Однажды мы увидели огромную акулу. Она качалась на спокойной поверхности океана, будто мертвая. Молодой, но бывалый матрос Тильбой уверял, что она живая, что будто бы акулы умеют гипнотизировать сами себя и их носит по океану в штиль целый день. Только вечерняя прохлада приводит их в себя, и тогда они становятся особенно злобными и прожорливыми.
По ночам мне снилась ловля, и я часто просыпался.
Мне казалось, что Тильбой кричит у меня над ухом:
"Эй, у баков. За правый борт!.."
Если я находился на работе у левого борта, то по этому сигналу надо было быстро перебегать через пасть бака по узкой скользкой доске и черпаком выбрасывать сардинки в океан.
Я не любил этих перебежек. Тильбой всех пугал рассказом об одном поваренке, который в прошлый рейс исчез неизвестно куда. Думали, что он свалился за борт.
И только на обратном пути в порт, когда бак с сардинами вычерпали до дна, нашли там утонувшего поваренка. Вероятно, баловался, бегая по доске, и свалился..
С "Буксусом" я свыкся, весь провонял сардинками, выучился болтаться в шторм, не ощущая приступов морской болезни, и в волну при качке бегал по палубе, не держась за поручни.
С четвертой ловли "Буксус" возвращался, отягощенный тюной. Мы держали обратный курс на Тодос-Сантос, расположенный как раз под тропиком Рака. Владельцы плавучего завода, получив с "Буксуса" радостную радиограмму об удачной ловле, вероятно, уже подсчитывали барыши в своих конторах. На палубе, в тени порожних баков, матросы "Буксуса" резались в карты и кости. Мне, кажется, впервые повезло. Я играл с Тильбоем в кости и пять раз подряд выбросил по две шестерки. В азарте он удваивал ставки, но они неизменно попадали мне в карман. Взбешенный Тильбой взял кости у другого матроса, но от этого счастье не повернулось носом к Тильбою. Он проиграл мне свою прекрасную куртку и под общий смех надел на себя мою старую и дырявую. Сердце мое дрожало от ощущения победы, но я старался быть холодным как лед.
– Будем бросать кости до самого Фриско! – зарычал Тильбой. – Я отыграюсь, хотя бы пришлось прозакладывать душу дьяволу…
Тут же он поставил на кон пестрый бисерный кошелек и проиграл его мне.
– Я хочу знать, как ты плутуешь, Сэм! – рычал неудачливый игрок, и лицо его наливалось кровью.
– Он играет честно, – вступились за меня матросы, стоявшие кругом и наблюдавшие за поединком.
Вахтенный смотрел в бинокль. "Буксус" дал короткий гудок.
– Вот и мыс святого Луки, – сказал кто-то.
Все повернули головы к правому борту. Мы шли мимо южной оконечности Калифорнии.
– Ну, твоя очередь, Сэм, – сказал Тильбой, передавая мне рожок с игральными костями.
Я протянул руку…
И в тот же момент палуба "Буксуса" встала дыбом, на меня полетела доска с бака, но концом с размаху ударила Тильбоя в лицо. Кто-то с разинутым ртом и выпученными глазами перелетел через меня. Я зачем-то схватил рожок и прыгнул с ним в воду.
– Напоролись на мину! – услышал я отчаянный вопль.
"Буксус" с развороченным носом, высоко подняв корму, под которой продолжали бешено крутиться винты, быстро погружался в воду. С кормы и левого борта в океан бросались люди. Кто-то догадался опустить несколько шлюпок и бросить дюжину спасательный кругов. Я отплыл дальше, чтобы не попасть в водоворот над погружавшимся "Буксусом". Когда вода проникла в котлы, раздался страшный взрыв, и судно, окутанное клубами пара и дыма, переломилось пополам. На волнах плавали люди, табуретки, доски, обломки такелажа. Около шлюпок шла борьба. Люди дрались за место на шлюпке. Многие при этом, обессилев, тонули. Я отплыл, лег на воду и обдумывал положение: если мной не полакомится акула, то я экономя силы, смогу добраться до берега. И я поплыл на запад.
Прилив подтянул меня к берегу и выбросил на поросший мелкими кактусами песок в десяти милях от Сан Хосе, близ входа в Калифорнийский залив.
Рыбаки, нашедшие меня здесь, дали мне возможность выспаться, закутавшись в парус, разделили со мной скромную еду и отказались принять монету в уплату за гостеприимство. Они говорили по-испански, и я понял только поразившее меня слово "Масатлан".
Наконец я сообразил, что на противоположном берегу залива расположен мексиканский город Масатлан. Пришлось мне поругать себя за плохое знание географии. Масатлан-то оказался в Мексике, а не в Австралии. И тут я вспомнил о Рольсе. Ведь он живет в Масатлане. Может быть, сейчас там еще находится и дядя его, профессор Мильройс… О, мне обязательно надо лично все, все рассказать профессору!
Много передумал я, смотря на смутные очертания Масатлана, рисовавшиеся вдали.
А что, если я там встречу и Вандока? Он хотел отправиться к Рольсу… Вандок ведь тоже неплохой человек. Он взял всю вину на себя и устроил мой отъезд из Рангуна так, что он не стоил мне ни пайсы. И в то же время он обязан мне, так как я ведь помогал ему таскать джирр из парка.
Выходило так, что в Масатлане должны находиться люди, которые могли помочь мне. По правде говоря, я почему-то больше всего рассчитывал на Ваидока. Этот бродяга придумал бы, как помочь мне, вернее, чем консервная фирма, которая еще, чего доброго, начнет обвинять команду "Буксуса" в том, что судно напоролось на мину из-за ротозейства людей.
На борту шхуны "Ревилья" судьба в лице рыбака Квартаро и его трех сыновей перебросила меня в Масатлан.
II
Мексиканское солнце злее рангунского. Оно самое жаркое из всех тропических солнц. Оно так накалило скалистые отроги Сьерры-Мадре, что с гор тянуло на Масатлан жаром, будто из вентиляторов машинного отделения на "Буксусе".
Каменные белые домики в зарослях пальм, бананов и апельсиновых деревьев красиво взбегали от бухты живописными ступеньками. Мне предстояла задача разыскать доктора Рольса. По-испански я не знал ни слова. Можно было бы заговорить по-латыни с кем-нибудь из католических патеров, важно двигавшихся по набережной в черных сутанах и широкополых шляпах, но эго вызвало бы излишнее любопытство прохожих. Я не рискнул обратиться л к босоногим полицейским, мирно дремавшим на перекрестках в тени пальм.
В киоске я выпил воды, взял сигару, вынул бисерный кошелек и дал черноглазой мексиканке одну из золотых монет, которые выиграл у Тильбоя.
Продавщица, улыбаясь, заговорила. По ее жестам я понял, что у нее нет сдачи, и махнул рукой, сказав:
– Я еще зайду к вам сеньорита. Тогда рассчитаемся…
На окраине Масатлана мне очень понравился один двухэтажный дом. Он эффектно выделялся на фоне цветущего сада. Я остановился перед узорчатой железной калиткой и любовался пышными розами. Жалюзи на окнах были приспущены. Вдруг одна из них на втором этаже приподнялась. Мужская рука распахнула окно, и знакомый голос Вандока приветливо окликнул меня;
– Кого я вижу! Это вы, дорогой Пингль?
Разумеется, я радостно ответил:
– Ну, конечно, я. А это вы, Вандок?
– Я. Входите скорей, поверните ручку в калитке. Смелей, здесь собак нет…
Вандок явно намекал на историю у окна профессора.
Я смело вошел в сад. Из окна слышался голос Вандока:
– Принимаю холодный душ, Пингль. В этом проклятом городишке адская жара. Мой хозяин уехал по делам и вернется дня через два. Мы отлично проведем время. Входите пока в дом, налево моя комната. Садитесь там, располагайтесь, как у себя. Я сейчас буду готов и. спущусь вниз, а вы тоже примете душ.
Я так и сделал. Нашел комнату Вандока и удобно расположился в плетеной качалке. В доме было так тихо и прохладно, что я невольно задремал.
Кто-то осторожно открыл позади меня дверь в комнату.
– Как я рад вас видеть… – начал было я, но, обернувшись, увидал не Вандока.
Полицейский поднес к моему носу дуло револьвера.
– Да, ты давно не видал нас и не нюхал этого тюльпана.
От неожиданности я откинулся на спинку качалки, и ноги мои поднялись вверд. Полицейский выстрелил. Пуля попала во что-то стеклянное. Осколки полетели во всe стороны. Люди в полуштатской форме схватили меня сзади за руки и спереди за горло.
– Кандалы на этого бандита! – скомандовал старший полицейский.
Щелкнули наручники, и меня бросили на пол.
Терять мне было нечего, кроме жизни, и я крикнул:
– Что вы делаете, черт вас возьми? У вас здесь всех туристов встречают таким образом?
Удар в нижнюю челюсть прервал начало моих дипломатических переговоров. Кончиком языка я успел ощутить, что один из моих зубов начал шататься. Полицейские встряхнули меня и поставили посредине комнаты. Старший чин важно уселся в качалку.
– Как ты очутился здесь, Карнеро? – очень мирным голосом спросил старший, и в то же мгновение выстрел над моим левым ухом заставил меня поднять глаза к потолку.
– Если я оглохну, то не буду в состоянии слышать ваши вопросы, джентльмены, – резонно заметил я, готовясь к тому, что сейчас начнут палить над моим правым ухом.
– Отвечай, бандит, как ты очутился здесь? – опять прозвучал мирный вопрос. И я не ошибся: выстрел треснул справа.
Бешенство поднималось во мне, как ртуть в градуснике, выставленном на солнцепек.
– Стреляйте до ста раз, черт бы вас укусил! – выругался я любимой поговоркой Тильбоя. – Мне нравится ваша манера знакомиться. Отведите меня к консулу… Полицейские захохотали.
– Вот притворщик!..
Старший встал против меня и сказал:
– Ну слушай! Я, начальник полиции Педро Мураньес Дель-Дронзо, обвиняю тебя, бандита Карнеро, ты же и Диг Альварец, ты же и Ник Тяльбой, обвиняю в бесчисленных злодействах, грабежах и убийствах, из которых последнее убийство доктора Томаса Рольса, в доме которого ты сейчас задержан. Обыщите ero.
Если бы меня попеременно опускали в кипяток и ледяную воду, это произвело бы на меня меньшее впечатление, чем известие об убийстве Рольса…
– Но я не знаю никакого Карнеро… Я Сэм Пингль,- забормотал я, путаясь в словах от неожиданности. – Да, я знавал Тильбоя…
– Замолчи, негодяй, или я прикажу бить тебя, – тихо сказал старший. – На тебе одежда Карнеро. Вот его бисерный кошелек, известный всем сыщикам от Эль-Пазо до Достерро. И ты еще смеешь отрицать, что ты есть ты?
– Боже мой! Неужели Рольс, племянник профессора Мильройса, убит? прошептал я, окончательно каменея от ужаса.
– Ты сам все увидишь, убийца, – услышал я. И меня повели.
III
Комната Рольса, где, по-видимому, призошло убийство, произвела на меня потрясающее впечатление. Пол был облит кровью, ею же забрызганы стены. Страшная борьба происходила между Рольсом и убийцей. Стулья, этажерки с посудой, столик с книгами – все было перевернуто, опрокинуто, растоптано. Графин с водой валялся на полу, пробка выскочила, и вода вытекла ровно наполовину. В луже лежали бронзовые часы-будильник с разбитым стеклом. На подоконнике я увидел окровавленный молоток и тоненькую узкую бритву.
– Я расскажу тебе, как ты тут хозяйничал, – мрачно сказал мне дель-Аронзо,- и тебе нужно только согласиться, что я прав. Доктор сидел и читал перед столиком. Ты подкрался сзади и ударил его молотком, но не рассчитал, что сеньор Рольс сильнее тебя. Он схватил тебя. Ты его ударил еще раз, но он вырвался, побежал, а ты за ним, нанося удары. Вот эта бритва закончила остальное…
– Покажите мне бедного доктора Рольса, – отозвался я.
– Дх, какой хитрый! – скрипнул зубами дель-Аронзо. – Но ведь это твоя манера – топить жертву после убийства, прятать концы в воду. Пойдем. Ведите негодяя!
Мы спустились по задней узкой лестнице, где на ступеньках были видны капли крови.
– Вот здесь ты тащил труп сеньора, – произнес дель-Аронзо, толкая меня вниз и не давая опомниться.- На пороге ты отдохнул от трудной работы и…
Дель-Аронзо распахнул дверь в чудесный тропический сад. Деревья цвели и благоухали. Страшно было подумать, что в этом земном раю могло совершиться преступление.
На дорожке, посыпанной морским песком и мелкими раковинами, ясные следы показывали, как убийца тащил труп Рольса.
– Ara! – воскликнул радостно дель-Аронзо, наклоняясь и поднимая с дорожки белую перламутровую пуговицу. – Вот и еще лишнее доказательство, почему мы на лестнице видим слабые следы крови, а здесь совсем не видим. Ты обескровил труп в комнате, завернул его в докторский халат, может быть, в два-три, и поволок здесь по дорожкам.
Это было чудовищно и не имело ни малейшего отношения ко мне. Первое впечатление кошмара смягчилось, и я начал обретать известное спокойствие. Я спросил:
– Сеньор начальник полиции, куда же направлялся убийца?
– Не спеши, Карнеро, – добродушно отозвался дельАронзо.
Тропинка вела в сторону от дорожки к крутому обрыву. Внизу тихо плескались волны.
– Здесь девяносто футов глубины, и молодые акулы любят это местечко, задумчиво сказал мне дель-Аронзо. – Склони голову перед местом вечного упокоения твоей жертвы и отправляйся в тюрьму. Там у тебя будет немного времени помолиться о спасении твоей преступной души.
– Одну минуту, сеньор, – серьезно сказал я. – Это же недоразумение, ошибка. Я Сэмюэль Пингль, баковщик с "Буксуса", третьего дня потерпевшего крушение у мыса Луки.
– Очень интересно, -. иронически улыбнулся дельАронзо. – Дальше.
– Я очутился здесь, чтобы разыскать слугу доктора Рольса, моего знакомого Вандока.
– А тебя не интересовал сам сеньор Рольс? – спросил дель-Аронзо.
– Да, интересовал.
– Слава богу, хоть раз ты сказал правду. Ангелы отпустят тебе за это одну сотую твоих грехов. Но остальных девяносто девяти сотых хватит, чтобы ты мучился в аду до светопреставления. И что ты мне болтаешь о слуге сеньора? Ведь ты сам и служил у сеньора доктора… А как ты назывался, мне все равно…
– Но тогда как же?… – воскликнул я и замолчал.
Бесполезно было сейчас рассказывать полицейскому всю цепь событий, приведших меня к месту трагического убийства доктора Рольса. – Отправляйте меня в тюрьму, сеньор, – наконец вымолвил я, – и немедленно же сообщите консулу. Я должен его видеть.
– Придется сообщить консулу, – согласился дель-Аронзо. – Что касается моего мнения, то я бы повесил тебя сейчас же на длинной веревке, спустив с этого обрыва. Но это была бы самая легкая кара за все твои преступления. Марш! Ведите арестанта!
Полицейские, окружив меня, щелкнули револьверами, и мы тронулись в тюрьму.
IV
В сырой каменной крысиной норе, куда меня втолкнули, я провел два дня. Кормили меня похлебкой, в которой плавали бобы и остатки странной дичи, имевшей при жизни одновременно и чешую и перья. Тут же на соломе лежали старики, отчаянно ругавшиеся из-за каждого пустяка. Они мне мешали сосредоточиться. Я прикрикнул на них довольно сердито. К моему удивлению, они неожиданно замолчали.
На третий день меня привели к дель-Аронзо. Он сидел в кабинете, щедро залитом мексиканским солнцем. У окна стоял высокий человек, куривший трубку. Было так светло, что я зажмурил глаза.
– Вот, сеньор Робинсон, – услыхал я голос дель-Аронзо, – перед вами знаменитый Карнеро, похождения которого гремят от мыса Горн до Аляски. Сейчас он притворяется, что ни слова не понимает па-испански.
– Я понимаю по-китайски и по-индусски, – заметил я, -открывая глаза. Обратившись к высокому человеку, я поклонился: – Господин консул?
– Да, это я, – сухо ответил мистер Робинсон. – Может быть, вы коротко расскажете, как было дело? Садитесь и говорите спокойно…
– Благодарю вас,-еще раз поклонился я, усаживаясь на соломенный стул.
Начал я свой рассказ с приезда в Калькутту из Африки, описал змеиный парк, чуму в Набухатре, суд и запнулся, дойдя до Бычьего Глаза.
– Договаривай, Карнеро, – мягко произнес дель-Аронзо.
Я молчал. Мистер Робинсон внимательно рассматривал меня.