Старший цыган вернулся к своей машине, которая стояла во главе каравана. Когда взревел ее мотор, одновременно включились и остальные. Большинство машин закашляло и захлебнулось. Халлек прикинул, сколько поршней недостает в моторах, и увидел сизые облака выхлопов. Первая машина тронулась, рыча и отхаркиваясь. Остальные последовали за ней лавиной, не обращая внимание на движение, мимо луга шло шоссе к городу.
— Они все включили огни! — воскликнула Линда. — Похоже на похороны.
— Осталась еще пара Ринг-Дингов, — быстро сказала Хейди.
— Съешь один.
— Больше не хочу, желудок забит до отказа, мамочка. А эти люди…
— У тебя никогда не будет 38-дюймового бюста, если ты не станешь есть, — сказала ей Хейди.
— Я решила, что больше не хочу 38-дюймового бюста, — сказала Линда в манере взрослой дамы. Этот тон всегда разил Халлека наповал. — В наше время в моде большая задница.
— Линда Джоан Халлек!
— Я съем один Ринг-Динг, — объявил Халлек.
Хейди бросила на него краткий холодный взгляд.
— Ах… вот чего тебе хотелось, — и перебросила Ринг-Динг Вилли, сама же закурила свой «Вантиж 100». Вилли закончил тем, что съел оба Ринг-Динга. Хейди выкурила полпачки сигарет, прежде чем концерт на летней эстраде закончился. Она игнорировала все неуклюжие попытки Вилли растормошить ее. Но по дороге домой она оттаяла, цыгане были забыты. По крайней мере до ночи.
* * *
Когда он зашел в спальню Линды поцеловать ее на ночь, она спросила:
— Полиция выгоняла тех парней из города, да, папочка?
Вилли вспомнил, как внимательно посмотрел на дочь, чувствуя раздражение, но в то же время был польщен ее вопросом. Когда ей хотелось узнать, сколько калорий в немецком шоколадном торте, она шла к Хейди, но за более нелицеприятной информацией приходила к нему, и он понимал, что это неоправданно.
Вилли присел на постель Линды, думая, что она еще совсем маленькая и слишком уверена, что отец находится по ту сторону черты, где стоят только славные парни. Ей могло быть больно. А ложь могла отвести эту боль. Но ложь по поводу вещей, похожих на то, что случилось сегодня на лугу Фэрвью, могла иметь и обратное действие.
Вилли ясно помнил, как отец в детстве говорил ему, что онанизм приведет к заиканию. Его отец казался отличным во всех отношениях человеком, но Вилли никогда не простил ему той лжи. Линда уже заставила Вилли пройти суровый курс; они перебрали гомосексуалистов, онанизм, венерические болезни и то, что бога могло и не существовать. Необходимо заиметь ребенка, чтобы понять, насколько утомительной может оказаться правда.
Неожиданно Вилли подумал о Джинелли. Что сказал бы Джинелли своей дочери, окажись он на его месте? «Мы должны удалить из нашего славного городка нежелательные элементы». Ведь все затеяно было лишь с одной целью: выдворить из города нежелательных гостей. Но в таком объяснении таилось гораздо больше правды, чем ей по силам осознать.
— Да. Мне кажется, их хотели выгнать. Но они же цыгане, родная моя. Бродяги.
— Мама сказала, что они мошенники.
— Многие из них занимаются мошенническими играми и дают лживые предсказания. Когда они приезжают в город типа Фэрвью, полиция приказывает им ехать дальше. Обычно они закатывают представление, делают вид, что взбешены… Но на самом деле это для них ничего не значит.
Щелк! Маленький флажок взметнулся в его голове. Ложь № 1.
— Обычно они раздают плакатики с указанием, где будут находиться. Они обычно договариваются и платят какому-либо фермеру, который владеет полем за городом. Спустя несколько дней они уезжают.
— Зачем они вообще приезжают? Чем они занимаются?
— Ну… всегда есть люди, которые хотят узнать свою судьбу. И потом есть еще игры, где есть шанс выиграть. Азартные. Как правило, они, цыгане, действительно мошенничают.
«Или кто-то захочет по-быстрому и экзотично поиметь цыганку», — подумал Халлек. Он снова увидел разрез юбки девушки, когда она шагнула в фургон. «Как она двигалась?» И сам же ответил: «Как океан, готовящийся к шторму».
— Люди покупают у них наркотики?
«В наши дни необязательно покупать наркотики у цыган, дорогая. Их всегда можно приобрести на школьном дворе».
— Гашиш, наверное, — сказал он, — или опиум.
Еще подростком Вилли Халлек приехал в эту часть Коннектикута и с тех пор жил тут — в Фэрвью и соседнем Нортпорте. У же лет двадцать пять он не видел цыган… с тех пор как ребенком рос в Северной Калифорнии и потерял пять долларов. Он копил их три месяца на подарок матери, а потерял за минуту на Колесе Судьбы. На Колесе Судьбы не позволяли играть детям до шестнадцати лет, но, конечно, если у тебя есть монета или зеленая бумажка, ты всегда можешь поставить. Некоторые вещи не меняются никогда, и главное среди них присказка: «когда горят деньги, все встают». Если бы раньше его спросили, он бы пожал плечами и ответил, что путешествующих цыганских караванов больше не существует. Но, конечно, кочующее племя никогда не вымрет. Они не оставляли нигде корней — человеческое перекати-поле, заключали какие-то сделки и исчезали из города с долларами — засаленными бумажками. Они пытались выжить. Гитлер пытался уничтожить их вместе с евреями и гомосексуалистами, но они переживут тысячу Гитлеров — так полагал Вилли.
— Я думала, что луг является общественной собственностью, — сказала Линда. — Мы проходили это в школе.
— Ну, некоторым образом это так, — согласился Халлек. — Общественная собственность означает общее владение всех городских жителей. Налогоплательщиков.
Щелк! Ложь № 2. Налоги не имели никакого отношения к владению или пользованию общей землей в Новой Англии.
— Налогоплательщики, — протянула Линда задумчивым тоном.
— Для пользования общественной собственностью требуется разрешение.
Щелк! Ложь № 3. Идея была опровергнута в 1931 году, когда кучка обедневших фермеров, занимавшихся выращиванием картофеля, построила хранилище в сердце парка Левинстона, штат Мэн. Город обратился к Рузвельтовскому Верховному Суду и даже не добился слушанья. Все случилось потому, что гувервильцы выбрали Петтингил-Парк — общественную собственность.
— Точно так же, когда приезжает цирк Шрайна, — добавил он.
— Почему же цыгане не взяли разрешения, папочка? — Линда говорила уже сонным голосом. Слава богу!
— Ну, может, они забыли.
«Такой же шанс как у снеговика в Аду, Лин. Только не в Фэрвью. Пока общественный луг виден с Фонарного проезда и из пригородного клуба, пока этот вид — часть того, за что платят — вместе с частными школами программного обучения и чистым воздухом и тишиной по ночам. Цирк Шрайна совсем другое дело. Пасхальные забавы еще лучше. Но цыгане! Вот ваша шляпа, вас зовут. Мы знаем, что такое грязь, когда ее видим. Конечно, мы ее не касаемся. Господи помилуй! У нас есть служанки и домработницы, которые избавляют нас от грязи в наших домах. А когда она появляется на общественном лугу, у нас есть Хопли».
«Вся эта правда не годится для девушки из начальной школы, — решил Халлек. — Эту правду проходят в высшей школе и колледжах. Может быть, тебе поведают ее подруги, а может, сама догадаешься. Она придет к тебе как радиопередача извне. Не нашего сорта, дорогая, держись подальше».
— Спокойной ночи, папочка.
— Спокойной ночи, Лин.
Он снова поцеловал ее и вышел.
Резкие порывы ветра пригнали тучи. Дождь застучал в окно его кабинета. Халлек очнулся от дремы. «Не нашего сорта, дорогая», — подумал он снова и неожиданно рассмеялся в тишине. Звук напугал его, потому что только психи смеются в пустых комнатах. Психи только и смеются, и именно из-за этого их называют психами.
«Не нашего сорта». Если он не верил в это раньше, то поверил теперь.
Теперь, когда похудел.
* * *
Халлек смотрел, как ассистентка Хьюстона набрала две ампулы крови из его левой руки и поместила их в коробку с ячейками, словно яйца в картонку. Раньше Хьюстон дал ему три баночки для стула и сказал прислать их почтой. Халлек угрюмо убрал их и заполнил графы, страшась скорее унижения, нежели неудобств.
— Спокойнее, — сказал ему Хьюстон, натягивая тонкие резиновые перчатки. — Пока чувствуешь обе мои руки на плечах, можешь быть спокоен, — и рассмеялся здоровым смехом.
Халлек зажмурился.
Он пришел к Хьюстону только через два дня. Врач сказал, что проследит и анализы крови сделают в первую очередь. Теперь Халлек оказался в уютном кабинете (фото клипперов на стенах, глубокие кожаные кресла, мягкий серый ковер), а Хьюстон проверял результаты. Сердце Халлека стучало, словно молот, на обоих висках собрались капли пота. «Я не расплачусь перед человеком, который рассказывает польские анекдоты, — говорил Вилли сам себе с мрачным бешенством уже не в первый раз. — Если появится такая необходимость, я поеду за город, припаркуюсь и только там расплачусь».
— Все выглядит чудесно, — мягко произнес Хьюстон.
Халлек заморгал. Страх пустил корни слишком глубоко, и он был уверен, что неверно расслышал.
— Что?
— Все выглядит чудесно, — повторил Хьюстон. — Мы можем провести дополнительные тесты, если пожелаешь, Вилли, но сейчас не вижу в этом смысла. Фактически анализ крови лучше, чем во время двух последних проверок. Холестерин понижен, белков в моче нет. Ты еще немного потерял в весе, — сестра отметила — 217 фунтов этим утром, но что я могу сказать? Ты все еще превышаешь оптимальный вес на тридцать фунтов. Не хочу, чтобы ты об этом забывал, но… — он ухмыльнулся, — хотел бы знать секрет.
— У меня его нет, — сказал Халлек. Он чувствовал и смятение, и облегчение одновременно — точно так же, как в колледже, когда сдал два экзамена, к которым не готовился.
— Мы отложим вынесение приговора до получения результатов твоей серии Хаймана-Рейхлинга.
— Моей чего?
— Анализа банок дерьма, — ответил Хьюстон и опять сердечно рассмеялся. — Там может что-нибудь обнаружиться, но в лаборатории я прогнал двадцать три теста на твоей крови, и все чудесно. Это убеждает.
Халлек протяжно, тяжело вздохнул.
— Странно, — произнес он.
— Не боятся только те, кто умирает молодыми, — ответил Хьюстон. Он открыл ящик стола и достал бутылочку с прикрепленной к крышке цепочкой-ложечкой. Ручка ложечки, как заметил Халлек, была сделана в форме Статуи Свободы. — Не хочешь?
Халлек покачал головой. Его вполне устраивало сидеть здесь, сложив руки на животе, на своем уменьшившемся животе, и наблюдать, как самый благополучный из семейных докторов Фэрвью втягивает кокаин сначала в одну ноздрю, потом в другую. Он поставил бутылочку в ящик стола и вытащил другую с пакетиком тампонов. Окунув тампон в бутылочку, он вогнал его себе в нос.
— Дистиллированная вода, — пояснил он. — Для защиты пазух, — и подмигнул Халлеку.
«Наверное, он лечит младенцев от пневмонии этим дерьмом», — подумал Халлек, но мысль не имела продолжения. Сейчас он не мог не любить Хьюстона, ведь доктор одарил его Добрым Известием. Сейчас все, что хотелось: сидеть со сложенными на брюхе руками и исследовать всю глубину своего облегчения, пробовать свое тело как новый велосипед или как испытательный трек на новой машине. Ему пришла мысль: когда он выйдет от Хьюстона, он будет новорожденным. Такая мысль заставила его улыбнуться.
— Поделись, над чем смеешься, — сказал Хьюстон. — В этом печальном мире нам нужны все забавы, какие сможем найти, — он пофыркал носом и вставил в ноздри новые тампоны.
— Ничего особенного, — ответил Вилли. — Просто я перепугался… знаешь ли. Я уже подумал о встрече со Всевышним. Пытался…
— Можешь продолжать, — перебил его Хьюстон. — Только не в этом году. Честно говоря, мне даже не нужны результаты Хаймана-Рейхлинга, чтобы это сказать. Рак умеет себя показать. По крайней мере, когда сожрет тридцать фунтов веса. Умеет показать.
— Но я ем как всегда. Хейди я сказал, что стал больше заниматься спортом, но она говорит: упражнениями столько не сбросить. Она говорит, что от этого только жир твердеет.
— Неверно. Последние тесты показывают, что упражнения намного эффективнее диеты. Но для парня, который был таким… тяжелым, как ты, в этом есть доля истины. Возьми толстяка, который радикально увеличивает дозы упражнений… и что получишь? Хороший, добротный тромбоз второго класса. Не такой, что может убить, а такой, что после, играя в гольф, не обойдете и восемнадцати лунок.
Вилли решил, что кокаин делает Хьюстона разговорчивым.
— Ты не сможешь этого понять, — проговорил он. — Но и я не могу. Работая тут, я перевидел много вещей, которых не мог уразуметь. Один мой друг, который работает нейрохирургом в большом городе, три года назад показал мне один необычный рентгеновский снимок черепа. Молодой студент института Джорджа Вашингтона пришел к нему с жалобой на слепящие головные боли. Моему коллеге случай показался типичной мигренью. Пациент описал все типичные симптомы, но в таком деле рисковать нельзя, ведь такие же симптомы при возникновении опухоли головного мозга, даже если пациент не ощущает иллюзорных обонятельных явлений — запаха экскрементов, гнилых фруктов, прогорклых кукурузных хлопьев… и все в таком роде. Значит мой приятель проводит серию рентгеновских снимков, энцефалограмм и ведет его в госпиталь для томографии. И знаешь, что он обнаружил?
Халлек покачал головой.
— Они обнаружили, что парень, который стоит третьим в своем классе и каждый семестр появляется в списке декана, почти совсем не имеет мозга. У него лишь узловатая полоса мозговой ткани, проходящая через центр черепа — на снимке она выглядела, как веревка макраме. Вот так. Эта веревка, по-видимому, управляла всеми его непроизвольными рефлексами, начиная от дыхания и сердечного ритма и кончая оргазмом. Всего лишь одна полоска мозговой коры. Остальная часть головы парня была заполнена церебрально-спинномозговой жидкостью. Каким-то образом (это мы пока не в силах раскусить) эта жидкость управляла его мышлением. Во всяком случае, он продолжает учиться и имеет приступы мигрени. Если его не доконает сердечный приступ лет в тридцать, то приступы мигрени прекратятся годам к сорока.
Хьюстон открыл ящик стола, повторил операцию с кокаином, предложил Халлеку. Халлек покачал головой.
— Потом, — снова заговорил Хьюстон, — лет пять назад ко мне на прием пришла пожилая дама, которая страдала от боли в деснах. Сейчас она уже умерла. Если бы я назвал имя старой суки, ты бы ее вспомнил. Так вот, осмотрев ее, я не поверил своим глазам! Она потеряла последний зуб лет десять назад. Я хочу сказать, что, когда она пришла ко мне, ей было около девяноста лет. И у нее оказались растущие заново зубы! Всего пять. Ничего удивительного в том, что у нее болели десны, Вилли! У нее прорезались новые зубы в восемьдесят восемь лет.
— И что же ты сделал? — поинтересовался Халлек. Он слышал эти рассказы краем уха. Звуки обволакивали его, успокаивали, как музыка, плывущая с полок магазина уцененных товаров. Он размяк от облегчения. Безусловно, кокаин Хьюстона — жалкий наркотик по сравнению с облегчением, которое он испытывал. Халлек вспомнил старого цыгана со сгнившим носом, но образ потерял свое гнетущее, грозное могущество.
— Что я сделал? — переспросил Хьюстон. — Во имя Христа, что я мог сделать! Я выписал даме рецепт на препарат, который накладывают на десны младенцев, когда у них режутся зубки. Прежде чем она умерла, она успела отрастить еще три зуба — два коренных и резец. Мне пришлось насмотреться всякого. Любой врач порой имеет дело с необъяснимыми вещами. Но хватит: «Хотите верьте — хотите нет». Дело в том, что мы слишком мало понимаем в человеческом метаболизме. Вот есть такой парень — Дункан Хопли… Знаешь Дункан?
Халлек кивнул. Шеф полиции Фэрвью. Гонитель цыган.
— Он ест так, словно больше его никогда кормить не будут, — продолжал Хьюстон. — Святой Моисей, я еще никогда не видел такого любителя пожевать. Но его вес держится на 170 фунтах, а поскольку в нем 6 футов росту, это вполне нормально. У него ускоренный обмен веществ; он сжигает калории вдвое быстрее, чем, скажем, Ярд Стивенс.
Халлек снова кивнул. Ярд Стивенс владел и оперировал единственной в городе парикмахерской «Выше головы». В нем было, пожалуй, фунтов 200. Посмотрев на него, начинаешь задумываться: не жена ли завязывает ему шнурки.