Отель огибала улочка, длинная и извилистая. Казалось, столь же старинная, как улицы Вавилона, когда все еще делалось из кирпичей. Они побежали по ней.
Его знание местности давало ему большие преимущества. Никто не мог поймать его на этих улицах. Прямо и вперед!
Луч света вырвался из только что оставленного ими окна и зашарил по улице. Но шума и окриков не было. Он толкнул Сирену за угол. Да, его одурачили, но зато снабдили знаниями, которые помогут теперь улизнуть.
Вход в подземку был освещен.
Генри выбрал это направление, потому что считал: никто, не будет ожидать, что они направятся в центр города. Однако теперь он склонялся к мысли, что свалял дурака. Если революционеры и в самом деле ищут его, им ничего не стоит перекрыть все выходы в центр. Разве что интерес к ним совершенно случаен. И в самом деле, вряд ли он представляет для них особую ценность. А о Сирене никто, кроме Битула, не знал. Скорее всего, ото был случайный обход отелей. Генри пожертвовал комнатой, за которую уплатил, только из-за своей чрезмерной подозрительности. Денег на другую у нега не было.
— Сирена, — прошептал он, — я, кажется, ошибся. Вы не прочь рискнуть заново?
Они вышли к Бюро помощи путешественникам.
— Чем могу вам помочь? — спросил человек за конторкой, почти копия уже знакомого им клерка.
— Мы путешественники, и нам не по душе это восстание, — быстро проговорил Генри. — Кроме того, у нас нет денег на еду и нет кредита.
— Присядьте, пожалуйста, — бесстрастно сказал клерк и нажал какую-то кнопку на пульте.
Они сели в кресла перед конторкой.
— Вы уверены, что это подействует? — шепотом спросила Сирена.
— Нет. Не уверен. — Он не знал, что волнует ее: то, что он сказал слишком много или наоборот, что чересчур скрытен. — Тут есть определенный риск: либо он найдет нам убежище, либо выдаст революционерам. — Если он выдаст нас, будьте готовы бежать — мы снова должны уйти от преследователей.
— Хорошо, Ричард.
В Бюро вошел высокий и крепкий мужчина с залысинами на лбу и круглым приятным лицом. Клерк что-то негромко сказал ему. Тот вышел. Генри расслабился.
Но внезапно на эскалаторе появился человек с автоматом. Генри крепко сжал руку Сирены. Он еле сдерживался, чтобы не выхватить из кармана пистолет. Казалось странным, что никто, кроме них, не обращал внимания на человека с автоматом. Удивительно, как равнодушно восприняло население революцию. Может быть, просто по старому золотому правилу — живи и давай жить другим?
«Золотое правило» — это не иметь «золотых правил», — вспомнил он еще одну цитату из «Справочника».
Однако он знал: никто не поможет ему, если вдруг вооруженный человек вздумает арестовать их. Он должен будет или стрелять, или бежать.
Революционер приближался…
— Так вы поедете со мной?
Это спросил тот самый здоровяк, который подходил к клерку. Уже какое-то время он сидел рядом с Генри, вниманием которого целиком завладел приближающийся повстанец.
— Да, спасибо, — ответил Генри. Мужчина протянул руку.
— Алан Нотгез, старший сержант Всемирной Армии, в запасе.
Нотгез привел их в прекрасную квартиру в современном высотном доме. Генри обрадовался этому, откровенно говоря, он начал уставать от старины.
— Где-то тут мои внуки… Скорее всего, в лифте — играют в прятки.
Генри помнил эту игру.
Надо вскочить в лифт, выпрыгнуть на случайно выбранном этаже и снова впрыгнуть в него, пропустив несколько кабин. А преследователи должны отгадать, где он.
— Вы разрешаете им? — спросил он.
— Конечно, нет. Но делаю вид, что ничего не знаю. За это меня считают хорошей нянькой: я умею хранить тайны. Мне все равно сейчас нечего делать… Хотите чего-нибудь выпить?
— Спасибо, нет, — ответил Генри, толкнув при этом Сирену. Она лишь улыбнулась в ответ.
— Ладно, зато я вижу, что вы оба голодны. Но у нас только консервы. Прошу прощения, детки, но прежние денечки прошли.
Генри напрягся.
— Вам не нравится правление кэзо?
Нотгез сделал жест, означавший: «Ничего не поделаешь!» Но за едой он разговорился:
— Десять лет назад я стоял бы во главе толпы, жаждущей крови голубых. Пять лет назад я бы присоединился к революционерам. Но теперь, когда революция произошла, я понял, что совершенно не сочувствую ей. Мне понравились эти пятнадцать лет мира и прогресса. Вы знаете, ведь это мировой рекорд, превышающий старый на четырнадцать с половиной лет. Я прошел тогда через это и все помню.
— Вас коснулась резня? Нотгез печально кивнул.
— У меня было шестеро детей, четверых из них отнесли к «излишкам». Вот тогда я был готов убивать голубых голыми руками. Но через год — всего через год! — я понял, что они отобрали слабейших. У одного пошаливало сердце, а это чертовски плохо для ребенка. Второй был чересчур жесток и мог пойти по плохой дорожке. Двое не справлялись с учебой. Может быть, мне как отцу не пристало так говорить, но двое оставшихся были сильнее, умнее, здоровее, да и теперь у них растут свои такие же дети. Я сам родился в семье, где было шестеро детей, трое умерли еще в детском возрасте, а один не вылезал из больниц, — так что соотношение то же самое. Если четверо из шестерых должны умереть, то пусть это будут худшие. Ведь этот луч, он не делает больно, лишь коснется слегка — и от человека не остается ничего…
— …кроме удобрений.
— А вы служили в земной армии? — вмешалась Сирена. Генри нахмурился, но сержант, кажется, не заметил оговорки, выдавшей кэзо. Она сказала: «земной армии».
— Тридцать лет! — улыбнулся Нотгез. — Я знаю, что вы хотите спросить. Что может делать солдат в армии, когда царит мир? Должен сказать, что армия не умерла, и флот тоже, и работы у них прибавилось. Война никогда не кончалась. Ни на мгновение.
Генри сжал рукоятку пистолета.
— Война против голода, болезней, невежества, — продолжал хозяин. — Потребовалось немало времени, чтоб убедить меня в этом. Я всегда думал, что в действиях кэзо есть какой-то скрытый мотив, что Властители готовят нам нечто ужасное — уничтожение вида или превращение в рабов кэзских колонистов. Но… Давайте, я вам лучше покажу!
Он привел в действие кинопроектор и занял кресло позади Генри.
— Это земная дорога. Кэзо считают, что развитие цивилизации во многом зависит от хороших коммуникаций, в том числе и дорог. Это величайшее сооружение на нашей планете — шестнадцать линии в ширину и в двадцать ярусов. Куда там римлянам!
Генри знал, что существует Дорога, но никогда не видел ее. Сирена, смотрела на экран со спокойным любопытством.
Дорога возвышалась подобно китайской стене. Освещенная солнцем и украшенная, зеленью. Многочисленные рестораны, театры, заправочные станции и отели выстроились вдоль ее центрального бульвара. По трассе ткались электромобили.
— Моя часть после войны даже не расформировывалась, — рассказывал Нотгез. — Мы были переименованы в строительный батальон, а нашего командира подчинили кэзскому генералу. Тот был старым космическим волком, в строительстве не понимал ни черта, но какой он был великолепный организатор! Мы строили эту дорогу двенадцать лет, и за это время я узнал о строительстве больше, чем обо всем остальном. Мы вгрызались на пятьдесят футов в землю, переходили горы и океаны, рыли туннели, перекрывали реки. От мыса Горн до мыса Доброй Надежды тянется Дорога беспрерывной лентой, разветвляясь на Сибирские, Европейские, Западно-Африканские и Южно-Азиатские петли, которые снова соединяются с ней На экваторе. Я работал на пяти континентах и в Индонезии.
На экране появилось изображение одной из подземных линий, сделанное с движущегося электромобиля. Стены туннеля были покрыты росписью.
— Смотрите! — с гордостью сказал Нотгез. Роспись на стенах слилась в одну полосу, краски смешались — и внезапно появилось небо — как если бы землетрясение выбросило машину на поверхность. Картина была впечатляющей. Она могла привести в чувство зарвавшегося водителя.
Когда скорость превысила допустимую на десять километров в час, на стене появились буквы — «ПРЕВЫШЕНИЕ СКОРОСТИ»…
— Дьявольский эффект, — нарушил молчание Нотгез.
Что-то связанное с оптикой. Кроме того, электромобиль в этом случае входит в резонанс с дорогой, и воздух в салоне начинает вибрировать. То же самое происходит, если ехать слишком медленно. Смотрите!
Скорость уменьшилась, и вновь появилась роспись. Потом стрелка спидометра отклонилась за нижний предел, и повторился тот же — эффект, только в конце появились не буквы, а секции — толстые полосы, окрашенные в разные цвета, которые на нормальной скорости создавали эффект сплошной стены. Скорость снизилась еще немного, и Генри увидел, что полосы превратились в толстые колонны, а между ними ответвлялись другие дороги и что их колонны — это целый лес бетонных столбов…
— Да, — Нотгез отвечал на какой-то вопрос Сирены, — предполагается, что машины, идущие со скоростью сто пятьдесят километров в час, разделяются интервалом в сто футов. С изменением скорости это расстояние меняется.
— И вы построили это всего лишь за двенадцать лет? — удивилась Сирена.
— Эти триста тысяч миль? Нет, мы сделали больше. Есть котлованы, остывающие на Урале и кое-где еще. Там нельзя строить, пока не истощится радиация. И на Суматре и Яве, где землетрясения и муссоны…
Дверь распахнулась, и вбежали двое детей. Нотгез выключил проектор.
— Ну что, ребята? Который сейчас час? И когда вы должны были вернуться? Что нужно было сказать гостям? Девочке было лет шесть, мальчику еще меньше.
— Мы не будем говорить, если ты не захочешь, деда, — нахально сказала девочка, изучая незнакомца. — О, здравствуйте, гости!
— Здравствуйте, — ответила Сирена.
— Кэзо! — тут же воскликнула девочка, указывая на нее.
Рука Генри непроизвольно скользнула за оружием. Он привстал, но мощная рука хозяина отбросила его назад в кресло.
— Не шутите так с бывшим солдатом, — сказал Нотгез, удерживая Генри за запястье. — Сидите спокойно.
Генри мог бы помериться с ним силами, но дело было сделано, оставалось только смириться и ждать дальнейших событий. Что он и сделал.
— Кэзо! — повторила девчушка и, ухватившись за перчатки, стащила их с Сирены. Появились синие трехпалые руки. Но дети улыбались.
— Вы знали это все время? — удивленно воскликнул Генри.
— Я проработал под руководством кэзо двенадцать лет. Последние пять лет был личным связным генерала. Кэзо я узнаю с первого взгляда, хотя никогда раньше не видел их женщин, — его хватка ослабла. — И дети тоже. Но я никак не думал, что они тоже так быстро сообразят.
Перчатки Сирены упали на пол.
— Видите? — восторженно воскликнула девочка. — Руки совсем голубые!
— Я всегда говорил им, что с женщиной-кэзо могут встретиться только очень хорошие дети, — объяснил Нотгез. — И вам я уже говорил, что за последние несколько лет многое понял. Да, в прошлом они причинили мне немало боли, но теперь я понимаю, что это было необходимо, и ценю то, чего добились кэзо. Поэтому — я и согласился укрыть вас на время… беспорядков.
— И клерк это тоже знает?
— Нет, ваша девушка хорошо замаскировалась. Но я знал несколько кэзо, пойманных в открытом… — он поперхнулся. — Оставайтесь здесь. Дети не уйдут отсюда до завтра, и они все понимают. Или они вам не нравятся?
Мальчуган уже вскарабкался на колени Сирены и что-то шептал ей в искусственное ухо, а девочка ревниво следила за ними.
— Вы увидите, что обычных людей эта «революция» не затрагивает, — продолжает Нотгез. — Большинство понимает, что свержение кэзо — величайшее бедствие для Земли. Ярмо слишком необременительно, а выгоды слишком существенны. Через несколько дней эти самозваные спасители человечества уползут в свои норы, побежденные презрением и саботажем. Они продержатся максимум десять дней. Нам они не нужны.
— Но не считаете ли вы, что жить лучше неодурманеными?
— Неодурманенными? — Нотгез пожал плечами. — Если бы атмосфера была отравлена, как утверждают эти нытики, разве разразилась бы революция? Мне кажется, что сейчас мы куда трезвее, чем были раньше.
— Кажется, у меня припрятано где-то нечто вкусненькое, — сменил тему Ногтез. — Если только это не вызовет шума.
— Мне первому! — завопили дети, бросаясь к нему. Генри почувствовал, как с него словно свалился груз.
— Если вы хотите предложить и нам, то…
— Но я тоже хочу, Ричард, — возразила Сирена.
Ушедший на кухню хозяин появился оттуда с половиной шоколадного торта.
— Это не совсем то, что мы ели в старину, но вкус почти тот же, — он поставил торт на стол. — Кусок торта послужит мне вроде индикатора: если я смогу разделить его мирно, значит, на самом деле действует успокоитель. Но чувствует мое сердце — сегодня вечером будет шум!
— В любом случае раздел должен быть сделан. Наркотики не нужны, если вы знаете людей, — сказал Генри. — Но у каждого…
— …но у каждого должен быть кусок пирога, — подхватила Сирена.
Генри посмотрел на кусок.
— Думаете, вы меня обставили?
Взрослые рассмеялись, а ребятишки захлопали в ладоши.
— Ну, возьмем, например, этот торт. Нас пятеро, и никто не должен быть обойден. Согласны? Хорошо. Я отрезаю себе свою долю — одну пятую. Если кто-то сочтет, что я отрезал слишком много, он может отщипнуть лишнее, чтобы поправить дело. А потом вы можете разделить остальное между собой тем же способом.
Девочка встала на одну ножку и задумалась.
— Чур, я выбираю последней, — объявила она. Мальчик, подозревая подвох, молчал.
— Ваш кусок может быть самым маленьким, — предупредил Нотгез Ричарда.
— Чур, небольшое добавление, — усмехнулся Ричард. — Последний человек, дотронувшийся до моего куска, берет его себе.
Все были удивлены, кроме Сирены.
— Вы думаете, что это облегчит задачу? — спросил Нотгез.
— Посмотрим.
Генри взял нож и отрезал себе добрую четверть. — Это мой кусок. Кто-нибудь против?
— Да! — хором закричали дети, возмущенные таким нахальством.
Математики они еще не знали, но поняли, что кусок слишком велик. Девочка взяла нож и спросила:
— Я могу отрезать от вашего куска, сколько хочу?
. — Да. Но запомни, что этот кусок может быть твоим, если никто больше не захочет, его уменьшить.
— И если он станет слишком маленьким…
— Тогда твоё дело плохо.
Девочка колебалась, не зная, что предпринять. Наконец она отрезала тоненькую полоску и вернула ее в общий пирог.
— Вот, теперь этот кусок мой!
— Ничего себе! — возмутился ее брат и тоже отделил тонюсенький ломтик. — Оставшееся — мое!
Кусок Генри все еще был велик. Но желающих в третий раз уменьшить его не оказалось.
— Итак, один из нас удовлетворён. Делим пирог на четверых. Кто отрезает себе следующий?
Девочка сердито посмотрела на него, но ничего не сказала.
Нотгез ухмыльнулся.
— Ага, я понимаю, — он взял нож и отрезал совсем маленький кусок. Никто не оспорил его права, и он снова сказал:-Да, я понял!
Сирена тоже взяла небольшой кусочек, оставив последний выбор Генри и девочке,
— Я режу, ты выбираешь? — спросил он у девочки.
Она с опаской кивнула. Генри намеренно разделил кусок не совсем поровну.
Мне выбирать? — спросила девочка.
— Да. Она взвизгнула от восторга.
— Вы ошиблись! — и схватила большой кусок.
— Нельзя справедливо наделить всех сразу, — философски пожаловался Генри.
— Видите ли, слишком сложно делить пирог таким способом между двумя миллионами людей, — сказал Битул. — В этом слабость вашей теории. Когда такая дележка подойдет к концу, пирог может испортиться, а люди — умереть с холоду, даже если упростить процедуру. Прямой путь не всегда самый лучший.
Генри смотрел из окна кабинета Битула на огромный город и пытался ответить на вопрос, где Битул и остальные Властители прятались эти три дня. Никто из них не был пойман.
Революционеры потерпели крах из-за полнейшего безразличия народных масс, как и было предсказано, а теперь отправились в ссылку на один из островов Тихого океана, где им предоставляли возможность жить по своему усмотрению.