Скорцени поперхнулся.
– Что-что? Arcasha?
– Да, arcasha.
Скорцени посмотрел на начальника.
– Шеф, такую картину за пятнадцать тысяч евро мы зимой подарили английскому посольству. У них был юбилей. Вы помните?
– Конечно, помню. Там ещё груши на столе лежат, хлеба краюшка…
– И пустой треугольный стакан, – сказал Аркаша.
– Да, – удивлённо проговорил шеф. – И пустой треугольный стакан. Вы и в самом деле автор. Это надо же!
– Сколько, говорите, евро?
– Пятнадцать тысяч.
– Мда… Я получил пятьдесят.
– Выпьете с нами? – предложил шеф.
– Да, в общем-то, не откажусь, – ответил художник, присел за столик и бахнул сразу двести грамм. Закурил. Спросил:
– А вы, братья, откуда залетели на Подол?
– Да, собственно, из Рима, – ответил шеф. Скорцени молчал и осторожно оглядывался по сторонам.
– А, из Рима. Понятно. Как там Рим?
– Да пока ничего. Колизей стоит на месте.
– Был я у вас в молодости. Писал портрет одной дамы. Хороша дама, помню как сейчас. Жена одного вашего бандита. Он тогда работал премьер-министром. В то время у вас Красные бригады шорох наводили. Те ещё парни, почти как наши, подольские. – Задумчиво затянулся сигаретой.
– Да, было, было, – ностальгически поддакнул шеф. – В этом что-то есть. Хоть и красные, но – бригады. Ветераны Красных бригад до сих пор собираются и вспоминают прошлое. У них в Риме есть свой закрытый для посторонних клуб. Так и называется – «Красный бригадир».
– Да? – спросил Аркаша. – Это интересно. Я бы с ними пообщался.
– Туда не попадёшь, – сказал шеф. – Они впускают только своих, бывших реальных бойцов. Я бы и сам туда сходил. Даже мечтаю туда попасть! Так я – итальянец и местный, как вы говорите, а тоже возможности нет.
– Вы итальянец, но абсолютно чисто говорите на русском языке. Как это у вас, получается? – спросил художник, рассматривая харизматичное лицо шефа.
– Русский язык – мой второй родной язык. Я тридцать лет говорю на русском языке и уже давно думаю на нём. Вот мой друг, Скорцени, тоже им владеет, но думает пока ещё на итальянском.
– А Отто Скорцени не ваш родственник? – спросил Аркаша пуская дым сигареты.
– Прадед, – ответил Скорцени. – А вы его знаете?
– Да, в общем-то, слышал. Хороший был диверсант.
– Он был воин, – с вызовом сказал Скорцени.
– Да я это и имею в виду.
В «Экспресс» зашел человек в круглых очках и с большими, мохнатыми усами. Медленно направился к стойке.
– Моня! – крикнул Аркаша. – Ты чего это так замаскировался.
Моня быстро подсел к Аркаше и итальянцам за столик.
– Не ори, – сказал Аркадию. – Я в бегах. – Посмотрел на итальянцев. – От жены.
– Да? – удивлённо спросил художник. – А зачем эти дурацкие усы? И с глазами у тебя вроде всё в порядке. Пенсне нацепил…
– Аркаша, меньше текста. Я просто соскучился по «Экспрессу». Вот и пришел. А усы – выросли. Вопросы есть?
– Да нет вопросов, – нейтрально ответил художник.
– Извините, но, по-моему, я вас где-то видел, – проговорил шеф.
– Да? Интересно, где? – настороженно проговорил Моня.
– А! Вспомнил. Вы – музыкант. И работаете дуэтом. Я слышал вашу великолепную интерпретацию испанской песни о любви. Беса ме! Беса ме мучо! Вы играете на балалайке. А где ваш бородатый напарник?
Моня ошеломлённо глядел на итальянца. Посмотрел по сторонам. Осторожно спросил:
– Вы нас слышали в «трубе»?
– Как вы сказали? В трубе?
– «Труба» – это подземный переход на Крещатике.
– О! Да, да! Я вас слышал в «трубе». Мне так приятно пообщаться с музыкантом. Я устал от разговоров о войне, революции и подполье. Человека искусства видно сразу. Того, кто не держал в руках оружие, заметишь за версту. Вы добрая душа. Если не возражаете, выпьем? – И налил Моне стакан водки.
– Ммм… Да. Я люблю музыку. Но и выпить не прочь! – Взял стакан. Представился:
– Саша.
Главный итальянец протянул руку.
– Бенито. А это мой напарник по работе, Отто.
Скорцени наклонил голову.
– Отто Скорцени его прадед, – вставил Аркаша. – Ты представляешь, Моня?
– Это правда? – спросил «музыкант»
– Да, – ответил Скорцени. – В его честь все мужчины нашей «семьи» получают имя Отто.
Выпили.
– Отто Скорцени ваш прадед, – неторопливо констатировал Моня, кинув в рот дольку лимона. – А мой прадед штурмовал Берлин. Его звали Егор. Но я – Саша. У нас, как вы говорите – в «семье», каждый имеет своё собственное имя. Прадед – Егор, дед – Данила, отец – Иван, а я – Александр. Вот так, Отто. – «Музыкант» с убедительной безмятежностью смотрел на Скорцени, топорща усы.
– У всех свои традиции, – уклончиво ответил Скорцени.
– У нас традиция быть самим собой, – мягко начал давить на итальянца Моня. У него было специфическое отношение к нерусским, оккупировавшим Киев. – Поэтому я не Данила или Егор, а Саша. Но это нааши, чисто украинские традиции. – Замолчал, вытащил из кармана пачку «Беломор-Канала» и сунул в рот папиросу, дунув в мундштук.
– Кхм… давай выпьем, – сказал шеф, почувствовав психологическую конфронтацию. – За… За ваш Подол!
– Я не против, – сказал Моня.
Выпили. Скорцени стал жевать курицу и через минуту успокоился, забыв Монин наезд.
– Вы гастролируете по всей Украине или работаете только в Киеве? – миролюбиво спросил он у Маринина.
– Вообще-то наш дуэт редко даёт концерт. Вам, в некотором смысле, повезло. Гастролируем только на острове Змеиный. Мы не любим гастроли. Недавно прилетели оттуда. Перелёт был тяжелый, поэтому мы все до сих пор нервные, взвинченные, если что – извините.
– О! Вы выступаете за пределами Украины? – удивлённо проговорил шеф. – Это означает, что у вас отличный мастер – класс. Вы проводите мастер-классы? Я бы взял несколько уроков на балалайке. Гитарой я владею.
– Нет. Наш регламент расписан. Места для мастер-класса там не нашлось. Но, может быть, позже, ближе к осени, что-нибудь получится.
Аркаша со скрытым удивлением слушал Моню. Саша Маринин умел запудрить мозги, и художник давно знал все его темы. Но вот проведение мастер-класса на балалайке – это было что-то новенькое. Выпили ещё. За процветающую Италию. За житницу славянских народов – Украину. Выпили за полнолуние. За удачу Моня пить отказался – «Я не у кого ничего просить не буду!» Выпили за здоровье. Принесли третий графин с водкой. Выпили за Красные бригады. Выпили за взятие Берлина (Моня), выпили за Муссолини (шеф), за итальянские вооруженные силы (Скорцени) и последователей художника Моне (Аркаша). Выпили за братство народов и Интернационал.
Аркаша осоловело проговорил:
– Я должен вас всех нарисовать! – и вытащил из портфеля лист бумаги. Принялся делать набросок.
Разговор продолжался в сложившейся на три графина с водкой колее.
– И что же нам теперь, есть эту демократию? Её на хлеб не намажешь. Сколько у тебя оклад? – спросил Моня у шефа. Они уже давно перешли на «ты».
– Двадцать пять тысяч евро, – ответил тот.
– В год?
– Нет, в неделю.
– Неплохо. У тебя проблема одна – сохранить эту зарплату.
– Ну… В общем-то, ещё есть проблемы…
– Всё равно, связанные с работой. Верно?
– В общем, да.
Моня провёл рукой вокруг себя. Сказал:
– Мои земляки, в радиусе пятисот километров получают, в лучшем случае, тридцать или сорок евро в неделю. Как ты считаешь, о чём тебе можно с ними разговаривать?
– Ммм… Саша… Я никогда не делил… На богатых, бедных… Лишь бы хороший человек… Все перед богом равны…
– Этот вопрос давно решил Маркс, – оборвал его Моня. – Тебе знаком такой немецкий еврей – Маркс.
– Да.
– Он считает идею прибавочной стоимости – воровской идеей. А как ты?
– Не согласен.
– Нуу… Конечно… Куда-там… Двадцать пять тысяч евро – кто же будет согласен. Но! Но в этом-то и есть корень вечного антагонизма, и не ищи его в национальных или ритуальных отличиях.
– Моня, хватит грузить, – сказал увлечённый рисунком Аркаша. – Парни нормальные, групповой портрет нормальный. Не сбивай с мажорной темы.
– Но я уважаю Маркса, – добавил главный итальянец. Хотя бы за то, что он никогда не работал. Из принципа.
Выпили за Маркса.
В «Экспресс» зашли Димедрол и Парковщик. Оба в тёмных очках и чёрных бейсболах. Медленно двинулись в направлении бара.
– Вы отпросились у Седого? – притормозил их Маринин, когда они поравнялись со столиком, где тот сидел.
Оба резко остановились и уставились на безмятежную итало-украинскую компанию. Димедрол облегчённо выговорил:
– Тьфу, Моня… А ты чего здесь?
– А вы?
– Да мы, вообще-то… Вечер свободный… Ненадолго… По быстрому… Все свои пацаны…
– Вот и я тоже.
Димедрол и Парковщик присели за столик.
– Это музыканты из нашего сводного оркестра, – невозмутимо сказал Моня итальянцам. – Мы сейчас репетируем «Пляски смерти» Сен-Санса. Отрабатываем детали.
– О! Это тоже музыканты? – откинулся на стуле шеф. – У вас здесь, на Подоле, богатое культурное общение. Так неожиданно… Прямо Елисейские поля в Париже. Я понимаю теперь Дубину. Понимаю, почему он хвалит этот «Экспресс».
Моня, Димедрол и Парковщик посмотрели на итальянца и отвели глаза в сторону.
– Шеф, не стоит упоминать о рабочих делах во время отдыха, – пробормотал пьяный Скорцени. – Дубина не любит, чтобы мелькала его фамилия… В среде большого количества ушей… Я правильно сказал по-русски? – Наклонился ещё ближе к начальнику и шепотом стал выговаривать: – Шеф, а если бы это были не музыканты, а повстанцы? А? Шееф! – дернул за рукав.
– Да отстань ты, – отпихнул его почитатель Муссолини. – Как напьёшься, так и плетёшь какую-то ахинею.
– А что это – ахинея?
– Это твоя речь.
– Да, да, – влез в разговор Моня. – Наливай, Отто. Какая то дубина нам не помеха, верно?
Стали пить уже вшестером. Быстро перезнакомились.
– Да, у меня в Риме двоюродная тётка живёт на улице Святых мучеников, – втолковывал Димедрол Скорцени. – И каждую субботу ходит в Ватикан, протестует против экспансии католицизма. Она, как и я, православная. Несколько раз срывала выступление Папы. Орала, как иерихонская труба.
– Мы не любим говорить о музыке вне работы. Снять стресс и не болтать об этих дурацких нотах – вот наша цель и задача, – говорил Парковщик главному итальянцу. – Искусство музыкальной гармонии словами не передаётся. Давай лучше выпьем!
Пили водку и поедали жареных куриц, оплачиваемых деньгами итальянского контингента НАТО в Украине.
– Дима, ты дома был? – спросил Моня Димедрола.
– Нет. Не хочу душу травить.
– Верно, не трави. И я домой не ходил. Там, скорее всего, эти придурки из объединённой полиции НАТО дежурят.
– А почему придурки? – пробормотал Скорцени. – Североатлантический блок – хорошая компания. Хорошая крыша. Нас, в Риме, они устраивают. Албания, Турция, Сербия – никто не наезжает.
– Да кто на вас вообще когда-нибудь наезжал? – спросил Моня. – Вы сами постоянно лезете туда, куда собака лапу не засунет. Италия! Нашлись боевики. Молчал бы, Отто. Я уважаю твоего прадеда, но сегодня Италия далеко не та, что раньше. И не спорь.
– Он прав, – сказал Бенито. – Италия очень не та, что в былое время. Очень, очень, и далеко не та.
– Ну, шеф, вам, конечно, виднее.
– А тебе, что, не видно?
– Ммм… Да и мне видно.
Двери «Экспресса» открылись, зашли полковник Дубина и Седой, у которого свисала большая борода, а глаза спрятались за тёмными, рэповскими очками. Оба размеренно и солидно двинулись к стойке бара, не глядя по сторонам. Но внимательный Аркадий крикнул:
– Вова, не проходи мимо. Я рисую групповой портрэт. И продолжал трудиться над листом ватмана. Добавил всем окружающим:
– Этот свой шедевр я посвящаю подольським пропойцам, погибшим на рабочем месте.
Дубина и Седой остановились и медленно повернулись к столику.
– Моня, а ты чего здесь? – напряженно спросил Седой.
– Да я… Да я… А ты?
– У нас с полков… У нас тут разговор.
– Так ведь и мы молчанием не страдаем! Познакомься – Отто Скорцени. Очень хороший собеседник! Ой! Вова! Оглянись назад! Я сейчас упаду со стула от нашей конспирации!
В «Экспресс» зашла Леся под руку с Французом. Рядом шел Длинный. Все трое в очках и с зонтами в руках. Лицо Леси прикрывала вуаль. Француз залез в парик, и длинные волосы спадали на плечи. У Длинного появились усы. Подошли к столику и нерешительно остановились, ничего не говоря. Седой выдавил:
– Э-э-э… Собственно… Мы не должны бы здесь… Как бы сказать…
– Скажи прямо – присаживайтесь, – вставил слово Моня.
– Да? – неуверенно поднял брови Седой. Дубина посмотрел по сторонам. Вздохнул и махнул рукой.
– Ладно, Вова. Присаживаемся. Надеюсь, здесь все свои. Американцев нет?
– Никаких американцев и англичан, – сказал Бенито. – Одни честные, трудолюбивые украинцы. И итальянцы.
– Хм… А кто итальянец?
– Я. И вот – он.
– Мы итальянцы, – пробормотал Скорцени.
За соседним столиком сидели двое парней, и пили лимонад.
– Послушай, это какой-то притон, а не ресторан. Куда ты меня привёл? – спросил второй.
– Это фирменное подольское заведение, – ответил первый. – Местная достопримечательность. Да, ты прав, здесь своеобразная атмосфера. Но жуликов за этими столами всегда было полно. Я тебе не обещал, что в «Экспрессе» собираются любители бальных танцев.
– Ты посмотри на компанию рядом с нами. Все в чёрных очках. А разговоры какие? Здесь, явно, собираются киевские мафиози.
– Да, бандиты «Экспресс» стороной не обходят. Меняй тему, глянь, какие подруги!..
За столом подолян знакомились и пожимали друг другу руки. Принесли ещё графин, ещё куриц… И время остановилось.
Глава 6
– Вспоминай, вспоминай, Скорцени.
– Ничего не помню, шеф. Я так не пил никогда. Мне говорили, что «Экспресс» яма, но я не ожидал, что такая глубокая.
Бенито сидел за столом, держась за голову. Скорцени находился в кресле, напротив шефа. Он сонно глядел, куняя во время разговора.
– А вот я помню. Правда, отрывками. Когда мы ночью ездили на Днепр купаться, шел разговор о Ликвидаторе.
– Да, Дубина говорил, что он нас всех перепьёт.
– Откуда полковник это знает. Он, выходит, пил с ним?
– Да врёт, наверное. На Подоле враньё не считается неправдой. Странно, но факт. Это типа шутливой подачи материала.
– Какого материала, Скорцени?
– Информационного. Ну, вроде мифа. Надо демифологизировать.
– Ох, полковник, у тебя уже едет крыша от этих застолий. Демифологизировать пьяное враньё Дубины? Больше ты в «Экспресс» не пойдёшь. Так, давай, суммируем результаты.
– Семнадцать тысяч сто сорок четыре евро.
– Это что?
– Расходы за вчерашнюю ночь. Вы забыли, мы арендовали теплоход, запускали фейерверки, и объехали все китайские рестораны Киева, чтобы сравнить с «Экспрессом».
– И что, Скорцени, сравнили?
– Все решили, что суши и сакё – дерьмо. Под утро вернулись в «Экспресс».
– Хорошо, но я не про это суммирование. Что мы сумели узнать?
Скорцени включил диктофон. Оттуда понеслась какофония звуков.
– Шеф, все говорили одновременно. Ничего нельзя выделить. Только ваше «аут!», и всё. Но я помню, что Дубина много говорил о Ликвидаторе.
– И я припоминаю. Но что?
– Он говорил, что Ликвидатор пишет небольшие рассказы. Или эссе? Или повесть. А может и роман? Или репортаж. О! Припоминаю! По-моему, он пишет сказки.
– Какие ещё сказки?
– Я имею в виду философские статьи. И публикует их под разными псевдонимами в разных странах, в том числе и здесь, в Киеве. Так сказал полковник.
– А кто же это его печатает? Просто так, пришла по e-mail статья и – здрасте, напечатали. Такого не бывает даже у нас в Риме. Опять врёт твой Дубина.
– Может и врёт, – согласился пожеванный Скорцени. Обещанки цацанки – а дурному радость. Эту пословицу я, кстати, от него услышал.
– Мне начинает казаться, – задумчиво сказал Бенито, – что тут, в Киеве, какие-то фаталисты живут. Над головой висит нейтронная бомба, – Дубина ведь всё знает! – а они катаются по китайским ресторанам, травят анекдоты и всё им до фени, как говорят на сленге.