У некоторых из них рыльце в пуху. Если прижать их хорошенько, пригрозить, что поближе присмотрятся к их делишкам, то можно получить нужные сведения.
— Я сейчас пошлю туда двух-трех человек, шеф… Что же касается меня…
Что бы он ни делал, все равно его тянет в другое место. С самого начала. С тех пор, как он вступил в этот игрушечный мирок, который называется Жанневиль.
Ему так не хотелось покидать «Мыс Горн» и эту взбалмошную Фелиси! Не было ли это предчувствием?
События показали, что он не прав. Теперь ясно, что тайну убийства старого Лапи следовало искать в районе площади Пигаль.
— Но я все же вернусь туда.
Петийон успел сказать ему только одно: Фелиси не была его любовницей. Он просто обалдел, когда Мегрэ заговорил о ней, словно никогда даже не мог себе представить этого.
Половина девятого. Мегрэ звонит жена:
— Это ты? Нет, ничего особенного… Я не знаю, когда вернусь…
Она к такому привыкла. Мегрэ сует себе в карманы рапорты. Среди них один из Руана с подробными сведениями обо всех женщинах, работающих в «Тиволи». Петийон не поднимался в номер ни с одной из них. Когда он вошел и занял место в уголке, две дамочки сразу уселись рядом с ним на красном плюшевом диванчике.
— Здесь нет девушки, которую зовут Адель? — спросил он.
— Ты опоздал, малыш… Адель давно отсюда уехала… Ты имеешь в виду маленькую брюнетку, у которой груди в форме груш, правда?
Он ничего об этом не знал. Знал только, что ему нужна Адель, которая в прошлом году работала здесь. Но она уехала несколько месяцев назад. Неизвестно, где она теперь. Разве можно разыскивать всех Аделей во всех веселых домах Франции…
Скоро один из инспекторов произведет тщательный обыск в комнате саксофониста на улице Лепик. Жанвье, которому так и не удалось как следует отдохнуть, проведет день в районе площади Пигаль.
Что до Мегрэ, то он снова садится в поезд на вокзале Сен-Лазар, выходит в Пуасси и поднимается по дороге, ведущей в Жанневиль.
После вчерашней грозы луга кажутся более зелеными, а голубой цвет неба еще нежнее. Вскоре показались розовые домики; через стекла витрины он поздоровался с Мелани Шошуа, которая посмотрела на него своими рыбьими глазами.
Сейчас он увидит Фелиси. Почему эта мысль доставляет ему удовольствие? Почему он невольно ускоряет шаг? Он улыбается, подумав о том, в каком мрачном настроении застанет сейчас Люка, всю ночь проторчавшего у «Мыса Горн». Он видит его издали. Бригадир сидит у края дороги с потухшей трубкой во рту. Он, конечно, проголодался. Ему, наверное, хочется спать.
— Ну что, бедняга Люка?
— Ничего, шеф… Мечтаю о чашке кофе и о постели… Прежде о кофе…
Его глаза подпухли, пальто измято, ботинки и брюки внизу измазаны глиной…
— Отправляйся в «Золотой перстень»… Кстати, есть новости…
— Какие?
— В музыканта всадили пулю…
Можно заподозрить комиссара в равнодушии, но Люка не обманешь, и он вскоре удаляется, качая головой…
Ну что ж, войдем! Мегрэ с удовлетворением смотрит вокруг, как человек, снова попавший в знакомую обстановку, потом направляется к дверям виллы. А впрочем, нет… Лучше обойти дом, войти через сад… Он толкает калитку… Дверь в кухню открыта…
Что такое? Он вдруг остолбенел от удивления и едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Услышав его шаги, Фелиси вышла на порог и держится прямо, повернувшись к нему, глядя на него строго.
Но, боже мой, что с ней? Кто ее так разукрасил? От слез глаза ее не могли так распухнуть, а щеки покрыться красными пятнами.
Он подходит к ней ближе, она произносит еще более злобно, чем обычно:
— Ну что, довольны?
— Что случилось? Вы упали на лестнице?
— Стоило день и ночь держать у дверей полицейского! Наверное, он хорошо выспался, ваш сторожевой пес!
— Послушайте, Фелиси! Говорите яснее! Я никогда не поверю…
— Что приходил убийца и напал на меня? Да! Вы это хотите узнать?
Мегрэ собирался рассказать ей о Петийоне, о происшедшей ночью драме, но сначала следовало поподробнее узнать, что произошло в «Мысе Горн».
— Пойдемте сядем… Здесь в саду, да… Будьте умницей!.. Успокойтесь! Не смотрите на меня такими свирепыми глазами и расскажите толком, что произошло… Вчера вечером, когда я уезжал, вы были очень возбуждены… Что вы делали потом?
Она презрительно роняет:
— Ничего…
— Ну, вероятно, вы сначала поели… Потом заперли все двери и поднялись к себе в спальню… Не так ли? Вы уверены, что заперли все двери?
— Перед тем как лечь спать, я всегда запираю все двери…
— Итак, вы легли… Который был час?
— Я подождала внизу, пока пройдет гроза.
Это правда, с его стороны было жестоко оставлять ее одну… Ведь она так боится грома и молнии!
— Вы что-нибудь пили?
— Кофе…
— Ясно! Чтобы поскорее заснуть… А потом?
— Потом читала.
— Долго?
— Не помню… Может быть, до полуночи… Потом погасила свет… Я была уверена, что случится несчастье… Я вас предупреждала…
— Теперь расскажите, что за несчастье случилось…
— Вы надо мной потешаетесь… А мне все равно… Вы считаете себя таким ловким!.. В какую-то минуту мне послышалось, что в спальне мсье Лапи кто-то скребется…
По правде говоря, Мегрэ не верит ни одному ее слову и, слушая ее, наблюдая за ней, думает только о том, для чего ей нужна эта новая ложь… Ведь для нее солгать так же естественно, как дышать! Комиссар полиции Фекана сообщил по телефону некоторые касающиеся ее сведения.
Теперь Мегрэ известно, что намеки Фелиси по поводу ее отношений с Жюлем Лапи — чистейший плод ее воображения. У нее просто-напросто есть мать и отец. Мать — прачка, отец — старый пьяница, который слоняется по набережным в поисках случайных заработков, особенно когда хочется пропустить несколько стаканчиков водки. Расспросили соседей, но даже самые болтливые соседки подтвердили, что старый Лапи никогда ни в каких отношениях с прачкой не состоял. Когда ему понадобилась служанка, его брат, плотник, посоветовал ему взять Фелиси, которая иногда приходила к нему в дом помогать по хозяйству.
— Итак, детка, вы услышали, что кто-то скребется… Вы, естественно, сразу открыли окно, чтобы позвать полицейского, дежурившего на улице…
Он сказал это с иронией в голосе, а она отрицательно покачала головой.
— Почему?
— Да потому!
— Вам не хотелось, чтобы арестовали человека, который, как вы предполагали, находится в соседней комнате?
— Может быть…
— Продолжайте!
— Я тихонько поднялась…
— Но свет не зажигали. Потому что, если бы вы зажгли свет, бригадир Люка, конечно, заметил бы это. Ведь ставни закрываются не герметически… Итак, вы встали… И вы совсем не боялись, хотя боитесь даже грозы… А что дальше?.. Вы вышли из своей комнаты?
— Не сразу… Я приложила ухо к дверям и стала прислушиваться… Кто-то был в комнате по другую сторону площадки… Я слышала, как подвинули стул… Потом до меня донеслось невнятное ругательство… Я поняла — он не нашел того, чего искал, и собрался уходить…
— Дверь из вашей комнаты была закрыта на ключ?
— Да…
— И вы открыли ее. Решили выйти, без оружия, и показаться на глаза злоумышленнику, который, вероятно, убил Жюля Лапи?
— Да…
Она бросает ему вызов… А комиссар даже свистнул от восхищения.
— Значит, вы были уверены — он не причинит вам зла?.. Очевидно, вы даже не подозревали, что в этот час юный Петийон находился далеко отсюда, в Париже…
Она не может сдержаться и кричит:
— Что вы об этом знаете?
— Послушайте… Который был час?
— Я посмотрела на часы уже
— Да, через садовую калитку… Оттуда он и проник в дом.
Несмотря на синяки у нее на лице, Мегрэ очень хочется сказать:
— Так вот, детка, я не верю ни одному вашему слову…
Если бы его уверяли в обратном, в том, что она расшиблась сама, он бы не усомнился. Почему?
Но в эту самую минуту его взгляд останавливается на еще не просохшей земле клумбы. Она замечает это, смотрит туда же, видит следы ног и произносит с улыбкой:
— Это, может быть, следы моих ног, не так ли?
Он встает:
— Пойдемте!
Он входит в дом. На натертых до блеска ступеньках лестницы легко заметить грязные следы, комочки земли. Он толкает дверь в спальню старика.
— Вы сюда заходили?
— Да… Но я ни к чему не прикасалась…
— Этот стул?.. Вчера вечером он стоял на том же месте?
— Нет… Он стоял возле окна…
А сейчас он стоит возле большого платяного шкафа из орехового дерева, и на плетеном соломенном сиденье отчетливо видны следы и грязь.
Выходит, Фелиси не лгала. Ночью какой-то человек просто-напросто пробрался в «Мыс Горн», и это не мог быть Жак Петийон, который в этот час лежал на операционном столе больницы Божон.
Если Мегрэ требовалось еще одно доказательство, то он его тут же находит, в свою очередь, взобравшись на стул и взглянув на шкаф сверху: на толстом слое пыли видны следы пальцев, с помощью какого-то инструмента приподнята одна из досок.
Нужно будет вызвать экспертов из Отдела установления личности, чтобы сфотографировать все это и поискать отпечатки пальцев, если они сохранились. Теперь Мегрэ принял серьезный вид; он озабоченно шепчет себе под нос:
— И вы не позвали на помощь!.. Ведь вы знали, что под вашими окнами дежурит инспектор, и вы ему ничего не сказали… Вы даже постарались не зажигать свет…
— Я зажгла в кухне. Приложила к лицу холодный компресс.
— Еще бы, с улицы не виден свет в кухне!.. Разве не так? Иначе говоря, вы не хотели поднимать тревоги… хотя вам дали кулаком по физиономии, вы нарочно позволили вашему обидчику скрыться… А сегодня утром вы встали как ни в чем не бывало, и опять не позвали инспектора…
— Ведь я прекрасно знала — приедете вы…
Странная вещь — здесь есть что-то детское, и он на себя за это досадует — ему словно льстит, что она ждала его приезда и не обратилась к Люка. Он даже втайне благодарен ей за эту фразу: «Ведь я прекрасно знала — приедете вы…»
Он выходит из комнаты и запирает дверь на ключ. Во всяком случае, странный грабитель искал что-то на шкафу. Он не открыл ни одного ящика, не шарил ни в одном углу. Следовательно, он знал… В кухне Фелиси украдкой смотрит на себя в зеркало.
— Вы мне сейчас сказали, что этой ночью вы были вместе с Жаком.
Он бросает долгий взгляд на нее. Она взволнована, нет никакого сомнения. Она ждет, охваченная тревогой. А он говорит беспечным тоном:
— Ведь вчера вы меня уверяли, что он не был вашим любовником, что это мальчишка…
Она не отвечает.
— Этой ночью с ним случилось несчастье. Какой-то незнакомец стрелял в него прямо на улице.
Она вскрикнула:
— Он умер?.. Говорите же!.. Жак умер?
Соблазн велик. Разве она стеснялась ему лгать? Разве полиция не имеет права воспользоваться любым средством, чтобы найти виновного? Мегрэ очень хочется ответить ей утвердительно. Кто знает, какова будет ее реакция? Кто знает, может быть…
Но у него не хватает мужества. Уж слишком она взволнована. Он ворчит, отвернувшись:
— Нет, успокойтесь!.. Он не умер… Только ранен…
Она рыдает. Обхватив голову руками, с блуждающим взглядом, она в отчаянии восклицает:
— Жак!.. Жак!.. Мой Жак!..
И вдруг, разъяренная, повернувшись к этому невозмутимому человеку, который избегает встретиться с ней взглядом, кричит:
— И вы были вместе с ним, правда?.. И вы допустили до этого… Я ненавижу вас. Слышите… Я вас ненавижу!.. Это из-за вас… Да, из-за вас…
И она, рыдая, падает на стул, согнув спину, опустив голову на кухонный стол рядом с кофейной мельницей. Время от времени слышны одни и те же слова:
— Жак… Мой Жак…
Быть может, у него черствое сердце. Но Мегрэ не знает, как держать себя; сначала он стоит в проеме двери, потом выходит в пустынный сад, шагает по дорожке, смотрит на свою тень на земле и в конце концов толкает дверь погреба, чтобы нацедить там себе стакан вина.
Ведь Фелиси плакала и накануне. Но то были другие слезы.
Глава пятая
КЛИЕНТ № 13
В то утро Мегрэ постарался как следует запастись терпением. Но и это не помогло!.. Ему не удалось отговорить Фелиси: она все-таки оделась в траур, прицепила к своей смешной плоской шляпке вуаль из черного крепа, в которую драпировалась, как античная статуя. Чем она намазала лицо? Наверное, хотелось скрыть синяки? Трудно сказать, ведь у нее свое особое понятие о театральном зрелище. Во всяком случае, она казалась мертвенно-бледной. Лицо ее, словно у клоуна, было намазано кремом и пудрой. В вагоне поезда, увозившего их в Париж, она сидела неподвижно, торжественно, страдальчески устремив взгляд вдаль. Чувствовалось, что она хотела бы, чтобы все вокруг нее думали: «Боже мой! Как она страдает… И как владеет собой!.. Это просто воплощенная скорбь».
Впрочем, Мегрэ ни разу не улыбнулся. Когда на улице Фобур Сент-Оноре она захотела зайти в магазин, где продаются первые в сезоне овощи и фрукты, он тихонько сказал:
— Я думаю, ему еще ничего нельзя есть, детка.
Но она заупрямилась, купила лучший испанский виноград, апельсины, бутылку шампанского. Она обязательно хотела захватить цветов, приобрела огромный букет белой сирени и, несла все это сама, не меняя выражения лица, трагического и словно отсутствующего.
Мегрэ покорно следовал за ней, как снисходительный и добрый папаша. Он с облегчением узнал, что в Божоне как раз неприемный час: Фелиси выглядела так, что, конечно, вызвала бы сенсацию среди посетителей. Однако же он попросил дежурного врача разрешить ей заглянуть в палату, куда положили Жака Петийона. Палата находилась в конце длинного коридора: воздух в нем был спертый, через открытые двери виднелись кровати, унылые лица, все белое, слишком много белого, — этот цвет превратился здесь в цвет болезни.
Их довольно долго заставили ждать. Фелиси стояла, нагруженная своими пакетами. Наконец к ним подошла санитарка; при виде Фелиси она широко раскрыла глаза.
— Давайте все это сюда… Пригодится какому-нибудь ребенку… Тише… Главное, не разговаривайте… Не шумите…
Она чуть приоткрыла одну из дверей, позволила Фелиси только бросить взгляд в палату, утонувшую в полумраке, где Петийон лежал неподвижно, как мертвый.
Когда дверь затворилась, Фелиси сочла своим долгом сказать:
— Ведь вы его спасете, правда?.. Умоляю вас, сделайте все возможное, чтобы спасти его…
— Но, мадемуазель…
— Не жалейте ничего… Вот возьмите…
Мегрэ не засмеялся, даже не улыбнулся, видя, как она вытащила из сумки сложенный во много раз тысячефранковый билет и протянула его своей собеседнице.
— Если нужны деньги, любую сумму…
Тут уж Мегрэ перестал над ней подтрунивать, хотя она никогда еще не выглядела такой смешной. На обратном пути Фелиси шествовала по коридору в роскошно развевающейся черной вуали; навстречу ей попался какой-то больной мальчуган. Она наклонилась и со вздохом поцеловала его:
— Бедный крошка!..
Когда сам страдаешь, еще больше сочувствуешь страданиям других, не так ли? В нескольких шагах от них стояла молоденькая санитарка с крашенными в платиновый цвет волосами, вызывающе затянутая в халат, подчеркивающий ее формы. Санитарка посмотрела на Фелиси, чуть не фыркнула, позвала из палаты подружку, чтобы и та тоже полюбовалась.
— Вы просто индюшка, мадемуазель, — сказал он санитарке.
Мегрэ продолжал сопровождать Фелиси так серьезно, как будто являлся ее родственником. Она слышала его отповедь санитарке и осталась ему благодарна. На тротуаре, на залитой солнцем улице, он понял, что Фелиси уже не так напряжена и свободно чувствует себя рядом с ним. Воспользовавшись этим, Мегрэ шепнул: