Нащупывая ногами берег, он пошел туда, где прежде росли цветы. Вода уходила, журча позади, а Анатолий все ниже склонялся над ручьем, вглядываясь в надежде увидеть хоть один цветок. Он не ошибся: несколько стеблей показалось над поверхностью. Но течение тянуло их, могло вырвать с корнем; тогда Анатолий лег в воду, телом загородив цветы, ослабив течение, и лежал так, пока вода не вошла в прежнее русло, не установилась покойной гладью.
Окоченевший, со сведенными судорогой руками, Анатолий пошел к выходу.
— Выход был, — рассказывал он. — Скала оказалась вмерзшей в ледяную глыбу, сброшенную землетрясением. Глыба подтаяла, потянула за собой камень. Вода схлынула, я оказался свободным. Рюкзак застрял в русле, сохранились консервы и размокшие сухари. Это дало возможность выжить… Но меня заботило другое, — я вернулся к цветам. Их осталось немного, около десятка. Это были наиболее крепкие, вросшие в грунт. Надо было принести их людям.
Долго думал, как это сделать. И решение нашлось. Освободил рюкзак, положил на дно казеиновую накидку, устроил лунку, гнездо; набрал из ручья ила и, осторожно подкопав руками, пересадил стоявшие поодаль четыре цветка. Лунку наполнил водой и так решил нести.
Нечего было и думать идти днем, — цветы погибнут. Шел по ночам. Зорями, пока вставало солнце, кутал цветы в гимнастерку, в рубашку, ставил где-нибудь под скалой и ложился рядом. Ночью нес перед собой, стараясь не оступиться, не колыхнуть лишний раз.
Цветы отражали звездный блеск, луну, и, казалось, я несу в руках сами звезды, сгустки лунного света, может, — прометеев огонь. Я разговаривал с ними, поил у каждого ручья. Когда вышел в долину и ветер усилился, сплел из ветвей грубую корзинку, обтянул рубахой… Никто не встретился на пути: стада перегнали вниз, чабанские костры потухли. Больше всего боялся, что вы не дождетесь меня…
— Но мы получили термос, тетрадь!
Анатолий глянул на Ирину, опустившую глаза.
— Там только правда…
— И шляпу твою принесло к нам, в озеро.
— Обронил… Когда карабкался по стене.
— Анатолий, ты знаешь, что ты седой? — спросил кто-то
— Седой?.. — он схватился за голову, потянул прядь, разглядывая на свету. По лицу пробежала гримаса боли и страха.
Ирина подсела к нему, прижала его голову к груди, с укоризной глядя на задавшего неуместный вопрос. Анатолий затих, как большой благодарный ребенок, затем глухо, но внятно произнес:
— Я только одно могу сказать: никогда теперь не отойду от друзей. Никогда.
И это "никогда" поседевшего юноши прозвучало душевно и сильно, как клятва.
А.Шейкин
Ангевозм
Он был одним из тех людей, чья мысль безымянной участвовала во многих крупнейших событиях века. В газетных сообщениях его называли Ведущим Конструктором.
"…За большие заслуги, достигнутые в развитии науки и техники, Президиум Верховного Совета СССР присвоил звание Героя Социалистического Труда группе ведущих конструкторов, ученых, инженеров и рабочих…", — это говорилось и о нем.
К сорока восьми годам он был уже лауреатом Государственных премий, Героем Социалистического Труда и доктором физико-математических наук. У него была умная и внимательная к нему жена, взрослые дети, и, хотя ему всегда не хватало времени, он немного занимался теннисом.
Но известности в обычном значении этого слова у него не было.
Глядя на него в театре (он очень любил балет и оперетту), никто не шептал соседу:
— Вы только взгляните направо! Узнали? Да ведь это такой-то!
В служебные разговоры тоже как-то невольно проникла безличная форма. Говорили просто:
— Разрешите доложить: вычисления интересовавших вас значений гармонического осциллятора закончено…
— Разрешите сообщить: только что получена радиограмма…
И даже дружеские разговоры о нем среди ближайших его сослуживцев велись обычно без упоминания имени и отчества. Просто говорили: "Ведущий".
— …Получив такой сумасшедший результат, Лешка вломился ночью к Ведущему, переполошил жену и детей, а самого поднял с кровати и повез в вычислительный центр.
— Ох, и ворчал по дороге Ведущий, наверное?..
— Нет. Только ежился да протирал глаза — видимо, никак не мог проснуться: он поздно лег.
Ну, а когда приехали, он мельком взглянул на расчеты, спросил: "Вы разве пьете коньяк?" и ушел, не сказав до свидания.
Лешка так и остался сидеть с открытым ртом и сидел до тех пор, пока не догадался, что, составляя программу вычислений, по дурости в уравнениях побочных условий приравнял все коэффициенты к нулю.
А ведь их у нас обозначают буквой "К" — вот и вышел ооньяк.
— И, значит, никакого открытия…
— Да. Сугубая проза и головная боль.
— На следующий день, конечно, разнос?
— На следующий день Ведущий сказал, что, когда выйдет на пенсию, то построит анализатор генетических возможностей, машину, которая будет объективно судить о том, чем следовало бы заниматься каждому из людей. "О-о! — сказал он. — Тогда берегитесь. Она всех выведет на чистую воду. Тогда окажется, что вам, Сережа, надо заниматься футболом: вы рождены без промаха бить по воротам и, следовательно, там вы будете по-настоящему счастливы. Вам, наша милая и высокоученая Марина Ивановна, надо спешно бросать физику и идти на оперную сцену…" "А… а мне?" — загробным голосом спросил Лешка, который провел ужасную ночь, думал о самоубийстве и собирался подавать заявление об увольнении. "Вам, — ответил Ведущий, — быть математиком. Я серьезно говорю это, Леша. Вы, пожалуй, единственный здесь, кому не нужен никакой анализатор генетических возможностей — АНГЕВОЗМ, как я назову его…" Мысль о создании анализатора генетических возможностей действительно увлекла Ведущего Конструктора.
— Человек, — рассуждал он, — начинает свой жизненный путь лишь с двух слившихся клеток— отцовской и материнской. Эти клетки очень малы. Даже обе вместе их и то почти невозможно разглядеть простым глазом. А между тем они — мир грандиозной сложности. В них уже все "записано": форма носа, овал лица, смуглота кожи, излом бровей, пропорции сложения. Это и еще то, как должны быть устроены сердце, мозг, кровеносная система, и то, как они будут работать многие годы.
Окажется ли родившийся человек счастливым?
В минувшие эпохи это почти всегда не зависело от самого человека.
Древний грек, родившийся со стремлением к полёту, всю жизнь рвался в горы, на кручи, на высокие скалистые берега, томился в тоске, не мог понять себя, и его не могли понять. После него осталась легенда о том, как Икар и Дедал сделали крылья.
"…Яузской бумажной мельницы работник Культыгин, — рассказывает летопись, — задумал сани с парусом, а у тех саней два крыла, а ездить они без лошади могут. Катался Ивашка на них на пустырях ночью. А. Варваринской церкви поп Михаила донес в приказ тайных дел, что есть у Ивашки умысел, и, схватив, Ивашку пытали, и под пыткой он покаялся, что хотел выдумать еще телегу с крыльями, да не успел. Сани те сожгли, а Ивашку батогами нещадно били", — это семнадцатый век.
А сколько подобных примеров можно было бы найти во все времена.
В те эпохи отгадывать свое призвание не было необходимостью. Если ты родился рабом, тебе не заниматься наукой, хотя бы ты был по уму второй Аристотель. Твою судьбу решали другие: тебе быть гладиатором и в двадцать лет умереть на арене.
Если ты крепостной и не угодил барину в роли кухонного мужика, что толку в твоем таланте художника?
Лишь теперь, вместе с эпохой коммунистического равенства, к людям приходит, наконец, свобода выбора профессии. И каждый человек, вступая в жизнь, должен знать свое истинное призвание, знать, в чем достигнет наивысшей для себя радости творчества (если только, конечно, захочет следовать этой рекомендации). Создание АНГЕВОЗМа — социальный заказ времени!" Все эти рассуждения были только постановкой вопроса, — дело не такое уж трудное. А нужно было разработать метод специального исследования молекул дезоксирибонуклеотида, хромосом человеческой клетки, несущих в себе, как известно, "информацию врожденности", записанную чередованием групп атомов углерода, кислорода, водорода, азота и фосфора.
Дни Ведущего Конструктора были заняты. Он работал ночами. Он завел особый блокнот с надписью "Ангевозм" на обложке и в минуты отдыха исписывал его страницы колонками цифр.
Он углубился в дебри генетики и биохимии, конструировал микротомы и сверхбыстрые микроцентрифуги (эти устройства, впрочем, тут же пригодились для других разработок). Он искал способы мгновенного замораживания препарированных клеток и подбирал составы для одновременного окрашивания в разный цвет молекул рибонуклеиновой и дезоксирибонуклеиновой кислот. Нужно было, наконец, собрать огромный сравнительный материал, потому что в конечном счете задача решалась статистически: на каждого человека, не отказавшегося подарить Ведущему Конструктору крошечный лоскут своей ткани, он сразу же составлял подробнейшую характеристику (темперамент, наклонности, достоинства, достижения, скорость нервных процессов, биотоки действия мышц, электроэнцефалограммы, — всего более ста пунктов) и все эти сведения вводил в память электронно-счетной машины.