— Даже не думал об этом. Ха-ха-ха! Курите, мистер Халлек?
Вилли взял одну сигарету, разглядел ее, потянулся за огнем. Одна затяжка — и голова пошла кругом.
— Благодарю.
— Насчет двух сотен, может, я и ошибся.
— Нет. Вы были правы, — отрезал Вилли. Он обратил в наличные на три сотни дорожных чеков по пути сюда, думая, что, быть может, придется смазывать полозья, но никогда бы он не подумал, что придется смазывать их по такой причине. Вилли вынул бумажник, достал четыре по 50$ и положил рядом с собачьим дерьмом. — И вы не раскроете рта, если позвонит Пеншли?
— Да, — Бифф убрал деньги в ящик вместе с сигаретами. — Вы ведь все сами понимаете?
— Надеюсь, что так. А теперь расскажите о цыганах.
Эта часть разговора прошла намного легче. Цыгане прибыли 10 июня. Самюэль Лемке — молодой жонглер и человек, отвечавший описанию Ричарда Кроскилла, пришли в контору Биффа. После звонка мистеру Парсонсу и шефу полиции было подписано краткосрочное соглашение об аренде. Кроскилл подписался как секретарь Тадеуш-Компани, в то время как молодой Лемке стоял на пороге конторы Биффа, скрестив мускулистые руки.
— И сколько вам удалось выжать из них? — спросил Вилли.
Бифф поднял брови.
— Не понял?
— Две сотни вы получили от меня, вероятно, сотню от моей озабоченной жены и друзей через человека Бартона. И я только что призадумался, на сколько вы раскачали цыган. Вы хорошо подзаработали на этом, с какой бы стороны ни взглянуть, верно, Бифф?
Бифф помолчал, потом, не отвечая на вопрос Вилли, закончил свой рассказ.
Кроскилл приходил два следующих дня возобновить договор, подписанный на 24 часа. На третий час он пришел снова, но к тому времени Биффу позвонил шеф полиции Парсонса. Начали поступать жалобы от жителей. Шеф решил, что цыганам самое время двигаться дальше. Парсонс думал так же, но был согласен позволить им остаться на день-другой, если они не против добавить тридцать долларов в день до пятидесяти. Кроскилл выслушал это, покачал головой и молча ушел. Бифф, ради интереса, подъехал к сгоревшему зданию в полдень и застал отъезжающий караван.
— Они отправились в сторону моста Чамберлейн, и это все, что я знаю. А теперь, Вилли, вам пора? Честно говоря, вы смотритесь как реклама летнего отдыха в Биафре. У меня мурашки по телу идут от вашего вида.
Вилли все еще держал в руке сигарету, хотя больше не затягивался. Он склонился вперед и ткнул ею в бронзовую кучку дерьма. Тлеющая сигарета скатилась на стол Биффа.
— Честно говоря, — сказал он Биффу, — у меня от вас такое же впечатление.
Ярость снова возвращалась к нему. Он быстро вышел из конторы Биффа, прежде чем она повернула бы его в неверном направлении, заставила бы его руки заговорить на некоем диком языке, который они недавно освоили.
Это было 24 июня. Цыгане выехали из Бангора 13-го. Теперь он отставал только на 11 дней. Ближе, ближе… но все еще далеко.
На дороге он больше не останавливался в первоклассных отелях и не разговаривал с агентами по недвижимости. Если люди Бартона обогнали его, Кирк Пеншли мог к тому же добавить людей к делу о его розыске. 13-го цыгане проехали 44 мили, там им разрешили на три дня остаться на ярмарочной площади, затем пересекли реку Пенобскот и на три дня задержались в Бакспорте, прежде чем двинуться к побережью. Вилли узнал об этом 25-го. Цыгане выехали из Бакспорта в полдень 19-го. Теперь их разделяла всего неделя.
* * *
Бар Харбор оказался невероятно оживлен, как и предупреждала официантка, и Вилли подумал, что его существенным отличием был нескончаемый уличный карнавал. Вилли сидел на садовой скамеечке в джинсах и спортивной куртке, которая свисала с костлявой вешалки его плеч. Он ел мороженое и привлекал к себе много взглядов. Он устал — и к тому же с тревогой обнаружил, что сейчас чувствует усталость всегда, за исключением тех моментов, когда на него накатывали вспышки ярости. Когда он остановил машину утром, выбрался из нее и начал показывать свои фотографии, он пережил момент кошмарного Дэжа Вю, когда его штаны стали соскальзывать по бедрам «Вот тебе и на!» — подумал он. Это были вельветовые брюки, которые он купил в Рокланде, у них была талия 28 дюймов. Продавец, немного нервничая, сказал тогда Вилли, что для такого покупателя, как он, трудно подбирать одежду в магазине готового платья. Его ноги, однако, оставались 38-го размера, но в мире не так-то много 13-летних подростков, которые выросли до шести футов и 2-х дюймов.
Сейчас он ел мороженое, ожидая, когда вернется часть его силы, и пытаясь решить, что же особенно угнетающего в этом прелестном маленьком городке, где невозможно припарковать машину и почти невозможно пройти по тротуару.
Очард был вульгарен, но его вульгарность была откровенной и некоторым образом бодрила. Вы понимали, что призы, выигранные на аттракционах, — мусор, который почти немедленно разваливается в руках, что сувениры — мусор, который разваливался почти в тот момент, когда вы отъезжали на столько, чтобы не иметь желания разворачиваться и возвращаться обратно, поднимая шум, требуя обратно деньги. В Очарде многие женщины были старыми и большинство из них — толстыми. Некоторые носили крошечные бикини, но многие были одеты в купальники, выглядевшие пережитком 50-х. Проходя по тротуару мимо этих переливающихся волнами женщин, вы чувствовали, что их костюмы подвергаются такому же жуткому давлению, как субмарины, спустившиеся намного ниже своей расчетной глубины. Если бы красочная чудо-материя их купальников не выдержала бы, то во все стороны брызнул бы жир.
Среди запахов правил аромат пиццы, а еще пахло мороженым, жареным луком, иногда рвотой (многие малыши перекрутились на каруселях). Большинство машин, ползущих бампер к бамперу по улицам Очарда, были старыми, с проржавевшими снизу дверцами, и невероятно большими. У многих текло масло.
Очард был вульгарен, но имел атмосферу некоторой наивности, которая, похоже, отсутствовала в Бар Харбор. В Бар Харборе было столько вещей, казавшихся полной противоположностью общему виду Очарда, что Вилли решил, не мерещится ли ему: здесь было совсем мало старых женщин, совсем не было толстых чрезмерно, почти никто не носил купальников. Униформа Бар Харбора — теннисные платья с белой обувью или выцветшие джинсы и рубашки для регби. Вилли не видел старых машин и машин американских. Большинство было Шаабы, Вольво, Датсуны, БМВ, Хонды. У всех на бамперах были наклейки типа: «Расщепляйте дерево, а не атомы», «США, вон из Салввадора» и «Узаконьте травку». Много велосипедистов — они вливались и выливались из медленно ползующей на дорогих десятискоростных машинах толпы, сверкая голливудскими улыбками. В гавани за городом поднимался лес мачт. Не грубые тусклые мачты рыбацких лодок, а изящные белые прогулочные суда.
Большинство приехавших в Бар Харбор, были молодыми, мозговитыми, модно либеральными и богатыми. И, похоже, веселились все ночи напролет. Вилли заранее заказал номер по телефону. Он решил остановиться в отеле «Френчман-Бэй» и без сна лежал до раннего утра, слушая противоборствующую рок-музыку, выливающуюся из шести или восьми разных баров. Подсчет разбившихся машин и дорожных происшествий в местных газетах впечатлял и внушал опасения. Вилли сидел на скамье и думал: «Хочешь знать, почему тебя угнетает это место? Я тебе скажу. Оно напоминает Фэрвью. Люди, живущие тут, учатся жить в местах типа Фэрвью. Они оканчивают школы, женятся и живут в Фонарных переулках по всей Америке. Они носят красные штаны, играя в гольф, а в каждый канун Нового года щупают чужих жен».
— Без сомнения, это угнетает, — пробормотал он, и пара прохожих с опаской на него посмотрели.
«Они все еще здесь».
Да. Они все еще здесь. Мысль была такой естественной, такой уверенной, что не удивляла, не волновала особенно. Он отставал от цыган на неделю. Они к этому времени могли уже быть в Мэритаймс. Их стиль передвижения допускал, что они выехали отсюда, и конечно Бар Харбор, где даже сувенирные лавки выглядели как дорогие залы аукционов Ист-Саида, был слишком шикарным, чтобы с ним могла долго тягаться шайка замызганных цыган. Все верно. Только они еще были здесь и он это знал. «Старик, я чую тебя», — прошептал он, затем встал, выбросил остатки мороженого в мусорную бочку и снова подошел к торговцу мороженым. Тот без особой радости воспринял возвращение Вилли.
— Я подумал, не сможете ли вы мне помочь, — сказал Вилли.
— Нет, я в этом не уверен, — ответил продавец, и Вилли заметил отвращение в его глазах.
— Я могу вас удивить, — Вилли был совершенно спокоен и уверен в себе. Торговец мороженым хотел отвернуться, но Вилли удержал его взглядом. Он обнаружил, что теперь способен на такое, словно сам стал некой разновидностью сверхъестественного существа. Вилли вынул пачку фотографий, уже потертых и засаленных и привычно сдал колоду знакомых картинок, раскладывая ее вдоль прилавка. Торговец взглянул на фото, и Вилли не удивился, заметив, что он их признал, но не с удовольствием, а с тем слабым страхом, который возникает в предвкушении боли, когда кончается действие местного наркоза.
— Этот парень, — проговорил торговец, завороженно глядя на фото Тадеуша Лемке: — Этот парень… ну и страшилище!
— Они еще здесь?
— Да. Да, думаю, что здесь. Копы дали им пинка на второй день, но они арендовали землю у фермера в Текноре — это следующий городок в глубь материка. Копы добиваются результата, когда начинают переписывать номера за неисправные габаритные огни и все такое прочее. Те поняли намек.
— Спасибо, — Вилли начат собирать фотографии.
— Хотите еще мороженого?
— Нет, спасибо.
Страх Вилли вырос, но и злость усилилась, стала навязчивым фоном ко всем остальным чувствам.
— Тогда вы не могли бы отойти, мистер? Вы отнюдь не привлекаете ко мне покупателей.
— Да, — ответил Вилли.
Он вернулся к своей машине. Усталость оставила его.
* * *
Этим вечером, в четверть десятого Вилли остановил машину на пологой насыпи дороги 37-А, уходящей от Бар-Харбора на северо-запад. Он стоял на вершине холма, и морской бриз трепал его волосы и свободно свисавшую вокруг тела одежду. Сзади ветер приносил звуки рок-н-рольного веселья, начинавшегося в Бар-Харборе. Внизу, с правой стороны, он видел большой лагерный костер, окруженный грузовиками, фургонами и прицепами. Ближе к костру расположились люди — иногда один из них проходил перед пламенем, как черный картонный силуэт. Он слышал разговоры, вспышки смеха. Он догнал их.
«Старик ждет тебя внизу, Вилли… он знает, что ты здесь».
Да. Да… конечно. Старик мог бы угнать свою шайку за край света — по крайней мере, так казалось Вилли — если бы захотел, но не в этом заключалось его удовольствие. Вместо этого он заставил Вилли протрястись от Очарда до этого места. Вот чего ему хотелось.
Снова страх, как дым, заполняющий все его впадины, а теперь в нем было так много впадин. Но и злость тоже была.
«Это то, чего я хотел. Я могу удивить его. Конечно, он ожидает страха. А гнев… гнев может стать сюрпризом».
Вилли оглянулся на машину, затем покачал головой. Он начат спускаться по травянистому склону холма к лагерному костру.
Глава 19
В цыганском таборе
Он задержатся позади грузовичка с нарисованными на борту козерогом и девой, узкая тень среди других теней, но более постоянная чем те, которые отбрасыватись языками пламени. Он стоял, вслушиваясь в их неторопливый разговор, прерываемый взрывами смеха, в треск взрывающихся в костре сучков.
«Я не могу идти туда», — упорствовал его разум с полной убежденностью в своей правоте. В этой убежденности таился страх, но к нему примешивалось также чувство стыда и… в конце концов он был обидчиком, он был…
Потом в его сознании сформировалось лицо Линды. Он услышал, как она плачет и просит его вернуться домой. Он был обидчиком, да, но ведь не единственным обидчиком. В нем снова стала подниматься волна ярости. Вилли постарался подавить ее, утихомирить, превратить в нечто более полезное. «Простой строгости будет достаточно», — подумал он. Потом он вышел между грузовичком и стоящим рядом фургоном, шурша ботинками по сухой траве, направляясь прямо в сердце табора.
* * *
Там действительно было два концентрических круга: первый — неровный круг машин и внутри него людей, мужчин и женщин, сидящих у костра, горящего в вырытом углублении, обложенном кучками камней. Рядом срезанная ветвь футов шести длиной была воткнута в землю. Желтый листок бумаги — разрешение на разведение огня, как понял Вилли, был наколот на ее кончик.
Мужчины и женщины помоложе сидели на траве или надувных матрасах, более пожилые люди — на складных стульях из трубчатого алюминия и плетенными из полос синтетического материала сиденьями. Одна старая женщина сидела в шезлонге, покуривая самокрутку.
Три собаки на другой стороне костра зарычали без особой злобы. Один из молодых цыган резко поднял голову и откинул полу жилета, открыв никелированный револьвер в наплечной кобуре.
— Енкельт! — сказал один из пожилых, удерживая молодого цыгана за руку.
— Бодде Хар!
— Позови Хан оч Тадеуш!
Молодой человек посмотрел на Вилли, который стоял, совершенно не вписываясь в окружение со своей мешковатой спортивной курткой и дорогими ботинками. На его лице промелькнуло выражение не испуга, а мимолетного удивления и (Вилли мог бы поклясться) сострадания. Потом молодой цыган ушел, задержавшись лишь на мгновение, чтобы пнуть одного из псов и проворчать «енкельт». Пес коротко тявкнул, и все стихло.
«Парень пошел за стариком», — подумал Вилли.
Он огляделся. Разговоры прекратились. Цыгане разглядывали его темными глазами и не говорили ни слова.
«Вот так же чувствуешь себя, когда штаны падают в зале суда во время выступления», — подумал Вилли, но это было не совсем верно. Теперь, когда он оказался среди цыган, вся противоречивость его эмоций исчезла. Страх остался, как и гнев, но теперь они затаились где-то в глубине, дожидаясь своего времени.
«Они не удивились, увидев тебя… И они не удивлены тем, как ты выглядишь».
Значит, все правда. Ни психологической формой анорексии, ни экзотическим раком это не было. Вилли подумал, что даже Майкл Хьюстон был бы убежден взглядом этих темных глаз.
Цыгане знали, что происходит с ним. Они знали, почему это происходит и чем закончится.
Они смотрели друг на друга: цыгане и худой человек из Фэрвью. Неожиданно, совсем без всякой причины, Вилли начал улыбаться. Старая женщина в шезлонге застонала и сложила из пальцев знак от дурного глаза.
Приближающиеся шаги и голос молодой женщины, говорящей быстро и сердито:
— Bad са хан! Очт плотолигт браст хан диббук, папа! Альсклин грант инте! Сналла диббук! Та миг мамма!
Тадеуш Лемке, одетый в ночную рубашку, достающую до костлявых колен, босиком вступил в свет костра. Рядом с ним, в ночном халате, мягко округлявшемся вокруг ее бедер при ходьбе, шла Джина Лемке.
— Та миг Мамма! Та миг… — она увидела стоящего в центре круга Вилли, в обвисающей спортивной куртке, чуть ли не ниже которой свисало сиденье его штанов. Она вскинула руку в его направлении и обернулась к старику, словно собираясь наброситься на него. Остальные наблюдали в молчаливом безразличии. Еще один сучок лопнул в костре. Искры взметнулись вверх крошечным циклоном.
— Та миг Мамма. Ва диббук! Та миг инте тил мормор! Ордо. Ву дерлаг.
— Са хон лагт, Джина, — ответил старик. Его лицо и голос оставались безмятежными. Одна его скрюченная рука погладила черный поток ее волос, спадающих до талии. До сих пор Тадеуш Лемке даже не взглянул на Вилли. — Ви сна станна.
На мгновение девушка поникла, и несмотря на пышные очертания своего тела, она показалась Вилли очень юной. Потом она снова развернулась к нему, с разгорающимся вновь лицом, будто кто-то снова плеснул бензина в потухающий костер.
— Вы не понимаете нашего наречия? — крикнула она Вилли. — Я сказала моему старому папе, что вы убили мою старую маму! Я сказала, что вы демон и вас нужно убить!
Старик положил руку на ее плечо, но девушка сбросила руку старика и подбежала к Вилли, едва обогнув костер.
— Джина, верклиген глад! — встревоженно крикнул кто-то, но никто больше не заговорил. Безмятежное выражение лица старика не изменилось. Он глазел, как Джина приближалась к Вилли, словно снисходительный родитель следил за расшалившимся ребенком.