был напуган. Ну, цыгане меня всегда немного пугали… разница в том, что прежде я все-таки подошел бы к ним. Черт, я все-таки белый человек, правда? В прежние времена я подошел бы прямо к их костру и купил бы выпить или самокрутку — не из-за того, что я хотел бы выпить или покурить марихуаны, а просто, чтобы поглазеть вокруг. Но прежние дни состарили меня, а когда пугается старик, он не ходит без оглядки, как в те времена, когда он только учится бриться. Поэтому я просто постоял там в темноте, наблюдая, как они расхаживают перед своим костром, слушая, как они разговаривают и смеются и пробуют свою пищу. А потом открылась задняя дверь одного фургона — на нем был рисунок женщины и белой лошади с рогом, торчащим из головы… как она там называется?..
— Козерог, — подсказал Вилли, и его голос, казалось, исходил откуда-то из глубины тела. Он отлично знал этот фургон. Он видел его в первый день приезда цыган на общественном лугу Фэрвью.
— И оттуда кто-то вышел, — продолжал Эндерс. — Только тень, тлеющий кончик сигареты… но я знал, кто это был, — он указал пальцем на фото старика с головой, повязанной платком. — Он. Ваш знакомый.
— Вы уверены?
— Он глубоко затянулся, и я увидел… это. — Эндерс указал на то, что осталось от носа Лемке, но не коснулся глянцевой поверхности, словно прикосновение могло грозить заражением.
— Вы говорили с ним?
— Нет, — сказал Эндерс. — Но он говорил со мной. Я стоял в темноте. Клянусь господом, он даже не глядел в мою сторону, просто сказал: «Скучаешь по своей жене Флеш, а? Ничего, скоро ты будешь рядом с ней». А потом выбросил окурок и пошел к костру. Я увидел, как блеснула серьга в его ухе в свете костра, и это — все, — он вытер капельки воды с подбородка и взглянул на Вилли. — Меня прозвали Флешем, когда я работал на пирсе в 50-х, мой друг. С тех пор никто не звал меня этим именем. Я стоял в темноте, но он увидел меня и назвал старым именем… цыгане сказали бы, тайным именем, так мне кажется. Стоит серьезно поразмыслить, когда цыгане знают твое секретное имя.
— Думаете? — спросил Вилли, обращаясь скорее к себе самому.
Снова подошел Тимми-бармен. В этот раз он заговорил с Вилли почти сердечно… как будто Лона Эндерса рядом и вовсе не было:
— Он заработал свою десятку, приятель? Оставьте его в покое. Он нездоров, а беседа с вами, похоже, здоровья ему не прибавляет.
— Я в порядке, Тимми, — сказал ему Эндерс.
Томми не посмотрел на него, он продолжал смотреть на Вилли.
— Я хочу, чтобы вы шли своей дорогой, — сказал он Вилли тем же рассудительным, почти добродушным тоном. — Мне не нравится ваш вид. Вы напоминаете мне дурное происшествие, которое ищет, где бы ему приключиться. Ваше пиво бесплатно. Только уходите.